О последнем прозаическом произведении классика
Несмотря на явную автобиографичность, эту повесть не всегда включают даже в достаточно объёмные издания произведений Лермонтова. При этом почти неизменно включают восточную сказку «Ашик-Кериб», которую Лермонтов не сочинил, а всего-навсего записал со слов знатока кавказского фольклора.
Автобиографичность «Штосса», как ни странно, литературоведы не замечают – пишут лишь о сходстве внешности фрейлины Минской и фрейлины Россетти (после замужества и «подправки» своей итальянской фамилии на французский лад она стала Смирновой-Россет). Между тем современники если и не могли разгадать за мистическим сюжетом реальные события, то наверняка отмечали схожесть и внешнего облика, и жизненного пути главного героя повести и её автора.
Главный герой – художник, то есть Лермонтов не сделал его писателем, но при этом и не погрешил против реальности: как талантливый художник Михаил Юрьевич был хорошо известен широкому кругу знакомых, друзей, родственников. Его герой надолго покидал Петербург – и тоже близко к реальности: уезжал он из холодного, чопорного Петербурга хоть и не на Кавказ, но всё же на юг, в Италию – страну роскошной природы и «естественных», не скованных чиновничьими мундирами и нормами людей. Наконец, главное: внешний облик героя и его психологический портрет очень близки самому автору.
Думается, читая повесть друзьям, Лермонтов рассчитывал на узнавание, заодно показывая, что отнюдь не чванится ни своей разносторонней одарённостью, ни победами над дамскими сердцами. Приведу два фрагмента из второй главы «Штосса»:
«Через этот мост шёл человек среднего роста, ни худой, ни толстый, не стройный, но с широкими плечами, в пальто, и вообще одетый со вкусом…»;
«С некоторого времени его преследовала постоянная идея, мучительная и несносная, тем более что от неё страдало его самолюбие: он был далеко не красавец, это правда, однако в нём ничего не было отвратительного, и люди, знавшие его ум, талант и добродушие, находили даже выражение лица его довольно приятным…»
Описание внешности героя, художника Лугина, как и восприятие самого себя, у Лермонтова не только не приукрашенное, а напротив, максимально критичное. Многие современники отзывались о его внешнем облике с восхищением, особенно часто вспоминали о красоте и выразительности его глаз (но именно об этом, несомненно прекрасном в его облике, – в «Штоссе» ни слова). Вот пример из воспоминаний офицера-артиллериста А. Чарыкова, встречавшегося с Лермонтовым на Кавказе: «…когда мы взглянули друг на друга, то взгляд этот и глаза его так поразили меня и произвели такое чарующее впечатление, что я уже не отставал от него, желая непременно узнать, кто он такой».
А вот несколько строк из воспоминаний другого офицера, Константина Мамацева (Мамацашвили, грузина на русской службе): «Я хорошо помню Лермонтова... Он был среднего роста, со смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами». И далее – впечатление в момент опасности, когда Лермонтов «точно из земли вырос со своею командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала».
Замечу кстати, что подавляющее большинство воспоминаний сокурсников и военных сослуживцев проникнуты симпатией к Лермонтову. Негативные слухи и откровенная неприязнь исходят от придворных и чиновников, близких к Николаю I, что нетрудно объяснить: они всячески старались угодить патрону, который невзлюбил Лермонтова по ряду причин (одна из них – отрицательное отношение к главному герою романа «Герой нашего времени»: где патриотизм? где «жизнь за царя»? и т.п.).
Приведу и словесный портрет фрейлины Минской в «Штоссе»:
«В ту самую минуту как новоприезжая певица подходила к роялю и развёртывала ноты... одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату, на это время опустевшую. На ней было чёрное платье, кажется по случаю придворного траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал бриллиантовый вензель [инициалы императрицы, знак отличия её фрейлины]; она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях; чёрные, длинные, чудесные волосы оттеняли её ещё молодое, правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли».
Прототип фрейлины Минской, Александрина Россетти славилась не только красотой, но и острым умом, широкой начитанностью, смелостью и оригинальностью суждений. И, конечно, Лермонтов не мог не увлечься ею, когда встретил её осенью 1838 года в доме Карамзиных. В первой главе «Штосса» он говорит о взаимоотношениях художника и красавицы-фрейлины: «Он бывал часто у Минской: её красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением». Затем – привычное для них обоих и в реальной жизни изображение равнодушия друг к другу в обществе, а далее Минская становится мистической красавицей, сопровождающей зловещего старика, – и речь уже идёт об идеале женщины глазами романтика…
Остановимся на мистическом сюжете «Штосса». В альбоме Лермонтова с записями 1840–1841 годов сохранился лаконичный набросок: «Сюжет: У дамы: лица жёлтые. Адрес. Дом: старик с дочерью предлагает ему метать. Дочь в отчаянии, когда старик выигрывает. Шулер: старик проиграл дочь, чтобы… Доктор: окошко…». После отъезда из Петербурга – 26 апреля (14-го по ст. ст.) – Лермонтов занёс в записную книжку несколько фраз для будущих глав, закончив эту запись словами: «Банк. Скоропостижная».
Поясню: «лица жёлтые» видит герой, художник Лугин: он болен, и это один из симптомов болезни. Судя по этой записи, Лугину в конце концов удаётся освободить дочь старика, но жизнь его, Лугина, всё-таки оканчивается трагически: тяжёлая болезнь и, видимо, позднейшие проигрыши старику доводят его до самоубийства.
Первое знакомство со «Штоссом» (в ранней юности) оставило меня в недоумении: что же это получается? – что погубила героя мистическая красавица, несмотря на всё её очарование и преданность герою? Красавица показалась мне фигурой зловещей – хоть и невольной, но всё же сообщницей мистического старика. С годами первое впечатление сгладилось, я стала воспринимать эту барышню как жертву и сочувствовать ей почти так же, как герою: ведь оба они оказались во власти злого деспота (как Лермонтов и Смирнова-Россет – во власти всесильного самодержца).
Тайный смысл повести прояснился для меня после того, как я прочитала огромный фолиант (около 800 страниц): «А.О. Смирнова-Россет. Дневник. Воспоминания» (М., «Наука», 1989; серия «Литературные памятники»). На основании записок Александры Осиповны я сделала неожиданное открытие: красавица-фрейлина Александрина Россетти была для Лермонтова отнюдь не только светской знакомой – их связывала горячая, ревнивая взаимная любовь. Между тем литературоведы упоминают о Смирновой-Россет благодаря её дружеским связям со многими современниками Лермонтова, но не с ним самим. В чём тут дело?.. Да ведь разгадка-то проще простого: оба они, Лермонтов и Смирнова-Россет, тщательно скрывали свой роман; вспомним фразу из лермонтовского «Валерика»: «Добро б ещё морочить свет». Лермонтов «морочил свет», охраняя репутацию замужней дамы.
Я считаю три написанные Лермонтовым главы очень важными для его биографии, ибо, по существу, это зашифрованный рассказ о последних годах петербургской жизни поэта и о последней, роковой его любви.
Напомню читателю точные даты рождения и гибели Лермонтова:
родился 14 октября (2-го по старому стилю) 1814 года (именно 14 октября, а не 15-го, как чаще всего указывается в наше время);
убит 27 июля (15-го по старому стилю) 1841 года.
Дата рождения имелась в «Книге родившихся, бракосочетавшихся и умерших» церкви Трёх Святителей, что у Красных Ворот, и точная копия страницы с этой записью была не раз опубликована, в частности в моей книге «Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова» (М., Профиздат, 2005 и 2008). Правильно указана дата рождения на памятнике Лермонтову, установленном в 1916 году возле Николаевского кавалерийского училища – бывшей лермонтовской Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (школа, естественно, располагала документами).
Ввёл всех в заблуждение биограф Лермонтова П.А. Висковатов, сообщив, что родился Лермонтов «в ночь со 2-го на 3-е».
Кстати о доме, в котором поэт родился. Об особенностях этого дома мы узнали благодаря рассказам историков Москвы о сталинских высотках. Дело в том, что высотные дома строились по распоряжению Сталина точно на тех местах, которые в древности были святилищами и считаются «местами силы». Высотные здания должны были охранять столицу даже и мистически (в наше время известно, что в первой половине ХХ века мистикой всерьёз интересовались руководители ряда государств). Выстроено семь таких высоток, и одна из них – на месте дома вблизи Красных Ворот, в котором родился Лермонтов. Возможно, местом рождения хотя бы частично объясняется сосредоточение в одном человеке стольких способностей. Убедительный и яркий их перечень – у Даниила Андреева в «Розе Мира»; отмечу здесь и «от себя»: плюс к литературной одарённости – философский склад ума, поднимающий любое его произведение над уровнем быта; неординарные способности художника, математика да и музыкальная одарённость: играл на скрипке, фортепьяно, гитаре; обладая красивым баритоном, исполнял даже оперные партии; свободно владел несколькими европейскими языками.
Напомнила я читателю об основных датах жизни поэта в связи с поразившим меня совпадением номера мистической квартиры в «Штоссе» с датой его гибели. Приведу две фразы об этой квартире из первой и второй глав повести: «Вот уж несколько дней, как я слышу голос: кто-то мне твердит на ухо с утра до вечера – и как вы думаете, что? – адрес: – вот и теперь слышу: «в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира нумер 27»; « – Скажи, пожалуйста, – сказал Лугин после некоторого молчания, сунув дворнику целковый, – кто живёт в 27-м нумере?»
Почему Лермонтов взял для номера вымышленной квартиры именно это число? Не мог же он знать, что погибнет именно 27-го (да ещё и на 27-м году жизни)!.. Может быть, голос, твердящий о «нумере 27», был для Лермонтова реальностью? То есть он сам слышал этот голос, хотя и не страдал, в отличие от своего героя, никаким психическим расстройством?..
Связь между номером мистической квартиры и датой гибели поэта кажется ещё более невообразимо-пугающей из-за присутствия в этом адресе «Кокушкина моста» – почти «Кукушкина»: ведь кукушка, по всем известному поверью, предсказывает срок жизни. Вспомним и о том, что мост в русских сказках, легендах (да и не только русских) ассоциируется с переходом в иной мир…
Число «27» можно прочитать и как «две семёрки»: 2 х 7 = 14 (так проверяют мистическое значение дат астрологи). И тогда снова берёт оторопь: родился поэт 14 октября 1814 года; при этом число «14» обнаруживается в его датах и ещё дважды: 1814 – это: 1 + 8 + 1 + 4 = 14; погиб в 1841 году – это: 1 + 8 + 4 + 1 = 14. Что за магия чисел, на которую невозможно не обратить внимание, даже и не будучи «нумерологом-астрологом»!..
Думаю, за этими странными совпадениями скрывается основное, мистически постоянное для Лермонтова число, являющееся как земным, так и небесным, – 7: семь дней в неделе, семь цветов радуги, семь нот в музыкальной гамме, «семь небес» по древним мистическим учениям (что по сию пору сохраняется в поговорке «…на седьмом небе», т.е. наверху блаженства). «Дважды семь» – год рождения Лермонтова, а «два и семь» – дата его гибели (и номер мистической квартиры в повести). Добавлю, что погиб он в седьмом месяце года – в июле.
Уже проделав все эти вычисления, я вдруг с удивлением обнаружила в одной из книг философов-мистиков такое утверждение: «Каждая семёрка в действительности является четырнадцатью, так как каждое из семи имеет два аспекта [земной и небесный]. Таким образом, четырнадцать, в свою очередь, означает взаимосвязь двух планов [земного и небесного]». Вот так! Что называется, без комментариев…
Но как ни расшифровывай такие совпадения чисел, понять это невозможно! Неужели гибель Лермонтова в совершенно определённый срок была заранее предопределена?.. Для Даниила Андреева (см. «Розу Мира») убийство поэта означало победу Сатаны. Мне кажется, тут другое: если гибель Лермонтова в столь ранний срок и в самом деле была предопределена, то дело не в Сатане, а наоборот, в том, что Светлые Силы решили: хватит ему мучиться на Земле, пора вернуться домой, на Небеса. Сам Лермонтов ещё в 1831 году, то есть в 16–17 лет, писал: «Пора уснуть последним сном, / Довольно в мире пожил я…»; и в 1837 году возвращался к той же мысли: «Но я без страха жду довременный конец. / Давно пора мне мир увидеть новый…»
Отнюдь не пустые фразы в «Штоссе» и о людях, которым так и не удалось поселиться в мистическом доме: получается, что всех, кто хотел оказаться рядом со зловещим стариком, неминуемо ждала беда. Если искать истинного – хотя и косвенного, прямых распоряжений на этот счёт не дававшего, – заказчика убийства поэта, то мы неминуемо придём к прототипу зловещего старика в «Штоссе» – Николаю I (хоть и «немодно» ныне говорить об этом).
Сам Лермонтов верил в мистику чисел, о чём вспоминал уже упоминавшийся мною офицер-артиллерист А. Чарыков. Он опубликовал в журнале свой рассказ о встрече с Лермонтовым в 1840 году в Ставрополе, где располагался штаб его (Чарыкова) бригады:
«В один прекрасный день мы, артиллеристы, узнали, что у барона [Вревского] на вечере будет Лермонтов, и, конечно, не могли пропустить случая его видеть. Добрейший хозяин, по обыкновению, очень радушно нас встретил и перезнакомил со своим дорогим гостем. Публики, как мне помнится, было очень много, и когда солидные посетители уселись за карточными столами, молодёжь окружила Лермонтова. Он, казалось, был в самом весёлом расположении духа и очаровал нас своею любезностью...
Михаил Юрьевич роздал нам по клочку бумаги и предложил написать по порядку все буквы и обозначить их цифрами; потом из этих цифр по соответствующим буквам составить какой-либо вопрос; приняв от нас эти вопросы, он уходил в особую комнату и, спустя некоторое время, выносил каждому ответ; и все ответы до того были удачны, что приводили нас в изумление. Любопытство наше и желание разгадать его секрет было сильно возбуждено и, должно быть, по этому поводу он изложил нам целую теорию в довольно длинной речи, из которой, к сожалению, в моей памяти остались только вступительные слова, а именно, что между буквами и цифрами есть какая-то таинственная связь; потом упоминал что-то о высшей математике. Вообще же речь его имела характер мистический; говорил он очень увлекательно, серьёзно; но подмечено было, что серьёзность его речи как-то плохо гармонировала с коварною улыбкой, сверкавшей на его губах и в глазах».
Лермонтов не только верил в мистику чисел, но и был фаталистом, то есть признавал определяющую роль Провидения в жизни человека. Косвенные подтверждения тому – повесть «Фаталист» в «Герое нашего времени» и поведение самого Лермонтова во время сражений да и просто на местности (за пределами крепости), простреливаемой со всех сторон. Он как будто специально подставлял себя под пули, уверенный, что не погибнет до тех пор, пока не наступит суждённый ему Свыше срок.
Все мои пояснения к повести «Штосс» написаны с одной главной целью: друзья, давайте читать самих классиков, а не многочисленные и многообразные рассуждения о них! Тем более в наше время, когда в статьях и книгах о знаменитых людях под видом объективных сведений могут быть опубликованы любые домыслы, нередко просто ради сенсации, ради привлечения внимания не к тому, о ком пишут, а к «себе любимому». Ещё более горько то, что домыслы эти чаще всего носят негативный характер. Не избежал этой участи и Лермонтов. Между тем вся правда о нём содержится в его произведениях – под лёгким флёром вымысла.
Лидия БЕЛОВА