Дмитрий Хворостовский популяризирует композитора Крутого, Дима Билан исполняет арию Париса, Анна Нетребко поёт дуэтом с Киркоровым, Ани Лорак выходит на сцену в образе Лауретты. Что это, конец света или конвергенция – схождение в процессе эволюции признаков неблизкородственных групп организмов?
Идёшь по городу, фантазируешь, группируешь дома по-новому, мысленно рушишь новодел, устраиваешь на месте снесённого скверы, устанавливаешь памятники.
У каждого свой способ гармонизации мира.
Знакомая, увлечённая игрой в уголки, поймала себя на том, что даже в трамвае продолжает решать логическую задачу: умозрительно перемещает сидящих поблизости пассажиров в «дом соперника».
С телевизором похожая история. Его просмотр рождает множество отвлечённых образов. Зрительское воображение примеряет к старым теледеятелям новые амплуа, воплощает собственную кадровую политику. К примеру, Владимир Кулистиков представляется идеальным интервьюером олигархов, с весёлой провокативностью он вывел бы на чистую воду любого богача. Обволакивающий баритон Владимира Познера прекрасно подходит для прогноза погоды, каждый почтёт за честь захватить зонт по совету мэтра. Антон Хреков кажется вполне подходящей кандидатурой на должность собкора в республике Науру, мы так мало знаем об этом государстве…
Мечты и пульт заменили нам цензуру – освистанную, заклеймённую. Левые, правые, центристы – все против неё. Какой-нибудь радикал может поражать смелостью суждений, но как только речь заходит об ограничении свобод, возникает невидимая магическая граница. Цензура, интерпретируемая как зло, стала точкой общественного согласия. Хотя почему, собственно, зло?
Двадцати лет хватило, чтобы культ свободы с его двумя обрядами – раздевания и разоблачения – начал казаться удивительно скучной штукой, а служители этого культа – пигмеями. На их фоне любой советский идеолог или имперский реакционер выглядит фигурой масштабной и сложной. Да и миры, которые защищали старорежимные цензоры, с нынешней «формой организации общества» не сравнить. Не по этой ли причине современное телевидение столь увлечено разного рода ретроспекциями? На ТВ ведь тоже работают наши люди. Кто-то из них ненавидит СССР, Российскую империю, однако не перестаёт при этом оставаться нашим, а потому заинтересованно исследует фактуру прошлого, шарит камерой по автоматам с газировкой, наивно реконструирует быт благородных девиц. Как будто вызывает Дух Цензуры. Кажется, с той же целью медиамедиумы придумывают нарочито мерзкие программы, втайне мечтая о запрете. Так, киношный серийный маньяк подбрасывает следователям неопровержимые улики против себя, надеясь, что его наконец остановят.
Тем не менее говорить прямо об институте цензуры в России не принято. Народу предлагают эвфемизмы, вялый разговор о нежизнеспособности «общественных советов». И в этом смысле новую программу Первого канала «Призрак оперы» не стоит рассматривать в качестве обычного музыкального проекта. Услышанное и увиденное там является, по сути, результатом цензуры – робкой, неоперившейся.
Оказавшись в жёстких рамках жанра, даже отъявленные «фабриканты» приобретают человеческие черты. Да, специалистам горько наблюдать за этими метаморфозами. Они замечают, как под напором чужеродного влияния видоизменяется жанр. Оптимистичные дилетанты усматривают целебное воздействие жанра на исполнителя. Правы и те, и другие. Жанр действительно снижается, однако артист, стоящий на цыпочках, начинает выглядеть элегантнее.
Проблески чего-то настоящего в «Призраке оперы» свидетельствуют: окажись участники проекта в рамках цензуры с детства, не иметь им такого отрицательного рейтинга. Это, когда поклонники есть, но тех, кто ненавидит, – ещё больше. Замечание не касается Льва Лещенко, изящно исполняющего роль свадебного генерала, и Тамары Гвердцители, чей авторитет делает непозволительными какие-либо придирки.
И пусть профессионалы не усматривают в «Призраке оперы» признаков оперы, поблагодарить создателей программы хочется. За то, к примеру, что Валерия, потерявшая на поворотах судьбы фамилию, как ослик Иа хвостик, проникновенно пела: «Подайте, Христа ради, ей…», и эта фраза из романса Алябьева «Нищая» поучительно долго висела под колосниками гламурного шоу, сделанного пресытившимися для голодных.
Поблагодарить нужно и за чудесное превращение моли в ракету. После первых двух туров, провальных, унизительных и для участников, и для зрителей, вдруг увлекла полётом Полина Гагарина. Романс «Нет, не любил он» вызвал искренние неквакерские возгласы «браво». А Зураб Соткилава был так впечатлён, что даже отказался от маски тамады, едко описав дебют Гагариной – «Травиату» «с хлюпающим звуком», – и подытожил: «Ты чудо сотворила за две недели».
И ещё. Благодаря «Призраку оперы» в соответствии с универсальным телевизионным принципом двоичности возникла программа «Большая опера». Сравнивать конкурсы не стоит, ведь в проекте «Культуры» всего одна проблема – Алла Сигалова, легко, впрочем, решаемая. Достаточно проинформировать ведущую, что программа посвящена не её персоне. В остальном – идеальное зрелище, объединяющее в одну аудиторию профессионалов и любителей, эстетов и сирых…
В «Большой опере» всё только начинается. В паузах между номерами, пока духовые вытряхивают на пол скопившуюся в инструментах влагу, вяло следишь за конферансом, ждёшь очередного конкурсанта. Кого именно? Новую Анну Нетребко? Нового Дмитрия Хворостовского?
Нет, ждёшь с обречённостью и внутренней мольбой иного чудесного человека, который ни за что не станет размениваться, не будет нести хлебом-солью свою зачерствевшую сексуальность. Ждёшь упёртого фанатика с таким успешным опытом самоограничения, что никакая цензура ему не страшна. Ждёшь того, кто в ресторане закажет только чаю, стаканов шесть. Ну вы поняли, кого – Фросю Бурлакову, Екатерину Савинову, кого-нибудь этой породы.