ПОЭЗИЯ
***
Поэзия не жанр, а конфессия.
И если строго говорить по совести,
Писать стихи – опасная профессия,
Уж лучше бы романы или повести.
Писатели в безвестности, во славе ли
Не спорили с царями или дожами
И дожили до старости, как правило,
Поэты же до старости не дожили.
К чему им, возомнив себя провидцами,
Всё жечь свечу, ломая перья затемно?
Писателей ссылали по провинциям,
Поэтов убивали обязательно.
Их убивали дома или в поезде,
На Чёрной речке и в Сучане лагерном,
И если мы продолжим эти поиски,
Оплакать всех уже не хватит влаги нам.
Недолго они жили и невесело,
Не радует их горькое наследие.
Писать стихи – опасная профессия,
Уж лучше драмы или же комедии.
ЛЕСТНИЦА
Убежала талая вода.
Глаз не остановишь на ровеснице.
Я и сам в последние года
Постоянно падаю на лестнице.
То ступеньки нету под ногой,
То на спину завалюсь увечную,
И больничный ждёт меня покой,
Торопя меня к покою вечному.
Перевала сумеречный дым
И лавины бешеная конница.
Вверх по склону шёл я молодым,
Никогда не оступаясь, помнится.
Синева пронзительная вод,
И норд-оста дикая мелодия.
По вантинам я взбегал на грот,
Никогда не оступаясь вроде бы.
Снова вспоминаются Тунис,
Гваделупа, Касабланка, Падуя.
Нелегка, увы, дорога вниз.
Надо и по ней пройти, не падая.
***
Мерцает, отражения дробя,
В зелёной Мойке облачная вата.
Снимаю фильм про самого себя.
От этого немного грустновато.
Припоминаю старое житьё:
Васильевский и Линия Седьмая.
Гремит оркестров медное литьё.
Обозначая праздник Первомая.
Поют гудки в невидимом порту,
Суля судам счастливую дорогу,
И вкус лимонной корочки во рту
Слабеет, исчезая понемногу.
Потом блокада, орудийный гром
И дистрофии чёрная зараза.
Мой старый дом сгорел
в сорок втором,
Я с той поры здесь не бывал ни разу.
Я прожил жизнь вдали от этих мест,
О прошлом забывая постепенно.
Зачем вхожу я в старенький подъезд,
Ступая на знакомые ступени?
Зачем смотрю в забытое окно
В чужом дому, смущённый и неловкий?
Соседи переехали давно:
Кто на Смоленке, кто на Пискарёвке.
Шумят бомжи под окнами в саду,
Входная дверь клеёнкою обита.
Я ничего здесь больше не найду
Из детского утраченного быта.
Не наводи, приятель, объектив,
Не надрывай мне уши, канонада.
Вторично в реку времени войти
Я не могу, да это – и не надо.
КАДЕТЫ
Непросто в эпохе, что прежде была,
Теперь разобраться.
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Кадетское братство.
Лежат они молча в сырой темноте,
Но нету претензий.
Кадетский погон на могильной плите
И павловский вензель.
Нас школьные манят обратно года,
И некуда деться, –
Дорога из жизни везде и всегда
Идёт через детство.
Лежат командиры походов былых,
Землёю одеты,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Лежат генералы дивизий лихих,
Геройские деды,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Кричат, улетая на юг, журавли,
Усопших тревожа.
Кончаются деньги – из этой земли
Их выпишут тоже.
Меняют окраску в соседних лесах
Земли обороты.
Смыкают привычно ряды в небесах
Кадетские роты.
Забудьте, кадеты, про пушечный дым,
Немного поспите.
Пускай вам приснится,
мальчишкам седым,
Покинутый Питер.
Старинной усадьбы таинственный мир
С желтеющим садом.
И мамино платье, и папин мундир,
И Родина рядом.
ЯЗЫК БОГА
Вспоминаю багровый песок
Иудейской пустыни,
Португальские храмы эпохи
Великих открытий.
На каком языке разговаривал Бог –
на латыни?
На каком языке разговаривал Бог –
на иврите?
На церковно-славянском,
английском и греческом или
Языке бессловесном мелодий
сурового Баха
В закопчённых соборах,
чьи к небу воздетые шпили
Вызывают у жителей
чувство восторга и страха?
На каком языке разговаривал Бог
на полотнах
Рафаэля и фресках
Сикстинской капеллы и прочих,
Где среди облаков
барражируют ангелы плотно,
Отделяя от грешников тех,
кто душой непорочен?
На каком языке разговаривал Бог,
сотрясающий недра,
Вниз по склону Синая
горячие сыпя каменья?
Загорается куст
от горячего пыльного ветра,
Но не всякий понять
в состоянии эти знаменья.
Иногда он тайфуном
становится чёрного цвета
И волною цунами,
карая людские пороки.
Иногда ненадолго
он входит в жилище поэта,
По ночам ему в ухо
шепча стихотворные строки.
Мы общения с Богом
всё время мучительно жаждем,
Обращаясь к нему раз по сорок
как минимум на день.
На родном языке
он умеет беседовать с каждым,
Но ответ его каждому
вряд ли бывает понятен.
ЛЮБИТЕ РОДИНУ
Когда метель за окнами шальная
Свирепствует, нередко иногда
Учительницу нашу вспоминаю,
Войною опалённые года.
Она твердила по сто раз когда-то
Голодным ленинградским пацанам:
«Всегда любите Родину, ребята», –
За что любить, не объясняя нам.
Был муж её
в тридцать седьмом расстрелян,
А мать её в блокаду умерла.
«Любите Родину, ведущую нас к цели!
Любите Родину и все её дела!»
Она болела тяжело под старость.
Ушла её седая голова.
И всё, что от неё теперь осталось, –
Вот эти лишь наивные слова.
Я к ней несу цветочки на могилу
И повторяю по сто раз на дню:
«Любите Родину, покуда будут силы».
За что любить, увы, не объясню.
ЕЛАБУГА
Ветер дул нездешной силы
Под листвою медно-ржавой.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.
Над строкою неземною,
Что не будет больше биться,
За кладбищенской стеною,
Где лежат самоубийцы.
У обители унылой
На ветру ветла дрожала.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.
Над омытой серым ливнем
Полустёршейся плитою.
Над могилою фиктивной
И поэтому пустою.
И тянулась к югу стая
Вдоль невидимой излуки,
Где душа её витает,
Обречённая на муки,
Над пространством нелюдимым
Равнодушного народа,
Растворяясь в жёлтом дыме
Автошинного завода.
***
Почему лишь Пушкин – наше всё,
Не Толстой, не Лермонтов, не Гоголь,
Почему лишь он – наместник Бога,
Только он нам грудь мечом рассёк?
Почему лишь Пушкин – наша боль,
А не Достоевский и Тургенев?
Почему лишь он, курчавый гений,
Занимает вечно эту роль?
Властью и женою нелюбим,
Свой покой нашедший лишь в могиле.
Почему мы так о нём скорбим,
Будто бы вчера его убили?
Не с того ли, что вокруг враги,
Что, как он, и наше поколенье
Не успеет выплатить долги
И не отомстит за оскорбленье?
И опять потеря тяжела,
И опять нам утешаться нечем
В час, когда десятого числа
В феврале мы зажигаем свечи.
***
От беды не сулит избавленья
Ненадёжный научный прогноз.
Мы глобального ждём потепленья,
А назавтра ударит мороз.
Снег повалит в окрестностях Рима,
Затвердеют моря, как металл,
И придёт ледниковый период,
Что в Семнадцатом веке бывал.
Никогда перед Яблочным Спасом
Не случалось напасти такой:
Выла вьюга прерывистым басом
Над замёрзшей Москвою-рекой.
Опустела крестьянская миска,
Урожаи сгубила зима.
Не старайся напрасно, Бориска,
Не помогут твои закрома.
Смерть ступила костяшкою в стремя,
Мор и холод, проси не проси.
Потому-то и Смутное время
Началось на голодной Руси.
И молились монахи во страхе,
И не ведаем мы до сих пор,
Что причиною были не ляхи,
Не измена, не Тушинский вор.
А причина того, что случилось
В стародавние эти года, –
Византийского Господа милость,
Ниспославшего нам холода.
***
Жизнь свою проживший на бегу,
Только тем я утешаюсь всё же,
Что ни у кого я не в долгу,
Да и мне никто не должен тоже.
По воде расходятся круги.
Прошлое теряется в тумане.
Я Отчизне отдавал долги,
Тридцать лет мотаясь в океане.
Поиссякла молодая прыть,
И хребет согнулся от работы,
Но зато не надо мне сводить
С Родиной финансовые счёты.
Не бежал я к дальним берегам,
Говорил по-русски без акцента,
Ни друзьям, ни близким, ни врагам, –
Никому не должен я ни цента.
В сердце проникающая боль
Говорит, что нет пути назад нам.
Вероятно, лишь перед тобой
Я в долгу остался неоплатном.
***
Поэзия не жанр, а конфессия.
И если строго говорить по совести,
Писать стихи – опасная профессия,
Уж лучше бы романы или повести.
Писатели в безвестности, во славе ли
Не спорили с царями или дожами
И дожили до старости, как правило,
Поэты же до старости не дожили.
К чему им, возомнив себя провидцами,
Всё жечь свечу, ломая перья затемно?
Писателей ссылали по провинциям,
Поэтов убивали обязательно.
Их убивали дома или в поезде,
На Чёрной речке и в Сучане лагерном,
И если мы продолжим эти поиски,
Оплакать всех уже не хватит влаги нам.
Недолго они жили и невесело,
Не радует их горькое наследие.
Писать стихи – опасная профессия,
Уж лучше драмы или же комедии.
ЛЕСТНИЦА
Убежала талая вода.
Глаз не остановишь на ровеснице.
Я и сам в последние года
Постоянно падаю на лестнице.
То ступеньки нету под ногой,
То на спину завалюсь увечную,
И больничный ждёт меня покой,
Торопя меня к покою вечному.
Перевала сумеречный дым
И лавины бешеная конница.
Вверх по склону шёл я молодым,
Никогда не оступаясь, помнится.
Синева пронзительная вод,
И норд-оста дикая мелодия.
По вантинам я взбегал на грот,
Никогда не оступаясь вроде бы.
Снова вспоминаются Тунис,
Гваделупа, Касабланка, Падуя.
Нелегка, увы, дорога вниз.
Надо и по ней пройти, не падая.
***
Мерцает, отражения дробя,
В зелёной Мойке облачная вата.
Снимаю фильм про самого себя.
От этого немного грустновато.
Припоминаю старое житьё:
Васильевский и Линия Седьмая.
Гремит оркестров медное литьё.
Обозначая праздник Первомая.
Поют гудки в невидимом порту,
Суля судам счастливую дорогу,
И вкус лимонной корочки во рту
Слабеет, исчезая понемногу.
Потом блокада, орудийный гром
И дистрофии чёрная зараза.
Мой старый дом сгорел
в сорок втором,
Я с той поры здесь не бывал ни разу.
Я прожил жизнь вдали от этих мест,
О прошлом забывая постепенно.
Зачем вхожу я в старенький подъезд,
Ступая на знакомые ступени?
Зачем смотрю в забытое окно
В чужом дому, смущённый и неловкий?
Соседи переехали давно:
Кто на Смоленке, кто на Пискарёвке.
Шумят бомжи под окнами в саду,
Входная дверь клеёнкою обита.
Я ничего здесь больше не найду
Из детского утраченного быта.
Не наводи, приятель, объектив,
Не надрывай мне уши, канонада.
Вторично в реку времени войти
Я не могу, да это – и не надо.
КАДЕТЫ
Непросто в эпохе, что прежде была,
Теперь разобраться.
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Кадетское братство.
Лежат они молча в сырой темноте,
Но нету претензий.
Кадетский погон на могильной плите
И павловский вензель.
Нас школьные манят обратно года,
И некуда деться, –
Дорога из жизни везде и всегда
Идёт через детство.
Лежат командиры походов былых,
Землёю одеты,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Лежат генералы дивизий лихих,
Геройские деды,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Кричат, улетая на юг, журавли,
Усопших тревожа.
Кончаются деньги – из этой земли
Их выпишут тоже.
Меняют окраску в соседних лесах
Земли обороты.
Смыкают привычно ряды в небесах
Кадетские роты.
Забудьте, кадеты, про пушечный дым,
Немного поспите.
Пускай вам приснится,
мальчишкам седым,
Покинутый Питер.
Старинной усадьбы таинственный мир
С желтеющим садом.
И мамино платье, и папин мундир,
И Родина рядом.
ЯЗЫК БОГА
Вспоминаю багровый песок
Иудейской пустыни,
Португальские храмы эпохи
Великих открытий.
На каком языке разговаривал Бог –
на латыни?
На каком языке разговаривал Бог –
на иврите?
На церковно-славянском,
английском и греческом или
Языке бессловесном мелодий
сурового Баха
В закопчённых соборах,
чьи к небу воздетые шпили
Вызывают у жителей
чувство восторга и страха?
На каком языке разговаривал Бог
на полотнах
Рафаэля и фресках
Сикстинской капеллы и прочих,
Где среди облаков
барражируют ангелы плотно,
Отделяя от грешников тех,
кто душой непорочен?
На каком языке разговаривал Бог,
сотрясающий недра,
Вниз по склону Синая
горячие сыпя каменья?
Загорается куст
от горячего пыльного ветра,
Но не всякий понять
в состоянии эти знаменья.
Иногда он тайфуном
становится чёрного цвета
И волною цунами,
карая людские пороки.
Иногда ненадолго
он входит в жилище поэта,
По ночам ему в ухо
шепча стихотворные строки.
Мы общения с Богом
всё время мучительно жаждем,
Обращаясь к нему раз по сорок
как минимум на день.
На родном языке
он умеет беседовать с каждым,
Но ответ его каждому
вряд ли бывает понятен.
ЛЮБИТЕ РОДИНУ
Когда метель за окнами шальная
Свирепствует, нередко иногда
Учительницу нашу вспоминаю,
Войною опалённые года.
Она твердила по сто раз когда-то
Голодным ленинградским пацанам:
«Всегда любите Родину, ребята», –
За что любить, не объясняя нам.
Был муж её
в тридцать седьмом расстрелян,
А мать её в блокаду умерла.
«Любите Родину, ведущую нас к цели!
Любите Родину и все её дела!»
Она болела тяжело под старость.
Ушла её седая голова.
И всё, что от неё теперь осталось, –
Вот эти лишь наивные слова.
Я к ней несу цветочки на могилу
И повторяю по сто раз на дню:
«Любите Родину, покуда будут силы».
За что любить, увы, не объясню.
ЕЛАБУГА
Ветер дул нездешной силы
Под листвою медно-ржавой.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.
Над строкою неземною,
Что не будет больше биться,
За кладбищенской стеною,
Где лежат самоубийцы.
У обители унылой
На ветру ветла дрожала.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.
Над омытой серым ливнем
Полустёршейся плитою.
Над могилою фиктивной
И поэтому пустою.
И тянулась к югу стая
Вдоль невидимой излуки,
Где душа её витает,
Обречённая на муки,
Над пространством нелюдимым
Равнодушного народа,
Растворяясь в жёлтом дыме
Автошинного завода.
***
Почему лишь Пушкин – наше всё,
Не Толстой, не Лермонтов, не Гоголь,
Почему лишь он – наместник Бога,
Только он нам грудь мечом рассёк?
Почему лишь Пушкин – наша боль,
А не Достоевский и Тургенев?
Почему лишь он, курчавый гений,
Занимает вечно эту роль?
Властью и женою нелюбим,
Свой покой нашедший лишь в могиле.
Почему мы так о нём скорбим,
Будто бы вчера его убили?
Не с того ли, что вокруг враги,
Что, как он, и наше поколенье
Не успеет выплатить долги
И не отомстит за оскорбленье?
И опять потеря тяжела,
И опять нам утешаться нечем
В час, когда десятого числа
В феврале мы зажигаем свечи.
***
От беды не сулит избавленья
Ненадёжный научный прогноз.
Мы глобального ждём потепленья,
А назавтра ударит мороз.
Снег повалит в окрестностях Рима,
Затвердеют моря, как металл,
И придёт ледниковый период,
Что в Семнадцатом веке бывал.
Никогда перед Яблочным Спасом
Не случалось напасти такой:
Выла вьюга прерывистым басом
Над замёрзшей Москвою-рекой.
Опустела крестьянская миска,
Урожаи сгубила зима.
Не старайся напрасно, Бориска,
Не помогут твои закрома.
Смерть ступила костяшкою в стремя,
Мор и холод, проси не проси.
Потому-то и Смутное время
Началось на голодной Руси.
И молились монахи во страхе,
И не ведаем мы до сих пор,
Что причиною были не ляхи,
Не измена, не Тушинский вор.
А причина того, что случилось
В стародавние эти года, –
Византийского Господа милость,
Ниспославшего нам холода.
***
Жизнь свою проживший на бегу,
Только тем я утешаюсь всё же,
Что ни у кого я не в долгу,
Да и мне никто не должен тоже.
По воде расходятся круги.
Прошлое теряется в тумане.
Я Отчизне отдавал долги,
Тридцать лет мотаясь в океане.
Поиссякла молодая прыть,
И хребет согнулся от работы,
Но зато не надо мне сводить
С Родиной финансовые счёты.
Не бежал я к дальним берегам,
Говорил по-русски без акцента,
Ни друзьям, ни близким, ни врагам, –
Никому не должен я ни цента.
В сердце проникающая боль
Говорит, что нет пути назад нам.
Вероятно, лишь перед тобой
Я в долгу остался неоплатном.