Козьма Прутков говаривал: «Хочешь быть счастливым – будь им». Пишущему стихи и желающему стать писателем, особенно молодому начинающему автору, можно сказать: «Хочешь быть поэтом – будь им!» Правда, сделает ли это тебя счастливым – тут вопрос, на который в будущем может дать ответ только жизнь. Жизнь и судьба. Судьба, без которой не может состояться ни один значительный поэт.
Недавно в интернете появилась фееричная фотография: к воротам Литературного института на приёмный экзамен вдоль Большой Бронной выстроилась в несколько рядов многометровая очередь, хвост которой начинался от благополучно почившего в бозе Макдоналдса. Что по нынешним далеко не поэтическим временам почти сенсация: юные и не совсем юные дарования продолжают писать, веря в свою звезду. Они не ведают ещё, что в их дипломе об окончании Лита (как зовут наш институт студенты) не будет написано: «Марина Цветаева», «Анна Ахматова», «Николай Гумилёв», «Сергей Есенин», «Борис Пастернак», «Николай Рубцов», «Юрий Кузнецов»… Запись будет куда скромнее, просто: «Литературный работник». Где, хотелось бы думать, слово «работник» (читай: труженик в пушкинском понимании) является главным, если ты действительно хочешь, чтобы в будущем твоё имя стояло в одном ряду с великими.
Подобные переживания стоящих в длинной очереди к славе и вратам в храм Поэзии испытывали в начале творческого пути и настоящие гении. Гёте с улыбкой вспоминал свою «очередь» в литературу: «Мои стихи, каковы бы они ни были, всегда казались мне самыми лучшими. Вскоре, однако, я заметил, что и мои товарищи, довольно-таки незадачливые стихоплёты, не меньше меня чванятся своими стихами… Я однажды вдруг усомнился: не заблуждаюсь ли я в такой же мере, не лучше ли эти стихи моих стихов и не кажусь ли я моим приятелям таким же полоумным, какими они кажутся мне?» Теперь мы знаем, что из той «очереди» вышел в гении только Гёте…
На эту тему, намеренно заостряя и мифологизируя проблему, не раз высказывался бывший ректор, профессор Литинститута Сергей Есин, многие годы принимавший участие в работе приёмной комиссии. Может быть, именно тогда родились его горькие афоризмы, которые он любил повторять студентам: «Писатель, как правило, человек, проигрывающий свою личную жизнь», «Жизнь писателя как риск, как проигрыш», «В лучшем случае из 60 человек курса «вылупится» 1–2 писателя». «Студентов обычно все эти подсчёты… не пугают, – удивлялся С. Есин. – Их не трогают эти «практические выкладки», когда говоришь, что в лучшем случае с курса в 60–70 человек лишь два человека найдут почётное и законное место в литературе, а остальные разойдутся по боковым ходам, займутся журналистикой, станут менеджерами искусства, уйдут в государственную деятельность. Я полагаю, что это – некий идеализм или просто азарт, когда игрок думает: ну, все-то, может, и проиграют, а я выиграю...» И уже более оптимистичное: «Да, я отчётливо знаю, повторяю тезис: писателя учить бесполезно, писателем надо родиться, нужно обладать определённым биологическим качеством, чтобы так смотреть на мир и так складывать слова. Но вот всё остальное – дело наживное. И практически задача учителя – найти того, кого можно учить. А уж потом дело пойдёт».
Но как найти, кого можно учить?
При всей разнице вкусов, эстетических воззрений и предпочтений, творческого и жизненного опыта преподавателей, читающих конкурсные работы абитуриентов Литературного института, есть некоторый обязательный набор требований (критериев). Главное – понять, есть ли талант или способности у конкурсанта, насколько перспективным представляется его дальнейшее творческое развитие, правильный ли выбор делает человек, не напрасно ли будут потрачены несколько лет его жизни на учёбу. Дело это, конечно, тонкое, но способности, а уж тем более талант, как правило, узнаются почти безошибочно. Ибо это всегда некая новизна, выражающаяся в оригинальности ли мышления, в неординарности ли характера, в самобытности, в свежести восприятия мира, в необычной образности, в языковой свободе, в лексическом богатстве, в новых ответах на вечные вопросы и в новых размышлениях на вечные темы, в умении творческого преображения, обновления мира.
В редких случаях эти качества могут быть счастливо явлены вместе, чаще же всего (в начале пути) они встречаются либо в разных сочетаниях, либо по отдельности. И вот тут задача и ответственность – не проглядеть, не пропустить способного человека. Потому что и самые способные начинающие могут не всегда владеть формой (мастерство придёт потом, по мере обучения, работы в семинаре, в овладении «святым ремеслом», по выражению Каролины Павловой). Слабые рифмы, неточность в употреблении слов, ударений, неумение кратко и лаконично выразить свою мысль, нагромождение образов, многословие, даже и некоторая подражательность, несамостоятельность в выборе тем, интонации, встречающаяся корявость строк и т.п. не должны перечеркнуть положительных качеств автора, который для того и приходит в творческий вуз, чтобы учиться азам мастерства. Мы знаем немало случаев, когда поэт внешне блестяще владеет версификационным умением, но в его стихах, формально вылизанных, причёсанных, нет поэзии, нет зазора для пробивания живого ростка, нет хлорофилла, дающего жизнь зелёным листочкам. Такая вторичность, литературность – тоже одна из форм графомании, и я предпочтение скорее отдам деревенскому пареньку, не читавшему Джойса и Пруста, но с проблесками таланта, души, чем ремесленнику, научившемуся создавать бездушные, мёртвые тексты. Потому что завтра этот деревенский парень, будущий Рубцов или Тряпкин, прочтёт и Пруста, и ещё кого надо, но ещё и напишет замечательные стихи, поскольку в нём есть то, чему ни в каких Оксфордах научить невозможно.
Стоит ли говорить о том, как отличить графоманские стихи? Всё, что не совпадает с критериями поэтического таланта, о которых было сказано выше, и можно без сожаления выводить за черту Поэзии.
Эмоциональное состояние от вступления в ряды студентов (которое не меняется в зависимости от смены эпох!) очень точно передаёт в своих воспоминаниях Константин Ваншенкин, вместе со своим фронтовым поколением после войны пришедший в наш вуз: «Итак, мы поступили. В синем студенческом билете стоял гриф: «Литературный институт имени Горького при Союзе писателей СССР». Это обстоятельство наполняло нас гордостью: «писателей»!..
Литературный институт, как и сейчас, помещался на Тверском бульваре, в знаменитом Доме Герцена. В двадцатые годы здесь был писательский клуб с рестораном, столь блистательно описанным Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите». Памятника в садике при нас ещё не было, и за многослойным новейшим шумом многие почти забыли, что сто тридцать шесть лет назад (считая от нашего поступления) в грозный для России год здесь родился Александр Иванович Герцен.
В институте ощущалась атмосфера искусства. Напечататься было не главным, главным было – написать, получить одобрение товарищей, услышать сдержанную похвалу руководителя семинара. Исповедовалось отсутствие какой-либо форсированности, спешки. Поддерживалось естественное развитие способностей. Не зря многие, особенно прозаики, проявились уже несколько лет спустя после окончания».
Эта молодая, дерзновенная «атмосфера искусства» и сегодня достойно продолжается в исторических стенах Лита. Уникальное мировое культурное сокровище – Литературный институт имени А.М. Горького, как всегда, молод молодыми голосами будущих гениев.