Я часто вижу его одного, взад-вперёд, будто под незримым конвоем, меряющего узкий коридор аллеи переделкинского Дома творчества. Губы его что-то нашёптывают. С кем шепчется грузинский поэт-переводчик Мурман ДЖГУБУРИЯ? А он, встретивший в минувшем году здесь, в России, своё 70-летие, издавший 30 книг поэзии, прозы и эссе, поверьте, знает, с кем перешёптываться. Ещё в советские годы он перевёл через горный перевал грузинского языка пушкинского «Евгения Онегина», как и многих других великих пилигримов русской и мировой поэзии.
Мурман – в некотором смысле «заговорщик». Замыслил вот издать в Грузии трёхтомную антологию русских классических и современных поэтов на языке Шота Руставели. И от замысла тотчас же перешёл к делу. Как, собственно, и мы сразу, при первом же знакомстве, перешли с Мурманом на ты.
Несмотря на своё грузинское происхождение, в соответствии с данным ему именем Мурман эмоционально сдержан. На протяжении всего нашего разговора, так или иначе касавшегося его родины, мой собеседник был достаточно уравновешен в высказываниях (за исключением единственной, всем известной фигуры). Но поэзия, пусть даже в подстрочнике, на то и поэзия, чтобы обнажать чувства.
– Мурман, ты, я знаю, приехал в Россию до военного конфликта между Россией и Грузией.
– Но и тогда я приехал в Россию не напрямую – не из Тбилиси в Москву, а через Минск. Как же это так вышло: два христианских государства взяли и упразднили визовый режим?! Ты же знаешь: я перевёл Пушкина на грузинский, среди этих переводов – несколько его поэм, в числе которых «Евгений Онегин». Очень трудно было переводить «Графа Нулина», но в конце концов мне и это удалось. Я перевёл и издал отдельной книгой Ивана Бунина – стихи и прозу. Перевёл «Двенадцать» Александра Блока, Лермонтова, Тютчева, Фета, Велимира Хлебникова…
– То есть можно сказать: Мурман Джгубурия всегда переводил Россию на сторону Грузии?
– Да, это был мой визовый режим. Поэтому нынешняя моя мечта – издать на грузинском антологию русских поэтов в моих переводах. Два тома – классической русской поэзии и один – современной. Два первых уже переведены. Думаю, через год я этот труд полностью завершу. Я приехал в Россию работать. Как поэт. И как переводчик с русского на грузинский. Беда в том, что Саакашвили не любит ни поэтов, ни прозаиков.
– После нападения Грузии на Южную Осетию нет ли у тебя ощущения, что при слове «грузин» проступает оттенок некой настороженности?
– Я был в Переделкине лет десять тому назад. Тогда здесь отдыхали Валентин Распутин и Анатолий Ким. С обоими у меня сложились дружеские отношения. Я даже опубликовал в Грузии газетный разворот моего разговора с Валентином. У него есть прекрасный рассказ «Изба». Эта изба – не изба, а, может, вся наша планета. И эту избу-планету надо чинить. И вот тогда, общаясь с Распутиным и Кимом, я чувствовал, что мы очень близкие люди. Хотя это было время, когда грузинских писателей обидел близкий тебе человек Виктор Астафьев своим рассказом «Ловля пескарей в Грузии». Если помнишь, грузинская делегация в знак протеста покинула писательский съезд. Мы с Распутиным тоже затронули эту тему между собой, и Валентин сказал, что «здесь Виктор Петрович не только про вас так говорит, но и про нас». На мой взгляд, ко всему незнакомому, связанному с чужой, а тем более дружественной нацией, надо относиться трепетно. Впрочем, время прошло – и мы видим, что Астафьев оказался во многом прав.
– Десять-пятнадцать лет назад, несмотря на, как теперь выясняется, мелкие взаимные упрёки, всё в российско-грузинском сообществе было, по преимуществу, едино. А сегодня?
– В той плоскости, в которой мы с тобой сейчас говорим, никакой розни в писательском кругу я не чувствую. Однако, находясь здесь, вижу другое – рознь между «коренными» и «русскоязычными» писателями. Когда умер бедный Окуджава, я опубликовал в «Литературной Грузии» большую статью. Что меня на это подтолкнуло? «Русскоязычные» писатели выпустили в Москве газету. Называется «Булат Окуджава». Целых 33 страницы. И там его сравнивают с Моцартом, Пушкиным, Христом. Даже замечают: «И Моисей ведь был косноязычным!..» Как говорится, это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Всё дело в языке. В юности я был шофёром и могу сказать, что существуют и языковые аварии. Вот, к примеру, у Мандельштама: «Недалеко до Смирны и Багдада, Но трудно плыть, а звёзды всюду те же…» А наш Галактион Табидзе так не скажет: для него – и звёзды грузинские. Для него даже есть разница между восточной и западной Грузией: «Иная над Кахетией луна…»
– Насколько, на твой взгляд, грузинская и русская литературы, долго соседствуя и переплетаясь, повлияли друг на друга?
– Русская на грузинскую – да, а грузинская на русскую?.. Такого нет, потому что русские знают нас плохо. Как-то раз Володя Леонович сказал: «Галактиона можно переводить!» Наверное, но для этого нужен Галактион. Или – уровня Галактиона. Допустим, Блок. У него получилось бы. Сам Галактион, между прочим, гениально перевёл два или три стихотворения Блока. Помнишь: «Имя Пушкинского Дома…»? Галактион много переводил Верлена. Но это были уже его стихи на уровне Верлена и Блока. Так же и Шота Руставели был переведён на русский несколько раз. Однако мне эти переводы не нравятся. Допускаю, что и мои переводы на грузинский далеки от идеала. Когда я печатал «Евгения Онегина» в Грузии, мне звонили: «Мурман, там у Пушкина не так!» Значит, мы, грузины, хорошо изучали русский язык, потому что эти замечания давал простой читатель. Однако ни один русский переводчик нашей поэзии (а, как правило, это были выдающиеся поэты) не изучил грузинского языка. Ни Пастернак, ни Заболоцкий, ни Мандельштам, ни Цветаева, ни Тихонов, которые переводили Давида Гурамишвили, Важа Пшавелу, Николоза Бараташвили, Илью Чавчавадзе, Акакия Церетели… Хотя древний грузинский язык прекрасен. Это язык первохристиан. К нам Андрей Первозванный пришёл в первом веке. Так что в Грузии – давние христианские традиции и связь с русским языком. К сожалению, сегодня эта связь обрывается. В Грузии, да и в России, всё больше изучают английский. Великая русская литература очень сильно влияла на грузинскую, и, самое главное, благодаря русской литературе в мире знали наших грузинских писателей. Разве, предположим, в Англии, Франции или Китае изучали грузинский? Только – через переводы на русский язык. В музее Нодара Думбадзе есть его книги, переведённые на сто языков мира! Откуда? Всё переведено с русского.
– Ты, как витязь – тигровую шкуру, прикидывал на себя образы многих великих поэтов – от Пушкина и Мицкевича до китайца Тао Юань-Мина и вьетнамца Нгуена Зу. По-твоему, для чего великие поэты призываются в мир? Я не говорю про миссию всех поэтов. Не у каждого она есть. А в гениальных величинах, которые приходят в наш мир, она, несомненно, присутствует. Для чего создаёт их Господь и куда Он их направляет?
– Для того, чтобы ответить на этот вопрос, сперва надо сказать, что такое поэзия. Это очень трудно. Вот Герман Гессе, большой умница, пишет эссе. Читаю-читаю – и не нахожу ответа. Но в конце вижу: если мы хотим узнать, что такое поэзия, мы должны разделить радость пишущего плохое стихотворение. Наверное, это божеское дело – занятие поэзией. Потому что, как мы никогда не достигнем Бога, но Он есть, и мы об этом ведаем, так мы никогда не узнаем, для чего существует поэзия. Отчего человек начал говорить стихами? Наверное, поэты – переводчики Бога. Так работал Пушкин, так же – Руставели, Низами. Все поэты – хорошие и плохие – переводчики! Только у кого-то перевод получается лучше, ближе к Оригиналу, у кого-то – хуже. Но это уже – как Господь даёт. У меня есть одно маленькое стихотворение, которое посвящается русскому поэту. Смысл его в том, что «не написалось такое стихотворение, чтобы не возникла эта война». Увы, не помог ни я, ни ты. Не может стихотворение помешать войне. И это очень жалко.
– Хотя, если вспомнить Николая Гумилёва: «Солнце останавливали словом, Словом разрушали города…» Да, Слово было Богом, и Бог был в Слове, но, мне кажется, на каком-то этапе Он Слово покинул. Ушёл в Живопись или в Музыку? И они стали его одеждами? А покинул оттого, что, возможно, поэты что-то не так делали со Словом и в Слове. А может, не только поэты, но и само Человечество?
– У художника что главное? Зрение. У композитора? Слух. А у поэта – и зрение, и слух, и ещё – Слово. Поэзия больше вмещает. Каким бы ни был Чайковский великим композитором, всё же Россия – это Пушкин. Я не хочу после жизни ссорить их между собой, но надо признать: поэзия выше. Поэтому Слово – лучшая одежда для Бога. А раз так, значит, многое непереводимо...
– Однако есть вещи, которые, хоть переводи их в рифму, хоть верлибром, или делай подстрочник, будут внятны в любом переложении. Однажды ты пересказал мне стихотворение одной польской поэтессы, которое, даже в пересказе, меня потрясло.
– Да, это Вислава Шимборска, нобелевский лауреат 1996 года. А сюжет её стихотворения, действительно, гениальный. Зашёл человек к любимой женщине. Поговорили. Поссорились. Убил он её. И вышел. Как только он вышел, встала она, всё поправила, до чего он дотрагивался, замыла кровь и отпечатки пальцев. Потом легла и умерла снова. Такова великая сила любви. Может, нечто подобное происходит сейчас между Россией и Грузией?
Беседу вёл