2 сентября 1812 года московский генерал-губернатор Фёдор Васильевич Ростопчин в спешке покидал вверенный ему императором Александром I город. Оказавшись в гуще отступающих через Москву колонн русской армии, устремившихся на Рязанскую дорогу, в полдень Ростопчин уже проехал заставу. В этот момент он услышал далёкое и гулкое эхо пушечных выстрелов. Это в Кремле французы разгоняли горстку храбрецов, засевших в Арсенале и пытавшихся отстреливаться.
Своеобразный артиллерийский салют прозвучал уже не в честь, а в память о Москве. Ростопчин же расценил эти выстрелы как окончание своего градоначальства над Москвой: «Долг свой я исполнил; совесть моя безмолвствовала, так как мне не в чем было укорить себя, и ничто не тяготило моего сердца; но я был подавлен горестью и вынужден завидовать русским, погибшим на полях Бородина. Они умерли, защищая своё отечество, с оружием в руках и не были свидетелями торжества Наполеона».
А в это время из окон третьего этажа здания Сената в Кремле за разворачивающейся трагедией наблюдал чиновник Вотчинного архива надворный советник Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин. Он, в отличие от Ростопчина, не покинул Москвы, оставшись охранять Вотчинный архив.
2 сентября 1812 г. Бестужев-Рюмин, оказавшийся среди тех москвичей, кто действовал согласно принципу «Спасайся, кто может», в поисках избавления от входящих в город французских войск направился в Вотчинный архив, прихватив с собою жену и малолетних сыновей. Там уже находились и другие чиновники, не сумевшие эвакуироваться из города. Архив располагался в здании Сената.
Ворвавшиеся в Кремль французы принялись рыскать по всем зданиям и помещениям. Попавшихся им чиновников Вотчинного архива они обобрали до нитки, выгнав их на улицу. Среди обездоленных оказался и Бестужев-Рюмин с семьёй.
Нелегко представить, что творилось тогда на заполоненных французами улицах Москвы, по которым семья Бестужевых-Рюминых пыталась вернуться на свою квартиру. Однако возвращаться было уже некуда: дом разграбили мародёры, а вскоре он и вовсе был поглощён пожаром. Временное пристанище семья нашла под крышей Медико-хирургической академии.
Надо ли говорить, в какой нужде оказались Бестужев-Рюмин и его жена! Перебиваясь с хлеба на воду, вновь и вновь в своих скитаниях по Москве пытались они найти кров и спасение, на этот раз их приютили в доме князя Одоевского на Петровке, где жил один из сослуживцев Бестужева-Рюмина.
А в это время Наполеон уже задумался над необходимостью организации в Москве местных органов управления и полиции, решив создать Муниципальный совет и полицию. Только где было взять столько москвичей, желающих «управлять» в опустевшем городе? Вот и хватали на улице тех горожан, кто хоть как-то мог изъясняться по-французски. Одним из первых попавшихся под горячую руку стал Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин. Первый раз его схватили прямо на Тверской улице, потащили к Наполеону. На предложение императора поступить к нему на службу Бестужев-Рюмин ответил, что считает «противным долгу, чести и присяге служить двум императорам». Наполеон приказал отпустить его с миром.
Во второй раз у Бестужева-Рюмина отказаться не хватило мочи. После того как пожар выгнал его семью из дома Одоевского, несчастные укрылись было в избе посреди огородов Полевого двора, народу набилось там как сельдей в бочке. Но вскоре и это жалкое жилище подожгли. Тогда Бестужев-Рюмин повел своих голодных и холодных детей на Самотёку в бани, но и бань уже не было: они сгорели.
Случайно встретившийся им старый хромой солдат поделился мукой, которую размочили и накормили детей. Услышав от таких же бедолаг, что где-то на Москве-реке затонули барки с мукой, Бестужев-Рюмин кинулся туда, дабы раздобыть хоть какое-то пропитание. Здесь-то его и поймали. И как ни отмахивался он от такой чести, но ему пришлось-таки поступить на службу к Наполеону, войти в Муниципальный совет, носить алую ленту на левой руке.
По разным оценкам, общая численность органов власти, созданных французами в Москве, составляла почти полторы сотни человек. Подчинялись они назначенному Наполеоном новым губернатором маршалу Мортье и главному интенданту Лесепсу (последний Россию хорошо знал, так как до начала войны десять лет жил в Петербурге в качестве дипломата). Не остались москвичи и без афишек, к которым так привыкли при Ростопчине, – первое наполеоновское обращение к горожанам появилось уже 2 сентября. В нём москвичей призывали «ничего не страшась, объявлять, где хранится провиант и фураж».
Интендант в своём «Провозглашении» к горожанам (на французском и русском языках) предложил им без страха вернуться в Москву, а крестьянам – вернуться в свои избы. Половина текста – это рассказ о торговле, разрешённой в Москве, и предпринятых французскими властями мерах по защите обозов: «Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были, вас взывается исполнять отеческие намерения Его Величества Императора и Короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами».
Находился муниципалитет в доме графа Румянцева на Маросейке. Трудным и длительным для французов был процесс его создания. Подавляющая часть членов совета была включена в него в добровольно-принудительном порядке, помимо их воли. Во главе совета находился городской голова – мэр Пётр Нахоткин. Бестужев-Рюмин был назначен товарищем городского головы и отвечал в муниципалитете за снабжение продовольствием бедных и попечение больных. На его доме была повешена доска с надписью: «Резиденция помощника мэра города».
Современники отмечали, что «в это время низшие французские чины считали Бестужева городским начальником. Он умел пользоваться этим как нельзя лучше; брал у французов хлеб и раздавал беднейшим из своих соотечественников, в особенности семейным и таким образом облегчал участь многих несчастных. Он заботился и о сохранении в целости Вотчинного департамента. Так, бывши однажды в Кремле, он увидел, что французы из окон архива выкидывали книги и дела в связках; тотчас же отправился к Наполеону, как член Муниципального Совета был допущен к нему и донёс ему об этом. Наполеон, по просьбе его, приказал к архиву приставить караул».
Когда после изгнания оккупантов началось расследование деятельности оставшегося в городе чиновничества, Бестужев-Рюмин был отстранен от работы в Вотчинном архиве по распоряжению обер-прокурора Огарёва. А 17 марта 1813 г. указом правительствующего Сената Бестужева-Рюмина и вовсе от занимаемой им должности уволили «с причислением к Герольдии». Один из сослуживцев написал донос, в котором обвинил его в краже казённых денег – Бестужеву-Рюмину пришлось долго оправдываться, чтобы снять с себя подозрения.
В результате расследования выяснилось, что Бестужев-Рюмин «во время исправления им сей должности действовал он, как видно из дела, наравне с другими членами муниципалитета и особенных услуг его неприятелю по исследованию не обнаружилось; но он навлёк на себя крайнее подозрение тем, что по изгнании уже неприятеля из Москвы не только не явился с прочими к вошедшему в оную российскому генералу Иловайскому 4-му, но 12 октября и совсем выехал из сей столицы в деревни братьев и гр. Бобринского; в Москву же не прежде возвратился, как 22 ноября, и то потому только, что узнал из газет о донесении генерал-майора Иловайского Его и.в. о том, что он, Бестужев-Рюмин скрылся». В ответ он вынужден был объяснять свой поступок тем, что остался без средств к существованию и потому выехал из Москвы. Однако следствие установило, что Бестужев-Рюмин приехал из Москвы в деревню с обозом, и немалым. В итоге следствие обязало его уплатить в казну в счёт утраченного казённого имущества более 8 тысяч рублей.
Записки Алексея Дмитриевича Бестужева-Рюмина, опубликованные в «Русском архиве», представляют собой интереснейший документ эпохи, в подробностях раскрывающий малоизвестные страницы истории Москвы 1812 года. Будучи привлечённым французами к созданию оккупационных органов власти в Москве, автор записок стал непосредственным участником трагических событий, случившихся в Первопрестольной в сентябре-октябре 1812 г.
Подготовил