То ноябрьское утро выдалось на редкость ясным и солнечным. Под окнами с утра играли марши. В холодильнике у Парамонова не было ничего, кроме яблока и банки горчицы. Надо было идти в магазин.
Парамонов надел тёмные очки и вышел из дома. На улице навстречу ему двигалась праздничная колонна человек в триста. Передние ряды несли транспарант, на котором было написано: «Несогласные».
Парамонов свернул направо и увидел колонну демонстрантов поменьше. Они шли с торжественными лицами и несли перед собой полотнище с надписью «Согласные». «А странно, несогласных вроде бы больше, однако это никак не влияет на жизнь в стране», – подумал Парамонов.
У магазина ему пришлось пропустить ещё одну колонну. Эти несли транспарант «Наши». Неожиданно из сквера с дикими воплями повалила толпа с плакатами «Ихние». Завязалась потасовка. Парамонов наблюдал, как прилично одетые люди с перекошенными лицами лупят друг друга по головам плакатами, и думал о том, что в другие праздники лица у людей кажутся более привлекательными, а сами они так громко не матерятся.
Затем откуда-то набежала милиция и включилась в драку. И вскоре обе колонны, размахивая разодранными плакатами, разошлись в разные стороны. На асфальте осталась лежать лишь старушка в тёмных очках и с малиновым знаменем в руке. Парамонов бросился к женщине, помог ей встать.
– С вами всё в порядке? – поинтересовался он.
– Нормально, милок, – бодро ответила старушка и кивнула на тёмные очки Парамонова. – Ты, я вижу, нашенский.
– Как вам сказать... – озираясь, рассеянно начал Парамонов, но пожилая женщина перебила его:
– Иди за мной, товарищ. – Она взяла его за руку и потащила вдоль улицы. Они двигались так быстро, что у Парамонова в ушах свистел ветер, а позади громко хлопало малиновое знамя. Мимо на большой скорости проносились здания, столбы и деревья, и скоро Парамонов перестал узнавать места.
Остановились они в каком-то запущенном переулке, перед маленькой чёрной дверцей. Старушка постучала каким-то особым, условленным стуком. Им открыл человек с внешностью опустившегося Фридриха Энгельса. Он был в тёмных очках и с красным бантом на груди.
– Принимай, – сказала старушка и добавила: – А я дальше.
После этих слов она словно растворилась в воздухе.
Энгельс придирчиво оглядел Парамонова и поинтересовался:
– Наш?
– Честно говоря... – промямлил Парамонов, но его перебили:
– Правильно, товарищ, здесь нужно говорить только честно. – Он прицепил Парамонову на грудь малиновый бант и повёл вниз по лестнице.
В просторном зале с малиновыми плюшевыми шторами уже шло торжественное собрание. На трибуне выступал человек в тёмных очках. Такие же очки были на всех, кто здесь находился. Лицо выступавшего показалось Парамонову знакомым, и он спросил:
– Кто это?
Энгельс назвал известную фамилию.
– А что он здесь делает? Он же миллиардер.
– Вы, я вижу, товарищ, новичок. Никаких миллиардеров в нашей стране не существует. В своё время революционная ситуация потребовала от нас распределить народное достояние между надёжными людьми. Иначе не удержали бы.
– А это... личные самолёты... яхты размером с «Титаник»?
– Так надо для конспирации.
– А эти инфляции, дефолты, кризисы?
– Я же сказал, революционная ситуация, – раздражённо проговорил Энгельс. – Мы не могли позволить себе открыто изъять у развращённого населения излишки денег.
От этих слов у Парамонова вспотели очки. Он снял их и вдруг услышал придушенный вопль своего провожатого:
– Так ты не наш!
В зале наступила гробовая тишина. Сидящие, как по команде, обернулись. Энгельс схватил Парамонова за воротник пальто, но тот сильно отпихнул его. От толчка тёмные очки слетели с Энгельса. То, что оказалось под ними, потрясло Парамонова. Лицо провожатого оказалось искусно сделанной маской телесного цвета, а вместо глаз зияли пустые глазницы.
Парамонов бросился к выходу. За спиной у него раздался многоголосый визг и грохот опрокидываемых кресел. На лестнице Парамонов обернулся и от страха едва не потерял сознание. За ним бросились все, кто находился в зале. Они давили друг друга в проходах, тянули к нему руки и кричали: «Хватай его!»
Очнулся Парамонов только на Мичуринском проспекте. Он затравленно огляделся и пошёл в сторону своего дома. Навстречу ему стройными рядами двигалась колонна с транспарантом, на котором было начертано: «Ничьи».