Кто бы в июле 1941 года мог угадать в узкоплечем ополченце-очкарике, ещё во всём гражданском, или даже позже, осенью, уже в короткой шинели и обмотках (сущем солдатском наказании!) будущего разведчика, с лихвой оправдавшего сказанное им в те горькие дни: «Я буду сражаться во весь рост!»
Молодому поэту Эммануилу Казакевичу для начала пришлось перехитрить врачей (явный был белобилетник!), а затем «дезертировать» на фронт из бригадной многотиражки (по этому случаю даже «дело» завели). Первого «языка» он взял ещё в сорок первом. Позже возглавлял разведку сначала роты, потом дивизии, а после тяжёлого второго ранения, удрав из омского госпиталя, попал в разведотдел армии, норовя и оттуда выбраться на передовую, где однажды в рискованнейшей роли парламентёра убедил сдаться целый немецкий отряд.
Слова Казакевича об одном из персонажей его первой повести «Звезда»: «Разведка осталась его слабостью навсегда» – это и о себе самом!
Как солдаты говорили о сложенном им гимне 176-й стрелковой Ельнинской дивизии – «наша песня о нас, о наших боях и походах», – так благодарно узнавали и товарищей («и Катю, и Мамочкина, и Травкина»), и себя самих в героях повести, прозвучавшей одновременно и поэтическим гимном, и горестным реквиемом: «Неотступно друг за дружкой идут они по обочине дороги, готовые в любое мгновение исчезнуть, раствориться в безмолвии лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек» («И растаяли вдали. И – навеки», – вспоминаются слова недавно ушедшего поэта).
Не менее драматична и картина разведки боем в более поздней повести «Сердце друга», где воссозданы обстоятельства осенних боёв 1943 года за деревню Боброво, возле Орши, по мнению очевидцев и самого автора, во много раз более тяжёлых, чем даже за Варшаву и Берлин.
«Две маленьких лодочки пустил я в море, – писал Эммануил Генрихович, после того как появилась новая повесть «Двое в степи», имевшая, в отличие от «Звезды», очень нелёгкую судьбу (потом критике подвергнется и «Сердце друга»). – ...Страшно и сладостно стоять так на открытом ветру».
«Флотилия» пополнялась и романами («Весна на Одере», «Дом на площади»), и рассказами, и повестью «Синяя тетрадь» о событиях 17-го года. Но Казакевичу всего этого было мало.
С присущим ему, по выражению одного мемуариста, редким искусством объединять людей (ещё до войны был директором театра и даже председателем колхоза) писатель в годы нестойкой «оттепели» стал едва ли не главным заводилой в группе коллег, мечтавших о создании самостоятельного независимого издания (среди них были М. Алигер, В. Каверин, К. Паустовский, В. Тендряков и др.). Они задумали и организовали альманах «Литературная Москва».
Это снова была разведка – разведка боем, прощупывание возможностей преодолеть, говоря военным языком, глубоко эшелонированную оборону противника – всевозможных инстанций, запретов, идеологических догм. Как говаривал злой на язык Эммануил Генрихович: на фронте, если кланяться после каждого выстрела (теперь – «указания»), в конце концов можно превратиться в обезьяну!
Опубликованные в «Литературной Москве» произведения – в особенности рассказ А. Яшина «Рычаги», главы из книги Твардовского «За далью – даль», циклы стихов М. Цветаевой и Н. Заболоцкого, статьи А. Крона и М. Щеглова – вызвали большой общественный отклик и жесточайшие обвинения официозной партийной критики. После второго выпуска альманах был закрыт.
Казакевич изо всех сил (снова – во весь рост!) сражался за своё детище, и эта история, скорее всего, и послужила причиной его тяжелейшей болезни.
Он трудно, страдальчески умирал. И одной из его последних забот и тревог была судьба солженицынского рассказа «Один день Ивана Денисовича», публикации которого в эти месяцы 1962 года отчаянно добивался ближайший друг Эммануила Генриховича – Александр Твардовский. Больной слушал вести с новоявленного «фронта», по словам дежуривших у его постели, «взволнованно и радостно, насколько это возможно для умирающего человека, и даже в глазах его, полных боли и страдания, появлялось какое-то оживление, искорка негаснущего интереса к главному делу его жизни».
В вышедшем 20 лет спустя после смерти Казакевича сборнике воспоминаний еле упомянуто о роли, сыгранной им в создании «Литературной Москвы».
А ведь это был ещё один из его подвигов!