Всё-таки загадочный писатель Михаил Булгаков. Причём он тем загадочней, чем больше жизнеописаний, книг, статей о его творчестве вышло со времён перестройки. Я даже предположу, что булгаковеды не только не смогли «прояснить» Булгакова, но окончательно и безнадёжно всё запутали, сдвинув проблему в область мифов – уже не булгаковских, а мифов о Булгакове.
Видимо, найти ключ к жизни и творчеству Булгакова не дано литературоведам и критикам, этим «пожирателям звёздной пыли», как окрестил их лондоновский Мартин Иден. Поэтому я с надеждой открыл книгу Алексея Варламова «Михаил Булгаков» в серии «ЖЗЛ». Варламов – прозаик, и, может быть, именно прозаику удастся сделать то, что не удалось критикам и литературоведам?
Увы, меня ожидало большое разочарование.
Я лично ничего не имею против Алексея Варламова. Я отношусь к нему даже с некоторой сентиментальностью, потому что в 1987 году дебютировал вместе с ним как прозаик в «толстом» журнале – «Октябре». Рассказ Варламова назывался, кажется, «Таракан». Герой его любил тараканов. Я тараканов никогда не любил, но рассказ, помню, прочитал с интересом. Таракан ведь – древний спутник человека и в принципе достоин изображения и даже сочувствия. Но только в принципе. Потому что тараканы, если перефразировать Гоголя, в большом количестве вещь нестерпимая.
Вот и «Михаил Булгаков» Варламова, в принципе заслуживающая серьёзного внимания книга. Это здоровенный том в 840 страниц. Причём не могу сказать, что среди этих восьми сотен есть какие-то пустые и проходные. Всё читается с интересом – с бoльшим или меньшим. Перелопачено много материалов, что дало возможность Варламову убедительно опровергнуть некоторые устойчивые сплетни о Булгакове, как, например, ту, что Михаил Афанасьевич, работая врачом в Смоленском земстве, сделал аборт собственной жене.
Но читаешь эту книгу без волнения, без трепета, без сердцебиения, что довольно странно, потому что тема Булгакова до сих пор не оставляет равнодушными читателей. Всё у Варламова размеренно, спокойно, в меру умно, в меру завлекательно и интересно. Дойдя до середины книги, определённо ощущаешь, что в ней имеется какой-то изъян, словно в портрете, сделанном методом фоторобота. Там всё подбирается отдельно, готовыми образцами – волосы, брови, уши, нос, рот, подбородок… Так и здесь: вот вам составленный из фрагментов Булгаков. Похож? Ну в принципе похож… Если же разбираться серьёзно, то не очень. Нет булгаковского прищура, булгаковской искорки в глазах, затаённой усмешки, глубоких, суровых складок на щеках… Нет и быть не могло, потому что использовались стандартные фрагменты.
В прозе Булгакова, о чём бы он ни писал, какими бы именами ни называл героев, настолько сильны личные мотивы, что лучшей книгой о Булгакове была бы книга его произведений, сопровождённая необходимыми биографическими комментариями. Тем более что такая книга, составленная В.И. Лосевым, вышла ещё 12 лет назад в издательстве «Современный писатель» – «Михаил Булгаков. Дневник. Письма. 1914–1940». (В ней не только дневник и письма, но и автобиографическая проза, и устные рассказы Булгакова, и доносы сексотов на него, и дневник Е.С. Булгаковой – да практически все те документы, что использует в своей книге Варламов.) Помню, этот своеобразный рассказ Булгакова о самом себе я читал с волнением и острым сопереживанием в отличие от варламовского рассказа о Булгакове. Передо мной был оригинал, а Варламов сделал копию.
Булгаков – феномен в литературном мире. У него, одного из самых известных сегодня русских писателей, до конца жизни было какое-то юношеское отношение к литературе. Его ни в коем случае нельзя отнести к так называемым профессионалам. Идея, не волновавшая его сильно, находила слабое, почти графоманское исполнение в его творчестве. Вероятно, так он воспринимал мир, когда пристрастился к морфию. Мир кажется серым и унылым без наркотика, и ярким, многоцветным, почти непереносимо контрастным после укола. Но слишком просто и банально было бы связать писательское вдохновение Булгакова с некогда испытанной наркотической эйфорией. Мы не знаем гениальных произведений, созданных под действием наркотика или алкоголя. В данном случае дело вовсе не в морфии, а в восприятии мира Булгаковым вообще. Он писал, как жил. Мы видим в его изображении только захватывающие картины жизни. Но это ничего или почти ничего не объясняет в нём как в художнике. Редко кто любит изображать серые будни. Тут нужен чеховский талант. В чём же существо творчества Булгакова? Почему он с таким упорством хотел утвердиться в литературе, которая совершенно исключала его участие в ней? Что за идея руководила им всю жизнь? И была ли такая идея?
Ответов именно на эти вопросы мы вправе были ждать от писателя Варламова. Он же нашёл иное объяснение феномену Булгакова: «Михаил Афанасьевич Булгаков действительно был человеком очень расчётливым и нацеленным на литературный успех… Булгаков – это жёсткий тренер, которому нужен рекорд, это военачальник, которому нужна победа, это режиссёр, которому нужен успех, и он готов гонять актёров до седьмого пота» (с. 297). На восьмистах страницах, штришок за штришком, без нажима, но совершенно целенаправленно Варламов нарисовал нам портрет человека, жертвовавшего всем даже не ради литературы, а ради «литературной карьеры», «писателя в общем-то расчётливого, нацеленного на успех, на прижизненное признание, сознательно отвергшего пречистенскую стратегию внутренней эмиграции и последовательного неприятия советского строя» (с. 737). И страдавшего соответственно оттого, что советская действительность отвергла его самого, не позволила сделать блестящую литературную карьеру.
Мотивация подобной трактовки лично мне понятна. Варламов – человек литературной системы. Он писатель осторожный, я бы даже сказал – осторожненький. Ни разу он не оступился на своём творческом пути, ни разу не вышел «за рамки»: он тихонько протопал по краю клокочущего мира, который являла собой Россия последних двадцати лет, ни слова никому не сказал поперёк и, уж конечно, такого слова не написал. У него есть небольшой художественный мир, с небольшими страстями. Перед нами своеобразный мастер мимикрии. Нисколько не сомневаюсь и говорю без всякой иронии, что и такие писатели нужны. Литература – это хор, в котором в виде исключения участвуют даже безголосые. А Варламов – отнюдь не безголосый. Но Варламов – явление законное, а Булгаков, как сказал Пастернак, – незаконное. Булгаков непредставим в системе жизненных и творческих координат Варламова. Вот Пришвин – пожалуйста, оттого и книга Варламова о Пришвине в «ЖЗЛ» вышла удачной.
«Михаил Булгаков» Варламова – книга о «незаконном явлении», страстно желающем быть законным. Таким, наверное, как сам г-н Варламов. Он даже не скрывает своего удивления: Булгаков вроде бы всё делал правильно, но терпел неудачу за неудачей. И невдомёк Варламову, что в творческом смысле абсолютно не важно, как высоко себя хотел видеть на официальном литературном Олимпе Булгаков. Никогда и ни за что он не променял бы (и задачи такой себе не ставил) то ослепительное состояние внутренней свободы, которое открывалось ему в творчестве, на статус высоко оценённого при жизни, но лишённого дара свободного слова писателя. Я даже рискну предположить, что не было и нет в России писателя, столь властно увлекаемого стихией свободного слова. Тем и притягательны страницы булгаковской прозы, что писатель в согласии с пушкинским правилом дорогою свободной шёл туда, куда влёк его свободный ум. Булгаков в этом смысле очень походил на своего героя Алексея Турбина из «Белой гвардии», который на вопрос подполковника Малышева: «…Вы социалист? Не правда ли?» – вдруг «бухнул, дёрнув щекой»: «Я, к сожалению, не социалист, а монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова «социалист». А из всех социалистов больше всех ненавижу Александра Фёдоровича Керенского». И так велика была сила раскрепощения писателя в слове, так заразительна, что передаётся нам, далёким от реалий 1918 года, практически в неизменённом виде. Хотя многое у Булгакова удивительно актуально и поныне. До сих пор «свидомые» украинцы не смогут ему простить слов Алексея Турбина: «Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует?» Наверное, это весьма неполиткорректное высказывание, даже точно – неполиткорректное, но надо понимать, что Булгаков – гений неполиткорректности, точно так же как Варламов – мастер мимикрии.
Даже осведомители НКВД с очевидным удовольствием цитировали Булгакова: «Для меня нет таких событий, которые бы меня сейчас интересовали и волновали. Ну, был процесс, троцкисты, ну ещё будет – ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь своё суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных». Между строк этого донесения так и читается шариковское: «Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать». А Варламов, лауреат Солженицынской премии, даже не осмелился процитировать список литературных душителей Булгакова, приведённый в книге А.И. Солженицыным в «Двести лет вместе»! Вот такой политкорректный биограф достался бедному Булгакову!
Воспитанный в православии, Булгаков, может быть, и Церковь отверг ради свободы, как её понимал. Скорее всего, он понимал духовную свободу неправильно, путал её со свободой творчества и именно этим навлёк на себя неисчислимые душевные страдания, но они никакого отношения не имели к пресловутой незадавшейся «литературной карьере»! Булгаков желал признания за то, что умел делать, а не за то, что должен был делать. Все компромиссы, на которые он шёл («Чёрное море», «Батум»), не стоят даже обсуждения, настолько незамысловаты были эти отвлекающие манёвры, призванные, по мнению Булгакова, обеспечить ему свободу в главном.
Нет, г-н Варламов, путь затравленного Булгакова – это не бег таракана в заведении Артурки из «Бега»! Он с горечью говорил о себе: «Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики». Пусть так – но писатель Булгаков совершал свой сизифов труд открыто, у мира на виду, не бегал, как таракан, вдоль плинтуса, уворачиваясь от ударов хозяйского тапка! Он мужественно жил и мужественно умирал – вот правда о Булгакове, произнесённая его литературным антиподом Александром Фадеевым. Найдите здесь «расчёт», г-н Варламов! Булгаков не признавал такого существования, которое исключало бы возможность свободного воплощения его удивительного дара. Ни квартира в Лаврушинском переулке, ни поставленные «Чёрное море» и «Батум» не спасли бы его от тоски, если бы его главные произведения по-прежнему оставались под спудом! А Варламов говорит о каком-то булгаковском «расчёте», о «литературной карьере»… С таким же успехом можно было бы предложить еврею сделать карьеру в гитлеровской Германии. Или оппозиционному писателю в ельцинской России. Кстати, последняя возможность была вполне доступна г-ну Варламову. Причём ему было бы куда проще «глаголом жечь сердца людей», чем Булгакову: ведь при Ельцине существовали всё-таки оппозиционные издания. Но упоительного слова правды мы от писателя Варламова тогда не услышали. Что же получается? Пишет человек о «расчётливости», «нацеленности на успех» гонимого, заклеймённого «крайне правым» в БСЭ 1927 года писателя в большевистской России, даже не примеривши на себя его шкуру… Нехорошо.
Варламов не понял, почему Булгакова в 1935 году привело в ярость замечание Станиславского о пьесе «Мольер»: «Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего». Дескать, отдай свою кровь для жизни умирающего пейзажа, как говорил В. Шаламов! И вот тогда бы Станиславский воскликнул: «Верю!» Причём это ему в отличие от автора ровным счётом ничего бы не стоило.
Но Варламов поступил ещё хуже. Для жизни своего серенького пейзажа он взял яркую, трагическую жизнь растоптанного и умершего гения. Как известно, в мифологии души мёртвых часто используют энергию живых людей. Мы же в литературе всё чаще сталкиваемся со случаями, когда живые и преуспевающие люди эксплуатируют славу мёртвых, доставшуюся тем ценой немалых страданий.
Это занятие не то что предосудительное, но столь же почтенное, как и сочинение надгробных эпитафий за деньги.
Михаил Булгаков. – М.: Молодая гвардия, 2008. – 840 с. (Жизнь замечательных людей).