В разговоре о нём любят цитировать Пушкина. «Щастливый Вяземский! Завидую тебе!»
Впрочем, это счастье было чёрно-белым. Родившийся от неравного брака (отец во время поездки по Европе влюбился в ирландку-иностранку), Вяземский рано потерял родителей, зато получил в наследство огромное состояние и Н.М. Карамзина в качестве наставника (писатель-историограф женился на его сводной сестре). Он был несчастлив в картах («прокипятил на картах около полумиллиона» – признавался позднее), однако уже к двадцати годам приобрёл литературную известность, а за участие в Бородинском сражении получил орден.
Двадцатые годы – вершина литературных успехов Вяземского. Он общается с Грибоедовым, Баратынским, Языковым, обильно публикует стихи и критику. От сентиментальных опытов в духе Карамзина он переходит к защите романтической эстетики.
Статья-диалог «Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» (1824) печатается под одной обложкой с пушкинским «Бахчисарайским фонтаном» и воспринимается как один из манифестов нового направления. «Не знаю, как тебя благодарить; «Разговор» прелесть, как мысли, так и блистательный образ их выражения. Суждения неоспоримы. Слог твой чудесно шагнул вперёд», – напишет Пушкин Вяземскому.
Пушкин благодарил не только в письмах. Он ввёл Вяземского в главное своё творение.
Строка («И жить торопится, и чувствовать спешит») из знаменитой элегии Вяземского «Первый снег» (1819) стала эпиграфом к первой главе «Евгения Онегина».
В пятой главе Пушкин вступит с той же элегией в лёгкую шутливую полемику: «Другой поэт роскошным слогом / Живописал нам первый снег / И все оттенки зимних нег; / Он вас пленит, я в том уверен, / Рисуя в пламенных стихах / Прогулки тайные в санях».
А в седьмой главе поэт свёл другого поэта с любимой героиней: «У скучной тётки Таню встретя, / К ней как-то Вяземский подсел / И душу ей занять успел».
«Эта шутка Пушкина очень меня порадовала. Помню, что я очень гордился этими двумя стихами», – пометит Вяземский на полях своего экземпляра романа.
Защиту романтизма, анализ современной литературы Вяземский продолжит в многочисленных статьях «Московского телеграфа» – замечательного журнала, издаваемого уже не аристократом, а «купцом» Николаем Полевым.
Эпоха «людей с прыгающей походкой» (Тынянов) окончилась в декабре двадцать пятого года. Но сами эти люди – многие из них – ведь не умерли вместе с ней. Судьба переживших складывалась по-разному. У «щастливого» Вяземского благополучнее, чем у многих.
«Декабрист без декабря» (позднейшее прозвище Вяземского) в начале тридцатых годов стал чиновником и сделал успешную карьеру. «Вяземский <…> скинув плащ романтического бунтаря, как-то вдруг совершенно естественно оказался в мундире николаевского вельможи», – замечал Ю.М. Лотман. Хотя «для себя» Вяземский ещё довольно долго сохранял скепсис по поводу русской общественной жизни.
Вяземский менялся, менялись и литературные поколения (Вяземский застал минимум ещё два: людей сороковых годов и шестидесятников). Однако с этими новыми людьми он шёл не в ногу, а скорее в противоположном направлении.
В «Письме к Гоголю» (1847), идеологическом завещании, Белинский мимоходом вспомнил Вяземского, имея в виду его статью «Языков и Гоголь»: «Вяземский, этот князь в аристократии и холоп в литературе, развил вашу мысль и напечатал на ваших почитателей (стало быть, на меня всех более) чистый донос. Он это сделал, вероятно, в благодарность вам за то, что вы его, плохого рифмоплёта, произвели в великие поэты». Всё это Белинский прочёл в подтексте. Его имя в статье не называлось, но Вяземский пространно рассуждал об «усердных поклонниках», «литературных шарлатанах», которые «хотели поставить <Гоголя> главою какой-то новой литературной школы, олицетворить в нём какое-то чёрное литературное знамя».
Белинский вспомнил о родовитости Вяземского. Но его полемика с людьми сороковых, а позднее и шестидесятых годов объясняется не сословной спесью или стилистическими разногласиями, а причинами идеологическими. Декабрист без декабря вдруг становится консерватором, монархистом, защитником Святой Руси и православия.
Поздний Вяземский редко пишет стихи. Любимым его детищем становятся «Записные книжки», которые он вёл почти всю литературную жизнь (1813–1877). Это собрание исторических анекдотов, мемуарных фрагментов, афоризмов-парадоксов – своеобразное дополнение к словарю и сборнику пословиц Вл. Даля.
Наиболее известны (и сегодня), пожалуй, два речения Вяземского.
«Карамзин говорил, что если бы отвечать одним словом на вопрос: что делается в России, то пришлось бы сказать: крадут». (Видимо, говорил только автору «Старой записной книжки», в сочинениях Карамзина этого вопроса-ответа нет.)
Выражение «квасной патриотизм» впервые появилось в «Письмах из Парижа» (1827), которые Вяземский, мистифицируя читателей, сочинял в Москве.
В «Старой записной книжке» Вяземский со скромной гордостью признался: «Выражение квасной патриотизм шутя пущено было в ход и удержалось. В этом патриотизме нет большой беды. Но есть и сивушный патриотизм; этот пагубен: упаси Боже от него! Он помрачает рассудок, ожесточает сердце, ведёт к запою, а запой ведёт к белой горячке. Есть сивуха политическая и литературная, есть и белая горячка политическая и литературная».
В 1825 году Пушкин спрашивал и предрекал: «Кому ж из нас под старость день Лицея / Торжествовать придётся одному? / Несчастный друг! средь новых поколений / Докучный гость и лишний, и чужой…» («19 октября»). Теперь мы знаем: последним лицеистом оказался А. Горчаков. Но средь новых поколений как раз Вяземский стал, пожалуй, последним поэтом пушкинской плеяды, той эпохи, которую уже называли золотым веком.
Он торжествовал? Если бы.
Два последних десятилетия (1858–1878) он жил преимущественно в благополучной Европе, однако в ощущении мрачного, безнадёжного одиночества.
Таков один из главных мотивов его поздней лирики. Он ещё мог воевать с Львом Толстым, после чтения «Войны и мира» обвиняя автора в недостатке патриотизма и разрушении национального мифа. Но главным образом Вяземский стенал, жаловался и вспоминал.
Мотив одиночества, недовольства жизнью ещё у «среднего» Вяземского имеет привычный для пушкинской эпохи элегический характер: печаль моя светла.
«Люблю тогда один, без цели, тихим шагом, / Бродить иль по полю, иль в роще за оврагом» («Сумерки», 1848; с эпиграфом из Державина, который Пушкин использовал в «Осени»).
«Я пью за здоровье далёких, / Далёких, но милых друзей, / Друзей, как и я, одиноких / Средь чуждых сердцам их людей» («Друзьям», 1862; на эти стихи в ХХ веке был написан популярный романс А. Петрова).
Однако уже в следующем десятилетии светлая печаль сменяется отвращением и безнадёжностью.
«Жизнь так противна мне, я так страдал и стражду, / Что страшно вновь иметь за гробом жизнь в виду; / Покоя твоего, ничтожество! я жажду: / От смерти только смерти жду» (1871).
«Жизнь едкой горечью проникнута до дна, / Нет к ближнему любви, нет кротости в помине, / И душу мрачную обуревают ныне / Одно отчаянье и ненависть одна (1872).
Он умер в Ницце, а похоронен в Петербурге, на кладбище Александро-Невской лавры. В России смерть мало кто заметил. По времени жизни (86 лет) он превзошёл практически всех русских писателей, даже будущего Мафусаила, Льва Толстого. Памятник на могиле был сооружён благодаря хлопотам сына.
Вяземский похоронил семь из восьми детей. Уцелевший Павел Петрович отчасти пошёл по стопам отца: стал крупным чиновником (дослужившись до начальника главного управления по делам печати и сенатора), историком литературы (работы о древнерусской словесности и Пушкине, который когда-то написал ему стихи в альбом) и литератором-мистификатором (сфабрикованные им «Письма и записки Оммер де Гелль» с фантастическими сведениями о Пушкине и Лермонтове были дважды опубликованы как подлинный документ и лишь потом разоблачены).
При жизни Вяземский издал всего один сборник стихов – «В дороге и дома» (1862). Потом появилось двенадцатитомное собрание сочинений (правда, выходившее почти двадцать лет: 1878–1896). В советскую эпоху стихи Вяземского публиковались в «Библиотеке поэта», «Записные книжки» – в «Литературных памятниках». Но старое собрание сжалось до двухтомника.
Огромную роль Вяземский сыграл в судьбе тоже недавнего юбиляра – Л.Я. Гинзбург (я писал о ней в «ЛГ», 2022, № 11). «Прозой Вяземского я занималась начиная с 1925 года. Тогда же это занятие навело меня на мысль – начать и самой нечто вроде «записной книжки». Сегодня уже прозу Гинзбург называют образцом промежуточной литературы. Через время протянулась и эта тонкая нить.
Игорь Сухих,
доктор филологических наук, профессор СПбГУ