***
Из рук вываливалось дело.
И жизнь не в жизнь, и смерть нейдёт;
И день, как в секторе обстрела,
Казалось, длился целый год;
Все звуки, медлящие в шаге,
Как флаги, висли у земли
И трепетали, словно флаги,
И распрямиться не могли.
Уже подъедены консервы.
Не жди поблажки от судьбы.
Тоска становится оседлой
И сушит на зиму грибы.
Другие жизни так огромны!
Моя – беспомощней птенца.
Дойдут ли жалкие глаголы
До слуха Сына и Отца?
Пастушеское
Недвижна гладь полночного залива,
Терзает душу злая духота.
Речное русло на себя взвалило
Старинный гнёт чугунного моста.
Но где река? Её уж нет в помине!
Она ярилом выпита давно.
Оттуда с солонцов полупустыни
На мост струится пыльное руно.
Господь послал жару, но дал и воду
Смиренной пастве овнов и козлищ.
А ты, чабан, в палящую погоду
Кому даруешь жизнь, кого казнишь?
Тобой уже наточен тусклый ножик,
И ты хватаешь ловко за одну
Из сонма семенящих тонких ножек.
Сподвижники садятся к казану.
Исходит сытным паром плов овечий,
Залив отлит из лунного стекла.
Пастушья жизнь перетекает в вечность,
Душа овечки в пар перетекла...
Пастух и паства – по всему неровня.
Готовься к доле агнца, юный мних.
Со дна ночных небес созвездье Овна
Льёт кроткий свет на родичей земных...
***
К пурге, должно быть, крутит плоть,
И баргузин гремит всю ночь
В железах водосточных.
Но поутру пошлёт Господь
Пространства чёрствого ломоть,
Глоток времён проточных.
Дитя проснётся поутру
И загрустит: «Я не умру?»
Я отмахнусь: «Да что ты!
Тебе, зайчонок, жить да жить».
А вьюга в голос будет выть –
Смертельная зевота!
Что означает вой ея?
Опричь избытка бытия,
Ничто не означает.
Она, как туча на поля,
Когда безмолвствует земля,
Сбыть свой избыток чает.
И хлябь, и хлад, и неуют
Любого заживо сожрут,
Найдут на дне колодца.
Учись, дитя, в сугробах жить,
Учись, душа, Христу служить
И петь, хоть не поётся.
***
Не слышна тишина моего труда;
Словно пчельник, роится словами мозг.
В янтаре увязла горюн-звезда,
Потому что речь – это горный воск.
Потому что речь – это мать и дочь,
И горбушка с солью, и ночь без сна.
Задержи дыханье, исход отсрочь –
Разлился не Стикс, а река Шексна.
Этот холм в степи, этот свет в глаза...
Пошуруй в золе железякой, брат.
Догорает жизнь, как в костре лоза.
Вот и ты стоишь у Господних врат.
У Господних врат, у Христовых язв.
А за ними – пропасть и Страшный суд.
Се твой раб, убог и греховен аз,
Вряд ли поздние слёзы меня спасут.
***
Едва разлили по одной,
К нам подступил бронежилет –
Сержант с пустою кобурой.
И я подумал: «Счастья нет!
Испортил музыку, урод...»
Он кобуру рванул со зла
И шкалик с воблой достаёт
(Знать, не пуста она была).
И я подумал, выпив с ним:
«А всё же счастье в жизни есть...»
Духовной жаждою томим,
Сержант ушёл, отдав нам честь.
***
Господь не любит пьяниц, но жалеет.
Раб зелья, уяснив, что нелюбим,
Пред тем, как стать золой в оранжерее,
Провозглашает голосом моим:
– Не спрашиваю, для чего всё это.
Затерянный меж Богом и людьми,
Я слышу плач всего, что не согрето.
Как жить, скажи, мне без Твоей любви?
И для чего пригляд Небес за мною
Таков, что всё выходит вкривь да вкось?
Не трать Свой гнев – я этого не стою,
С рождения со здравым смыслом врозь.
Дебилы слово Божие не учат,
Но боль свою несут в Господень храм.
Во рвах трава шевелится паучья,
И судьбы расползаются по швам.
***
Весь мир – в лагуне дождевой,
Плывут дома в пучине луж,
Но только книзу головой
И обретают важность душ.
Вокруг не видно ни лица,
Корова ест осоку с хрустом,
Безлюдна даль ввиду конца,
Сегодня свято место пусто.
Как будто полчища детей
Здесь накануне не галдели.
И данность кажется прочней,
Куда прочней, чем в самом деле.
Как странно всё заведено!
Как резок крик голодных чаек...
Дождь кончился, а всё темно.
И жизнь прошла, а не легчает.
***
В конце судьбы дорвавшись до писаний,
С обрывками житейских ржавых пут,
Уже не разберёшь – свои ли сани? –
Садишься в те, какие подадут.
Споткнёшься, как картофелекопалка...
Несут тебя навроде короля.
Три лабуха бредут за катафалком,
Как тромб, в тромбоне Баха шевеля.
Всё ж развлеченье людям в жизни серой:
Рыдают трубы, родичи молчат...
Дорога в рай попахивает серой.
– Куда несёте, братья, – в рай иль в ад?
***
Я назову пять-шесть простых вещей:
Степь. Каганок. Дымок кизячный горький,
Мешающийся с запахом махорки;
На каганке – казан бурлящих щей
Из щавеля и молодой крапивы
За неименьем ранних овощей.
А рядом – сруб и свежие стропила...
... Там, где был дом, торчит пустырь теперь,
И ни одна душа туда не ходит;
Не скрипнет ставня, не заплачет дверь.
Сквозь половицы и на огороде
Растёт полынь – границ не разобрать.
Где стол стоял? И где была кровать?
И сколько окон было? – мне не вспомнить...
И вроде бы не дом, а я убит.
И умер здесь, ведь я селом забыт;
Торчат стропила в липкой паутине.
Не кости подымаются в пустыне –
Моё село встаёт во мне поныне,
И я держу в себе весь этот быт;
И длится, длится этот вечер душный,
Поскольку мы с селом единосущны.
И сквозь туман видны издалека
Забора деревянная строка,
Тропинка, убегающая к речке,
Воскрылия и остов ветряка;
Спят жернова, не шелестит мука,
Не ждёт заказа мельник на крылечке.
Припудренная мельница и тракт,
Полынный рай на всех степных ветрах...
***
Кому медовые ковриги,
А мне пудовые вериги
Во имя Господа Христа.
Кто нажил каменны палаты,
А я – увечья и заплаты.
Мой скорбный подвиг – слепота.
Цвела в Мичуринце картошка;
Бедой разила неотложка.
Вчера мне вырезали глаз
Ножом, не знающим простоя.
И над глазницею пустою
Навеки белый свет погас.
Теперь мне яркий полдень – полночь.
А от людей какая помощь!
Несчастья двинулись свиньёй.
Все телефоны вдруг умолкли –
Ни звука из Москвы и с Волги.
И распрощался я с семьёй.
Умри, не выдумаешь хуже.
И той, которой был я мужем,
Которой отдал всё сполна,
Я с этим бедствием не нужен.
К моей лачуге ход завьюжен.
Да и она мне не нужна.
Мы разве в проигрыше оба?
Пускай её не гложет злоба,
Что муж незряч и небогат.
Вся наша жизнь невероятна,
И оттого, что невозвратна,
Она пленительней стократ.
1 декабря исполняется 70 лет поэту Юрию Могутину, автору многих поэтических книг. Его стихи печатались в «ЛГ». Поздравляем поэта с юбилеем, желаем ему доброго здоровья, бодрости, новых стихов, новых свершений.