Элла Крылова.
Бамбуковая хижина:
Стихи и проза. – Санкт-Петербург: Геликон плюс, 2012. –151 с. – Тираж не указан.
Новую книгу Эллы Крыловой можно счесть поэтическим дневником, хронологическая последовательность записей в котором – стихотворений – нарушается лишь несколько раз в угоду композиции и вёрстке. Стихи в этой книге охватывают осень 2011 года («Вести осеннего ветра») и зиму 2011/12 г. («Шёпот зимнего очага»). Внимательно изучив оба дневника, я – для себя – пришёл к выводу, что между стихами Эллы Крыловой и посвящёнными им критическими работами постоянно ощущается некий досадный дискомфортный зазор. Да, она прекрасно владеет поэтической формой, но какой именно? Да, она упорна в своём богоискательстве, но чем оно у неё оборачивается?
Немного статистики
Поэзия Эллы Крыловой весьма традиционна – в самом лучшем смысле этого слова. Не то чтобы она не могла блеснуть какими-то небывалыми ритмами или бенгальски-яркими рифмами, нет, такое у неё случается довольно часто, но всё-таки в основе её просодии лежат давно опробованные стихотворные метры и вполне традиционные рифмы.
Так, из первых 25 стихотворений книги 81,4% написаны классическими силлабо-тоническими размерами, остальные – дольником и логаэдами, причём первое место среди классических размеров занимает пятистопный ямб – 54,5%, по 13,75% приходится на анапест и амфибрахий, 9% составляет четырёхстопный ямб, а по 4,5% занимают хорей и дактиль.
Словом, Элла Крылова в полной мере принадлежит русской поэтической традиции (своими учителями она считает Блока, Михаила Кузмина и Мандельштама), создавая при этом произведения, неизменно вызывающие пристальный читательский интерес.
Опровержение домыслов
Последнее обстоятельство не может не радовать, потому что в пух и прах разбивает новомодные (якобы) теории, согласно которым ритмизация и рифмовка служат не более чем мнемоническими приёмами, отягощёнными избыточностью. Дескать, с развитием компьютерных поисковых систем необходимость во всякой избыточности отпадёт (но почему эта необходимость не отпала с изобретением письменности, тем более книгопечатания?).
В этих измышлениях на самом деле ничего нового нет. Николай Глазков давным-давно сказал в шутку: Зачем нужны стихи? Кому какая польза / От ритма, рифм и прочих пустяков? / А вы попробуйте запомнить столько прозы, / Сколько на память знаете стихов! И вот теперь эту шутливую мысль доморощенные гуру пытаются облекать в торжественные одеяния наукообразия. Поэзия, однако, неподвластна их схемам.
Взгляд и голос
Поэт не отворачивает взгляда ни от чего. Вот Элла Крылова пишет: Губищи труб дымят угрозою, / в пруду бычки, мешки, ошмётки, / и на газоне рядом с розою / блестит бутылка из-под водки. Однако ощущения безысходности её строки не оставляют. Почему?
Наверное, многое здесь кроется не только в психологии, но в фонетике (хотя нельзя отрицать, что две эти стороны взаимосвязаны). Александр Пешковский в своё время выдвинул теорию благозвучия, основанную на соотношении «музыкальных» звуков (гласных, а также звонких и сонорных согласных) и «шумов» (аффрикатов и глухих согласных). Легко видеть, что в приведённом выше четверостишии о розе из 90 звуков «шумов» только 9, то есть музыкальные звуки составляют 90%. Не думаю, однако, чтобы многие сочли такой «количественный» подход достаточно убедительным. Разумеется, огромную роль играют просодия, интонация, масса других вещей, возвышающих стих, возвращающих слову его первозданность или же поворачивающих его какой-то новой, неведомой ранее гранью. И тогда, о сколь бы тёмных сторонах жизни ни шла речь, стих излучает свет, сродный ликованию.
Игры с богами
«Христа и Будду водкой угощаю», – пишет Крылова. Можно ли после этого утверждать, что она принадлежит хоть к какой-либо из конфессий? Нет, разумеется: она принадлежит им всем (или принадлежала). Всегда готова впитывать любой духовный опыт. Способна понять любого верующего – ведь у неё на столике лежали Библия / и Дхаммапада, / друг дружку не казня обидою. Окольными путями поэт выходит на свой единственный путь, когда уже не надо / чужих благих вестей, ведь собственной / душа согрета: / быть в примирении пособницей / для тьмы и света.
Такое круговращение ещё более явно обозначается самой Крыловой в статье о близкой ей по духу Елене Бондаренко: «Лирическая героиня Елены прижимает Будду к груди, как прижимают к груди ребёнка или просто близкого человека. И пусть Будда фарфоровый, то есть ненастоящий, игрушечный. Любимую игрушку ребёнок тоже прижимает к сердцу. Вот именно – игрушку! Не играем ли мы в христианство, в буддизм, в индуизм, как дети, предоставленные самим себе? И порой так заигрываемся, что платим своим психическим здоровьем, а то и жизнью. Или так и задумано? Индуизм говорит, что всё – только лила, Божественная Игра».
Проза, которая
многое проясняет
Заключает «Бамбуковую хижину» прозаический раздел «В жанре non-fiction». Собранные в нём воспоминания, «байки» и эссе не только подтверждают, но и проясняют её «Автопортрет»:
Душа – ликуя, озоруя, –
болит, как рана ножевая.
Меня ругайте: ведь жива я!
Меня любите: ведь умру я…
Так, в «Дорожных байках», написанных лёгким, озорным языком (в манере, предупреждаю, ничуть не схожей с манерой Довлатова, – совсем иной здесь юмор, совершенно другие интонации), живописуется шестнадцатилетняя Элла, путешествующая автостопом в компании с сестрой из Москвы в Крым, далее – везде. И эта шестнадцатилетняя озорница отчётливо прослеживается в характере лирической героини Крыловой.
А в «Триколоре мечты» опять разъясняются особенности зрения автора: впервые попав в Париж, о котором так долго мечтала, она поначалу не видит там «ни романтического шика, ни эстетского надлома». Но, изнывая от серых стен, вскоре находит-таки «тихий пруд, поросший осокой и жёлтыми ирисами». То есть жизненные поиски опять смыкаются с поэтическими.
Порадовала и пародия на памфлеты феминисток – «В защиту честных куртизанок». В том, что это именно пародия, убеждаешься мгновенно, сопоставив её текст («Мужчины – самовлюблённые эгоисты, они насильственны и похотливы» и т.п.) с любовной лирикой автора, «эротичной, как форма SS».
В общем, non-fiction достойно оттеняет, проясняет и высвечивает страницы поэтического дневника. Который ведётся вот уже двадцать лет:
Ткала Пенелопа. Хранила она
для мужа заблудшего сердце.
Я столько уже наткала полотна –
всем ангелам хватит одеться.
Думается всё-таки, что ещё далеко не всем. А значит, надо ткать дальше.