Давно прошёл юбилей поэта Асадова. Говорить об этом хорошо именно сейчас, когда общественное внимание сместилось к другим новостям и разговоры о нём утихли до следующих юбилеев. И это именно потому, что кроме традиционных юбилейных воспоминаний тогда вновь возник вопрос, хороши ли его стихи. Ругать Асадова стали ещё в шестидесятые годы. Причём не номенклатурные чиновники, а коллеги по цеху, сходившиеся во мнении, что перед ними продукция низкого сорта.
Вопрос этот очень интересен. Может ли быть поэт, пользующийся любовью огромного количества людей, плохим? И если да, то почему именно Асадов дурной поэт?
Потому что слово «поэзия» размыто и в него включается всё рифмованное, а теперь и даже нерифмованное, а просто записанное в столбик.
То есть нет «плохих» вещей, а есть вещи, неверно употреблённые или оказавшиеся не в своём месте.
Если сравнивать Асадова с Державиным или Пушкиным, Ходасевичем или Мандельштамом, то мы видим, как хромают его рифмы, как штамп переходит в штамп. В пору его восхождения иронизировали не над Асадовым, а над его любителями, и ещё больше издевались над самой штампованной поэзией – той, где «кровь» обязательно рифмуется с «любовь», сердце обязательно горячее, глаза – ледяные или, наоборот, тёплые.
Но представьте себе человека, который всерьёз пытается сравнивать стихотворения Бродского и эстрадно-ресторанный жанр. Ему кажется, что он победил что-то популярное в народе, а оно просто проходит по другому ведомству. Это как сравнивать латиноамериканские сериалы и какого-нибудь условного Тарковского.
Поэзия Асадова вовсе не должна открывать новые рифмы, продолжать какую-то традицию, приносить квалифицированному читателю новые наблюдения за мирозданием. Поэзия вообще никому ничего не должна – ни в какой из её разновидностей. А популярность связана с демократическим началом в литературе. То, что называется высокой поэзией, ориентируется на читателя образованного, готового сравнивать, проводить анализ, совершать постоянную работу при чтении. А вот поэзия, подобная асадовской, – прямого действия. Она построена не на образах и ритме, а на простом назывании эмоций.
В иерархической литературе побеждает нечто «высокое», «не для всех», в демократической – побеждает Асадов, потому что читатели с разным художественный «вкусом» (это вообще неизвестно что такое, но этим словом очень удобно пользоваться), имеют равные голоса на весах.
Ну и в обществе демократических вкусов ответ: «А мне нравится» – совершенно законен.
И всё потому, что «поэзия» слишком широкое слово.
Но честный перед собой читатель должен вывести для себя один урок. Перед ним всегда стоит вопрос: как вести себя, если ты хочешь защитить от нападок любимое произведение и его автора.
Простой ответ на это – не вступать в диалоги с неприятными тебе людьми, а расширенный состоит из списка запретных аргументов. Нельзя говорить: «А вы что написали, чтобы так говорить?» Самый простой ответ оппонента: «Чтобы судить о качестве яичницы, не нужно быть курицей» – поставит вас в тупик.
Нельзя также апеллировать к массовому успеху. Злые люди тогда отвечают: «Миллионы мух тоже не ошибаются». И на эти обидные (и во многих случаях несправедливые) слова тоже непонятно как отвечать.
Нельзя ещё подпирать литературу биографией кумира. Нельзя говорить: «Как вы смеете, он ведь кровь проливал» и тому подобные вещи. Тогда человек, который действительно пережил многое, совершил геройство, нашёл себя в мирной жизни, как бы получает скидку.
Скидка для поэта оскорбительна. Она ему не нужна.
Можно сказать: «Воля ваша, а мне – нравится».
Но для такого опыта нужно немалое мужество.