Русская философия первой половины ХХ века нашла неожиданный приют в литературе позднего авангарда. За пределами академической философии реализовалась фундаментальная критика разума, языка, и утвердила себя мысль о том, что жизнь – это не логический процесс, а абсурдный. Символом философии авангарда стало имя Александра Введенского.
В 1933 году Введенский говорил: «Поэзия производит только словесное чудо, а не настоящее. Да и как реконструировать мир, неизвестно. Я посягнул на понятия, на исходные обобщения, что до меня никто не делал. Этим я провёл как бы поэтическую критику разума – более основательную, чем та, отвлечённая. Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связывать с четыре. Я делал это на практике, в поэзии, и тем доказывал. И я убедился в ложности прежних связей, но не могу сказать, какие должны быть новые. Я даже не знаю, должна ли быть одна система связей или их много. И у меня основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени. А так как это противоречит разуму, то, значит, разум не понимает мира».
В цитируемом тексте Введенского распознаётся недоверие к самому слову, к тому, что оно говорит. Чем оно плохо? Тем, что в нём нет настоящего. Под настоящим Введенский имеет в виду то, что противостоит слову и является в языке неязыковым. Поиски неязыкового в языке заставляют Введенского пересмотреть роль понятия в человеческом мышлении. Понятие заставляет нас видеть связи там, где их нет. Оно заставляет нас противопоставлять существование и сущность, а также склоняет к тому, чтобы повсюду нами усматривались предметы, которых на самом деле нет. Как нет «утра», которое наступает, и нет «реки», которая течёт.
Поскольку человеческая чувствительность фиксирует только множественное и бессвязное, постольку принято думать, что единство и связи учреждаются априорными понятиями рассудка. Например, словом «здание». Вообще-то зданий нет. Есть множественное: дача, дом, башня. Но и в самих этих словах, как и в «здании», синтезируется опытное и доопытное. Нам не дана предметность дачи, нам даны ощущения формы, цвета. В это чувственное многообразие рассудок вкладывает понятие целого «дома». Чтобы «дом» стал целым, нужно уже заранее иметь целое сознание, то есть постулировать то, что Кант называл трансцендентальным единством сознания. Но возникает вопрос: что обеспечивает это единство?
В конце концов поэтическая критика разума приходит к тому, что следует связывать предметы не по правилам рассудка, не в предположении единства сознания, а в предположении отсутствия такого единства, то есть по правилам воображения. Например, можно связать «плечо» и «четыре». Эти слова связываются не предметным смыслом, не рассудком, а шипящим звуком «ч». А это значит, что предмет существует не потому, что мы мыслим. Он может быть дан чувствам независимо от мышления. Хотя, например, Кант думал иначе. Он полагал, что предмет не может быть дан чувствам независимо от мышления. Что мы вложили в пространство и время, то и извлекаем из него.
Введенский отказывается верить тому, что человек мыслит непрерывно. А если он мыслит не непрерывно, то в перерыве между мыслями человек ведёт себя как зверь, полагаясь на голое чувство. В этот момент воображение перестаёт связывать чувственность и рассудок, выполняя своё продуктивное действие синтеза, независимо от того, что советует разум, и зависимо от того, что советует поэзия чувств. Тем самым сознание освобождается от предметов, которые в нём должны были учреждаться в соответствии с рассудком, и заполняется связями, которые учреждаются воображением. Введенский как бы заставляет Канта согласиться с тем, что если нечувственное действует на чувствительность человека, то чувственное может мыслиться человеком. Метафизики воспринимают то, что мыслится. Поэт мыслит то, что воспринимается. Если бы мир был неким целым, если бы он был один и связан, то и опыт был бы у человека один. И в мире царил бы разум. Но опыт у людей разный.
Трансцендентальный рационализм полагает, что не может быть нескольких опытов, не может быть многих миров. Трансцендентальный иррационализм Введенского полагает множественность возможных опытов и возможных миров. Миров много, а Бог один. Никто не имеет права связывать руки Богу в его творчестве, даже Кант. Поэтическая критика разума освобождает Бога от трансцендентальных идей Канта. Разум не понимает мира, ибо он думает, что мир один, а Бог несвободен.