Спектакли по его пьесам поставлены в десятках театров России, ближнего и дальнего зарубежья и продолжают ставиться в настоящее время. В канун юбилея известный петербургский учёный, писатель и драматург дал интервью «ЛГ».
– Валентин Самуилович, в канун юбилея имеет смысл оглянуться назад и оценить сделанное за многие годы. Довольны ли вы своими творческими результатами?
– Как раз в эти дни я подвожу итоги. А они вкратце таковы: более 50 пьес, более тысячи постановок. Кроме того, несколько книг (проза, история русской и советской цензуры), а также рассказы, статьи и многое другое. Пожалуй, больше, чем своими пьесами, я горжусь своей книгой «Четыре стены и одна страсть», посвящённой сущности драмы, которую высоко оценил Товстоногов, написавший к ней предисловие.
– Какие события считаете главными в своей судьбе?
– По специальности я химик, доктор наук. Публиковался в научных журналах России, США, Германии, Англии. Что же касается литературы и драматургии… Моё детство было голодное и скудное, ни книг, ни театров. Ничего гуманитарного ни в семье, ни в окружении. Образовал я себя сам и значительно позже, прочитав всех классиков мировой драматургии и множество современных авторов на разных языках – я знаю их несколько. Совершенно не грезил о литературной славе и не имел в театрах никаких знакомств и связей. Как, впрочем, и сейчас. Но почти в 40 лет неожиданно для себя написал свою первую пьесу «Настоящий мужчина». Её прочитал, провёл через цензурные преграды (их преодоление длилось семь лет) и поставил руководитель ленинградского Театра «На Литейном» Яков Хамармер. Пьеса шла с аншлагами около 500 раз. За ней последовали другие пьесы.
Потом был 20-летний перерыв в литературной работе, после чего я снова вернулся к драматургии. Каждая очередная пьеса для меня – это эксперимент, новая задача, поиски. Новая пьеса – это не просто придуманный сюжет, это попытка раскрыть новые возможности театра, создать какую-то иную модель мира, взглянуть по-другому на привычные вещи, найти новые формы драмы, освоить новые жанры. Вот почему мои пьесы непохожи одна на другую, будто написаны разными авторами. Комедия и драма, фантазия и реальность, парадокс и абсурд...
– С кем из выдающихся драматургов и режиссёров сотрудничали?
– Рекомендации в Союз писателей мне дали яркие драматурги своего времени – Виктор Розов и Григорий Горин. Я участвовал в мастерской Игнатия Дворецкого, где подружился с Александром Галиным, Аллой Соколовой, Людмилой Разумовской, Семёном Злотниковым, ставшими очень известными драматургами. Что касается режиссёров, то в той или иной форме мне пришлось сотрудничать с Георгием Товстоноговым, Львом Додиным, Игорем Владимировым, Романом Виктюком, Владимиром Андреевым, Леонидом Хейфецом, Ларисой Малеванной (она великая актриса, но с ней я сотрудничал именно как с режиссёром.)
– Ваши пьесы идут в десятках театров в России и за рубежом, более 40 из них переведены на 24 иностранных языка. Где труд драматурга ценят и уважают больше? В столицах? В провинции? За пределами нашей страны?
– За границей авторитет драматурга выше, чем в России, в провинции его уважают больше, чем в столицах. Многие наши периферийные театры ничуть не уступают хвалёным столичным, при этом у них меньше спеси и самомнения. Правда, нередко теперь и в провинции театры стараются работать не столько на своего зрителя, сколько на приезжих критиков и фестивали, что, как правило, не идёт им на пользу.
Театр существует для зрителя и только для него. Драматургия всегда считалась родом литературы, причём весьма почтенным. Сейчас пьесы зачастую воспринимаются режиссёрами как полуфабрикат для их сценических фантазий.
– Можно ли переломить эту тенденцию или эпоха «режиссёрского театра» воцарилась навсегда?
– «По справедливости, я с меньшим уважением отнесусь к роману, чем к пьесе», – писал Дидро. Гегель полагал, что драму «следует рассматривать как высочайшую ступень поэзии и искусства вообще. Белинский считал драму «высшим родом поэзии и венцом искусства». Толстой был убеждён, что «произведение драматического искусства очевиднее всего показывает сущность всякого искусства». Нужны ещё свидетельства?
В современном театре не всё благополучно, это очевидно. На театральных подмостках без всякого стеснения эксплуатируются запретные ранее темы и разжигаются низменные страсти.
– Почему отсутствуют этические границы? Есть ли возможность их восстановить?
– Театр, особенно в столицах, находится в глубоком кризисе. Коммерциализация, стремление к скандалу и эпатажу, режиссёрский произвол, погоня за модой, утрата связи с современностью, непомерное самовосхваление, потеря квалификации. Есть, конечно, и прекрасные спектакли. А восстановить всегда труднее, чем разрушить. Но это долгий разговор.
При всём уважении к классикам уже просто невозможно смотреть тысячную постановку Шекспира или Чехова. Из каких соображений нынешние постановщики вопреки здравому смыслу и в ущерб современным и живым (пока что) авторам нещадно эксплуатируют классическое наследие? Сам я люблю классику. Однако её современные постановки часто вызывают у меня скуку и раздражение. Классики отражаются в этих спектаклях как в кривых зеркалах комнаты смеха. Спектакль превращается в мясорубку, перемалывающую высокое произведение искусства в ширпотреб. В своей книге «О драме и театре» я перечислил десяток причин, побуждающих театры ставить классику. Это престижно и удобно: не надо рисковать, искать и читать новые пьесы; авторы не путаются у постановщиков под ногами, не качают права, не просят денег за свой труд и не возмущаются, когда, одновременно с клятвой в любви к ним, их безбожно перевирают и на их именах въезжают в известность. Всем давно ясно, что зритель предпочитает современную драматургию. Он хочет видеть себя и свою жизнь. Общеизвестно, что творчество – дитя одиночества.
– Тем не менее несколько лет назад вы стали одним из инициаторов создания Гильдии драматургов Санкт-Петербурга, а затем – Гильдии драматургов России. Чем обосновано создание подобных цеховых объединений?
– Смысл в таких союзах огромен. Драматурги находятся на периферии и писательских, и театральных союзов, им нужно творческое и личное общение, дискуссии, мастерские, обсуждения, обучение. Права драматургов серьёзно ущемлены, и защитить их можно только всем вместе. Легко выглядеть ироничным скептиком, который чурается всяких объединений, которому чужда «стадность». Который гордится своим индивидуализмом, всё знает, всё предвидит и потому бездействует. На деле это чаще всего просто проявление эгоизма, душевной лени и равнодушия к общим интересам при безграничной любви к интересам своим собственным. Стадность – плохо, конечно, но почему-то в цивилизованных странах драматурги давно объединились в эффективные и влиятельные организации.
– Права творческих людей зачастую нарушаются самым грубым образом. Насколько я знаю, в этой области вы стали автором ряда конструктивных инициатив. Расскажите о них.
– Несмотря на наличие вроде бы правильных законов об авторском праве, на деле драматург беззащитен перед произволом нечистоплотных продюсеров и театральных директоров. Имущественные и творческие права драматургов ущемлены. В сфере культуры всё ещё имеет место чрезмерное администрирование. По моей инициативе Министерством культуры предложены изменения в законодательстве. Однако пассивность драматургов и бездеятельность их объединений в этом направлении не позволяют надеяться на скорый прогресс.
– Традиционный вопрос – о планах на будущее. Чем сейчас занят драматург Валентин Красногоров?
– Как всегда, работаю. В этом году написал три пьесы, несколько серьёзных статей о драме и театре. Сейчас идут репетиции разных пьес в нескольких театрах. Все мы пережили тяжёлую, переломную эпоху. Войны, диктатура, дефицит, развал страны. Но Тютчев мудро заметил: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Мне пришлось испытать всякое: и голод, и лишения, и дискриминацию, и проблемы с КГБ, и политические и экономические кризисы. Однако трудности закаляют, горькие минуты воспитывают и научают. В конечном итоге мне не на что жаловаться. По крайней мере, я не бездельничал. Так что всё впереди.