ПОЭЗИЯ 
***
теперь любовь а раньше просто голод
в три слога умещает этот город
где ты до предпоследнего числа
смотрела сны и в них со мной спала
где как дуплет салютного орудья
листве на грудь зима ложилась грудью
апофеоз кармина и крахмала
где ты прохладных рук не отнимала
где я произносил что буду дескать
любить тебя и бережно и дерзко
держа ладонь на рваном пульсе двери
дверному нас глазку передоверив
двуспальный номер с привкусом мастики
глухонемая музыка с пластинки
на ощупь повторяя рябь винила
не выдала тебя не обвинила
забытая синоптиками стужа
октябрьский пруд спелёнывала туже
заботливо меняя плюс на милость
чтоб под тобой вода не расступилась
и были восхитительно пусты
леса глаза бутыль и монастырь
ЗА ЧАС ДО МАРТА
а в круглосуточном портвейны
с акцизной маркой,
за две ноль десять с Вифлеема,
за час до марта,
и мандариновых отары
с наклейкой «Мо’рос»,
а мы вошли – не то что пара,
не то что порознь.
от Брянской площади вокзальной
и до Нарыма
весна снимала показанья,
как бинт с нарыва,
вчерашним льдом кидалась с веток,
журчала в скайпе,
и горячилась – «больше света,
зажим и скальпель!»
стерилизованной овчаркой
кружила в танце
и оставляла отпечатки
сердец и пальцев.
всё напоказ у ней, всё прочерк –
слова и стансы,
с ней не заметишь, как захочешь
уйти, остаться,
посеять хлеб, закинуть невод,
сбежать в разведку.
а вся любовь – лишь пальцем в небо,
гвоздём в розетку.
ПО ОБЕ СТОРОНЫ
Равна ли убо си вода есть,
или едина слажеши?
Повесть о Петре и Февронии
в декабре ночное село дворы
за гумном соседские Фешка с Петькой
третий час летают с крутой горы
на скрипучих санках и кто-то третий
неизбежный нежный как бежин луг
из кустов глазами им вслед елозит
на лихом ухабе кривой каблук
аккурат затянется под полозья
и секунды сцепятся в снежный ком
покачнётся транспорт рванёт и оба
ездока покатятся кувырком
с головой нырнут в кипяток сугроба
загорчит на нижней губе укус
и бело от мух кружевных тех самых
и поди рознится он лишь на вкус –
снег по обе стороны детских санок
MOI AUSSI
на солнце выходя из темноты
проулочком извилистым и узким,
мы перейдём с привычного на ты,
переходя с родного на французский, –
De que rêvait? Ah, oui, moi aussi –
красиво жить, откинуться красиво,
вслух прошептав невнятное «спаси…»,
и невзначай обмолвиться – «спасибо».
за что? – за всё. А более всего
за утро, за хорошую погоду,
за календарь с отметиной сего
дня месяца, столетия и года,
за близость подворотни к мостовой,
за ртом прикрытый жаркий полуропот,
за сон, за смерть, за вечер, за с тобой
взаимную любовь в одни ворота,
за крохотный брильянт в твоей горсти,
испортивший окно вокзальной залы,
с твоими где мои инициалы
сплетутся так, как нам уж не сплестись.
***
завтра ты скажешь, что завтра среда.
тень под ключицей, как крестик
нательный,
и повторяет под мостом вода
улицу, лампочку, ночь в понедельник.
здесь налегает на камень коса,
ветер торопит сворачивать снасти,
крепко зажмуривать детям глаза,
форточку в кухне распахивать настежь,
сколько его ни покой, ни жури,
сердце ладонь покидает синицей,
и переловлены все журавли.
и никому ничего не приснится.
04/12
…а Сталин в Мавзолее как живой,
и космос навсегда над головой,
и списано домашнее задание,
и прячет в парте Валька-деловой
подпольный снимок с темой половой,
и тётенька на карточке забавная.
Григорьева вчера сказала «да».
Чем реже рожь, тем слаще лебеда,
и вовсе не её в подъезде лапали.
Как Марья Венедиктовна седа…
И только начинается среда
под спящими неоновыми лампами.
Задачка про шахтёров решена,
а дальше всё, а дальше тишина,
глубокая апрельская прогалина,
где пара жигулёвского – цена,
и небо как кремлёвская стена,
в которой нет ни Бога, ни Гагарина.
НОВОБРАНЕЦ
Зашить карман в пальтишке драповом,
помыть посуду и одеться.
На пол вода послушно капала
с невыжатого полотенца,
слепило солнце жестью кровельной,
и представлялось, что для счастья
не обойтись без ложки крови и
краюхи хлеба для причастья.
Был воздух горше поцелуя,
острей шприца, белей таблетки,
и в небе ласточки, танцуя,
искали выхода из клетки.
ДЕВОЧКИ НА ШАРЕ
как совесть мелкими проступками
засеян холл в подъезде сонном
сиреневыми незабудками
и паркинсоном
подняться лифтом пересоленным
и память, словно кофр со скрипкой
стащить с высокой антресоли,
открыть и вскрикнуть
и эхо радостно аукнется
об стенку мячиком ударит
в трюмо напротив репродукции
под календарик
там всё двоится и всё выцвело
там тем вернее, чем непрочней
там жизнь твою сдают без выстрела
и днём и ночью
две фри, две девочки хорошие
на утлых шариках из воска
как две принцессы на горошине
как три напёрстка