ГАСТРОЛИ
В Москве на сцене Центра им. Мейерхольда почти незаметно – а жаль! – прошла Неделя камерных спектаклей Санкт-Петербурга. Три непохожие друг на друга постановки как минимум озадачивали. Уж как-то вовсе не вязался их мятежный мир с нынешним победительным гламуром Северной столицы. Да и не её одной…
Театральная мастерская «АСБ» в проекте «Русский экстрим» представила моноспектакль «Девочка со спичками» в исполнении Татьяны Бондаревой по пьесе вечного экспериментатора Клима. Экстрим и правда имел место. На пустой сцене возле круглого столика уселась мрачноватая резкая дама и экстатическим голосом прорицающей пифии проговорила с нами весь двухчасовой спектакль. Причём после недолгого пролога свет начисто погас до самого финала, и зыбкие очертания актрисы рисовались лишь в бликах вспыхиваюших спичек, прикуренных сигарет да синего пламени подожжённого в рюмке коньяка.
От сказки Андерсена тут осталось лишь название, проброшенное вскользь напоминание сюжета о замерзшей на улице маленькой торговке спичками, да режиссёрский приём, уже заложенный в драматургическом тексте. Неудавшаяся актриса, бывшая жена и беспомощная мать спустила на зрительный зал поток своего надрывного сознания, буквально накрыв его темнотой. А жалкие огоньки спичек стали знаком тщетных попыток осознать данность сложившейся жизни и примириться с нею. Но примириться – нельзя. И бунт истекал из героини однотонным хрипловатым воплем. Тем же воплем время от времени она считывала нашу зрительскую реакцию. «Спросят: о чём спектакль? – Баба жгла спички. – Красивая? – Скажете: было темно».
Клим написал замечательный 1-й акт. Изысканная мешанина воспоминаний, клочья чужих разномастных текстов – и бесконечная рефлексия о театре «сорокалетней дуры, которая всю жизнь не знала, что с её призванием что-то не так». А вот второго лучше бы не было. Всё повторилось: и тьма, и спички, и смысл. Зато в конце режиссёр Алексей Янковский сделал нам красиво: сверху узким конусом упал на героиню луч света и пошёл снег – на столик, на шляпку, на вечернее платье актрисы, сменившие во тьме первоначальные джинсы и кроссовки. А сама она с пенными нашлёпками театрального снега на обнажённых руках – эдакими псевдокрыльями – надолго закружилась под патетическую музыку финала.
Совсем другая музыка звучала во втором питерском спектакле «Малыш», поставленном Антоном Милочкиным в Театре-студии Санкт-Петербургского государственного университета по пьесе Мариуса Ивашкявичуса. Два актёра плюс две актрисы – все молоды и все непрофессионалы – отчаянно сыграли историю о том, как почему-то (почему – совсем неважно) немолодой литовец оказался в Сибири и сошёлся с какой-то, видно, мелкой начальницей, чтобы выжить. Сына начальницы ранили на фронте, и, чтобы выжить, приполз он в литовский дом своего отчима, сошёлся с его дочерью. Сюжет симметричен, условен, построен по законам архаического эпоса, лишён всякого политического подтекста, аллюзий и выяснения любых исторических отношений. Как и в «Девочке со спичками», тут явлена данность беды, которую почти невозможно пережить и перечувствовать физически.
У данности этой в спектакле был точный и мучительный образ. В торце маленького Чёрного зала ЦИМа, где шёл спектакль, стояло пианино с оголёнными струнами. Екатерина Ковалёва, Антон Николаев, Екатерина Курмелева и Михаил Клименко играли над, под, спереди и сзади, около и вокруг несчастного инструмента, а хлопками его верхней крышки режиссёр размечал монтажные стыки сцен. И истязание того, что создано для сотворения музыки, было непереносимо. Струны гудели, рыдали, взвизгивали. По поверхности пианино время от времени режиссёр лепил скульптурные барельефы из четырёх человеческих тел, словно в стоп-кадрах увековечивая смятенные порывы героев к несбыточной гармонии нормальной человеческой жизни.
Третьим, последним и главным событием питерской Недели стал спектакль «Кроткая/DreamweaveR» театра «Особняк» в постановке Юлии Паниной. На сцене – разновысокие пандусы да белый экран. Оглушительная судорога пролога, когда грянул хард-рок и в его децибелах, как в электрическом разряде, задёргался полуголый человек с пистолетом в руке. Он выплёвывал с немыслимой скоростью едва различимые в грохоте музыки слова. Они, казалось, тут же овеществлялись на экране в скачущих кадрах видеоклипа.
Потом в тишине на подмостки вышел Дмитрий Поднозов и в полуторачасовом монологе, подчёркнуто донося смысл каждого слова, повторил всё, что прежде прокричал в несколько минут. А за его плечом на экране столь же подробно и внятно развернулся артхаусный видеоряд с погонями, трупами, лесбийским совокуплением, непременно расползающимся жирным кровавым пятном и прочим множеством хороровской галлюциногенной дряни.
Dreamweaver – словцо, наверное, придуманное инсценировщиком Достоевского
И. Тилькиным, – переводится с английского как «ткач снов». Поднозов блистательно сыграл человека, растворяющего себя в снах смертных. И логика жизни разжалованного за бесчестье офицера, превратившегося в ростовщика и уморившего женщину, посланную ему во спасение свыше, – отсюда тот трагический бесовской клёкот в рассказе про образ Богородицы в её руках – вовсе не приводил героя к мысли об искуплении, нет. Он просто уходил в смерть из своего рукотворного ада, из той данности, которую создал сам. Душа, отлетая, наблюдала его со стороны то респектабельным надменным господином в щегольском костюме, то трупом с набелённым смертным окоченением лицом и казённой биркой на руке, то омерзительным пакостником в исподнем. Но Дмитрий Поднозов в финале, покидая сцену, вдруг оборачивался, чтобы спросить нас: «А может, ничего этого не было?»
Неделю придумала и вместе с Павлом Рудневым провела в ЦИМе театровед Ольга Грошева, год назад окончившая ГИТИС и перебравшаяся в Питер лишь из любви к его театру. Она-то знает, чего давно недостаёт московской сцене. Три камерных спектакля, исполненных умной страсти, решённых не по-московски жёстко, с какой-то неоклассицистской беспощадностью, сложились в триаду яростного противостояния человека судьбе, времени и самому себе.