Как-то копался в рукописном отделе редкого фонда Библиотеки им. Лобачевского, и там мне открылся забытый мир всевозможных восхитительных почерков казанских писцов, сто лет назад усердно скребущих перьями в своих тусклых казённых кельях. И у каждого из них был свой узнаваемый почерк!
Если надо было торжественно и высокопарно изложить на гербовой бумаге, где каждая буквица, как греческая колонна, то, так и говорили, обратитесь к господину Фрязину на Воскресенскую. Если же требовалось составить прошение в департамент, которое можно сухонько и по-простому, где буковки суетливые и сутулые, как чиновники в шинельках, то показывали в сторону Поперечно-Грузинской к писарю земской управы Ивану Шаляпину (кстати, отцу всемирно известного баса). И добавляли: если только они трезвы будут-с, иначе бумагу вином зальют!
Конечно, были в этом деле и свои виртуозы. В такие завитушки буквы закручивали, что выходило, как у Пушкина! Буквы превращались в растительный орнамент или клубок змей, и разобрать такой почерк было делом нелёгким. Вензеля всякие такими кренделями или круассанами выводили, что смысл письма как-то незаметно уходил на второй план, зато оставалось искусство каллиграфии. Но каллиграфия не предполагает работу мозгов. Здесь важен полёт руки, а не мысли. Такое письмо было рассчитано на быстрый эффект, оно должно сразу же после взламывания сургуча пустить цветочную пыльцу в глаза и расположить адресата.
В запаснике музея во время съёмок телефильма о Пугачёве мне удалось подержать в руках письмо самой Екатерины! Четвертушка пергаментной бумаги, обрызганная маслянистыми духами, выцветшие завитушки, неясный кособокий почерк, но удивительно сочный сургуч оранжевого цвета, с оттиском её перстня. Разобрал одну только фразу: «считать происшедшее как бы не бывшим»! Вот так, одним росчерком пера подправлялись судьбы…
Сотрудница музея пояснила: императрице было доложено об одном казанском дворянине-недоросле, который заколол на дуэли своего соперника – семидесятилетнего графа М., посватавшегося к возлюбленной молодого человека. И вот Екатерина пожаловала свою милость, как соболей с царского плеча, – простила!
В детстве у меня тоже было перо, которое мне «подарил» страус в зоопарке. Я его заострил кухонным ножом и, макая в чёрную тушь, пытался выводить красивые буквы своей первой поэмы. Но с кончика сползали жирные кляксы…
Потом уже выяснил, что перья, которыми писали поэты в пушкинскую пору, были иначе устроены. Самыми лучшими считались те, что взяты у живых гусынь, – пять перьев, и только из левого крыла. Всё дело в изгибе пера, удобном для письма правшами (для левшей, понятное дело, щипали правое крыло).
На разные юбилеи тогда было принято дарить, как Parker, лебединые перья, окольцованные золотыми пряжками. Но в повседневной жизни часто употребляли дешёвое перо вороны…
Но вернёмся к нашим гусыням. Перья, чтобы размягчить их и очистить от жира, втыкали в горячий песок или золу. Затем полую трубочку надрезали и туда вставляли точно такую же, но объёмом поменьше. Получалась что-то вроде капсулы внутри пера, где скапливались чернила. Сам же кончик пера надрезался, как ласточкин хвост, специальным перочинным ножичком. Теперь достаточно было один раз обмакнуть перо в чернила, чтобы написать целое предложение. Конечно, необходимы были сноровка и быстрота, только тогда буквы получались тонконогими, как барышни, и молодцеватыми, как гусары.
Чтобы приготовиться к письму, надо было хорошенько расписать перо, поэтому рисовали всякие мордочки и профили. Почти все тогда были художниками! По рукописям Пушкина и Лермонтова это хорошо видно…
Боже, какой я старый! Я ещё помню, как в почтовых отделениях стояли невзрачные чернильницы-непроливашки, а рядом лежали красные палочки с ржавыми железными перьями, которые хорошо царапали бумагу.
Для того чтобы печатать на машинке, требовалась уже другая сноровка. Одним пальчиком барабанить или двумя… – вот и всё мастерство. Но и печатная машинка в сравнении с компьютером всё же была более живой с индивидуальными отклонениями молоточков: то буковка «г» на бок заваливается, то «о» насквозь два экземпляра бумаги вместе с копиркой пробивает, то «ж» майским жуком куда-то вверх ползёт.
С печатной машинкой ещё можно было ласково разговаривать и слышать в ответ её утробный колокольчик. А вот с компьютерами, кажется, не общаются, их посылают куда подальше…