Каким образом власть должна делиться с гражданами материальными и прочими благами – пополам, «по совести», «по справедливости», «по понятиям»? Если нам что-то положено по закону, можем ли мы это получить на самом деле? Сейчас, в кризисные времена, условия таких негласных и неписаных соглашений между гражданами и государством (на научном языке их именуют «общественным договором») постепенно меняются. В какую сторону?
Об этом, продолжая разговор, начатый Олегом ПОПЦОВЫМ в материале «Дефолт справедливости» («ЛГ», № 3–4), наш корреспондент беседует с профессором МГУ, президентом Института национального проекта «Общественный договор» Александром АУЗАНОМ.
– Александр Александрович, граждане говорят о «справедливости», учёные оперируют своими специфическими терминами. Но тех и других заботит один вопрос: в чём сейчас суть «общественного договора» между людьми и властью?
– Общественный договор существует не на бумаге, его не сведёшь к «Соглашению об общественном согласии», которое, помнится, подписывали в ельцинские времена. Как люди, имеющие опыт жизни в разные исторические эпохи, мы понимаем, насколько трудно формализовать даже в самой лучшей конституции те права и правила, которые имеет и которым подчиняется многообразие людей, живущих в государстве Российском.
Так в мире случалось уже не раз: люди жили в одной системе правил, а потом вдруг сказали, что больше так жить не хотят. Перемена общественного договора, социального контракта в 60-е годы ХХ века разломом прошла по всей Европе, да и по всему миру. Студенческие революции 1968-го, чехословацкие и московские события, Китай, Латинская Америка… Наступил совершенно иной, второй послевоенный период истории. Изменилось всё – от стиля поведения политиков до законодательства, структуры бюджетных расходов, отношения к экологическим проблемам, к гомосексуализму и т.д. А закончился этот период сейчас, спустя 40 лет. Многие цели достигнуты, некоторые ценности по разным причинам исчерпаны. Кризис довершил дело. На мой взгляд, сейчас закладываются основы для нового общественного договора – и за рубежом, и в России.
Новые идеи получили развитие во второй половине ХХ века, когда начал формироваться Евросоюз и стало понятно, что все страны устроены по собственным, трудносочетаемым законам. Можно ведь написать прекрасные конституции (в Латинской Америке они порой куда лучше, чем в Соединённых Штатах), только они работать не будут, потому что решающую роль сыграет некий набор неформальных, но непререкаемых ценностей этой страны…
– А что важнее сейчас для России – конституция или «севрюжина с хреном»?
– Тот короткий социальный контракт, на базе которого существовал политический режим последних лет, в настоящий момент исчерпан. Он скоро и так бы закончился, но кризис «закрыл» его досрочно. Контракт был, естественно, неформальным и «вертикальным». Суть его была в том, что власть со своей стороны обеспечивала «стабильность», а население не претендовало на те политические права, которые у него возникли в 90-е годы, оно как бы депонировало их, передав власти. Стороны своё соглашение в целом соблюдали.
Когда был принят так называемый «путинский пакет» законов 2004 года, начавшийся с отмены выборности губернаторов, социологические опросы показывали, что люди подобными шагами в общем-то недовольны. Тем не менее открытых протестов не было. Шёл уже второй год, в течение которого в среднем на 11 процентов росли реальные доходы людей. Граждане понимали, что бонусы от растущих цен на нефть распределяются неравномерно, но всё же богатство просачивалось даже к нижним слоям населения. В этой ситуации прочная «вертикаль» многим казалась благом. Сейчас «тучные годы» кончились, отношения граждан и власти входят в совершенно иную фазу.
– «Мы наш, мы новый мир построим»?
– Нет, скорее, устроим его по-новому. Правда, у нас уже есть оппоненты, заявившие, что никакого договора не было и согласие великой нации на реформы за нефтедоллары купить нельзя. Так же, как право первородства – за чечевичную похлёбку. Но мы такого и не утверждали. Ценность стабильности в обществе – не в том, что разным группам населения раздают деньги. Это и возможность считать, что через 2 года жизнь не ухудшится, брать ипотечные кредиты для приобретения жилья, вкладывать средства в образование…
Если смотреть под этим углом, то стабильность и в 90-е годы люди ценили очень высоко. Но тогда острее всего ощущалась всё-таки ценность свободы. А потом произошёл откат, маятник качнулся. Как всегда после революций, начался период реакции, позитивная функция которой – восстановление порядка. Вспомните: в программе Грефа так и значилось: порядок в обмен на налоги. Но так как основной доход давала нефтяная рента, налоги оказались на втором месте. Сейчас они волей-неволей выйдут по своей значимости для бюджета страны вперёд. А значит, государству придётся «договариваться» с гражданами, чтобы эти налоги с них получить в полном объёме.
– Ох, не отдадут по доброй воле…
– Во всём хороша взаимность. В ближайшие годы вернуть стабильность в стране будет невозможно. Терпеливость и доверчивость нашего народа позволят ему ещё месяца три или шесть надеяться, что «всё вернётся». Как это было с банковскими вкладами в 90-е годы – «они, наверное, нам всё отдадут…» Потом возникнет острое ощущение, что нет, ничего назад не получишь. И вот тогда всплески недовольства неизбежны.
У власти в этом случае есть два пути. Первый – мобилизация. Примерно так, как было при Петре I или при Сталине (пусть и с поправками на новые времена).
При таком варианте в России всячески будет укрепляться идея «великой державы», «рывка вперёд», «укрепления экономики» и т.п. в качестве замены утраченной «стабильности». И если социальный контракт будет складываться в эту сторону (а предпосылки уже есть), то весьма вероятно не просто «усиление роли государства», а возможность начала протекционистских войн между «центрами силы».
Конечно, лидеры двадцатки крупнейших стран клянутся сейчас, что никакой политики протекционизма не допустят. Но готовятся именно к этому.
– Не дай бог… Есть, правда, и другие варианты развития событий. И в 90-е годы, и в путинский период постоянно возникали проблемы, не находившие разрешения. Главная из них – то, что при несомненном экономическом росте 2002–2008 годов государство не могло преодолеть неравномерности распределения результатов этого роста. «Несправедливость» становилась всё более заметной, разрыв между уровнем жизни богатых и беднейших нарастал.
– В последние годы государство вроде бы принимало меры, чтобы его сократить. Однако сами институты, с помощью которых это пытались сделать, были устроены так, что чем больше денег в них «забрасывали», тем меньше доходило до нуждающихся (всё оседало отчасти в бюрократической среде, отчасти – в низах среднего класса).
Сейчас, когда «тучные» годы сменились «тощими», идея справедливости выйдет на первый план. Причём иначе, чем раньше, когда спорили в основном о том, насколько равномерно и пропорционально распределяются результаты экономического роста. В условиях кризиса вопросы совсем другие: можно ли дать банкам громадное количество денег, а малому бизнесу на порядки меньше? Можно ли спасать собственность олигархов и госкорпораций, сохраняя при этом высокие бонусы менеджмента, и допускать крах реального сектора?
– Кто же и кому задаст такие вопросы?
– Совершенно очевидно, что сейчас власть нуждается уже не в «лояльности» населения и общественный договор образца «ведите, граждане, себя тихо и занимайтесь чем хотите» уйдёт в небытие вместе с благополучными временами. Власть уже не может «расплатиться» с населением стабильностью и спокойствием. При всём желании этого ощущения уже не достичь. Значит, власть вынуждена будет пойти на новую степень открытости перед гражданами. Это для общества тоже ценность – когда вы в состоянии видеть процесс принятия решений в верхах и как-то влиять на него.
Определённый шаг в эту сторону демонстрирует серия выступлений президента о положении в стране. Уже признано, что перспективы крайне тяжелы. Несколько месяцев об этом предпочитали не говорить, но годами так продолжаться не может. Люди всё равно понимают, что жизнь резко отклонилась от благостных телевизионных картинок и в результате возникает то, что хорошо знакомо старшему поколению: стойкое убеждение, что если сказали по телевизору – значит, враньё. Сейчас такого неприятия ещё нет, но к этой точке мы близки.
Есть здесь некая аналогия с 80-ми годами: Горбачёв объявил политику гласности, потому что уже не было тех ресурсов, которыми располагали его предшественники, предпочитавшие «закручивать гайки». «Где правда, там и вера», – сказал он, прекрасно осознавая: кризис всегда приводит к «обнулению» уровня доверия граждан к власти, и один из путей его восстановить – объяснить истинное положение вещей. Думаю, и сейчас власти придётся на это пойти и сделаться для людей гораздо более прозрачной и подконтрольной.
– И на что придётся пойти людям?
– Прежде всего научиться быть солидарными друг с другом. И трезво смотреть на вещи. В 90-е годы все многочисленные кризисы население преодолевало практически самостоятельно. Страну спасло быстрое развитие малого бизнеса (не зря говорилось, что «челноки вывезли российскую экономику»). Но сейчас всё гораздо сложнее. Прежде всего потому, что нет такого перепада давления между Россией и благополучным внешним миром. Сейчас и в Турции, и в Польше, и в Венгрии тот же самый кризис. Гораздо тяжелее стало и мелкому бизнесу, перед которым за эти годы выросла масса барьеров и бюрократических препонов, образовались монопольные группы, контролирующие всё и вся. Да и люди сейчас гораздо более обособлены друг от друга, разобщены, потеряли навыки самоорганизации.
Между тем кризис может продлиться несколько лет. Эти прожитые годы нам никто не вернёт. Власть вряд ли тоже сможет что-то всерьёз «разрулить». Гражданам придётся вновь осваивать почти утраченные навыки взаимопомощи, создавать какие-то страховые и кредитные союзы, брать на себя обеспечение стариков-родителей. Кстати, тут ещё неизвестно, кто кого возьмёт «на буксир». Были и 90-е годы, когда гиперинфляция свела к нулю все сбережения людей старшего возраста, было и начало 2000-го, когда семья иногда могла жить за счёт пенсионера… Так или иначе, ничто не происходит автоматически, всему придётся учиться на собственной шкуре.
Власти необходимо станет договариваться с налогоплательщиками, выстраивая новые системы отношений, чтобы их зарплаты опять не ушли в «тень».
Не зря Хантингтон говорил в своё время, что не бывает парламентского представительства без налогового участия. Никакие политические структуры в такой ситуации нормально функционировать не смогут. Значит, придётся действовать, как на собрании в садоводческом товариществе: сначала устроить крик и ругань, но потом всё же договориться, сколько денег собирают с каждого участка и, главное, на что они будут потрачены. Власть должна будет освоить науку разговаривать с людьми и совместно решать – будем ли мы строить дорогу, поликлинику, теплотрассу… Пока она к этому не готова, её хватает лишь на то, чтобы конфисковать или отторгнуть за символическую цену собственность кого-то из олигархов. В условиях кризиса потребуется система реального взаимодействия с гражданами, на чьи налоги она живёт.
– Может, власти проще будет закрутить гайки и скатиться в тоталитаризм?
– Давайте аккуратнее обращаться с терминами. Люди очень часто не различают авторитаризм и тоталитаризм. В мире сейчас большинство государств – именно авторитарные, тоталитаризм – явление редкое. Авторитаризм в отличие от него не лезет в семью, в голову человека, в его взаимоотношения с детьми… Для тоталитарных режимов подобных пределов не существует. Но, я уверен, в России такой угрозы сейчас нет. Хотя авторитарные тенденции, скорее всего, будут расти. Причём началось это не сегодня и даже не вчера, а задолго до 2000 года.
– А можно ли прожить вообще без общественного договора? Не вернёмся ли мы к временам дикого капитализма, когда «человек человеку корм»?
– Есть страны, которые существуют в такой «мёртвой зыби», хоть их и немного. Но всё же у нас, я думаю, будут постепенно совершенствоваться разного рода конвенции между людьми и властью в отношении прав, свобод, собственности и т.д. Формы общественного договора могут быть очень разными, далеко не всегда демократичными. Однако без него жить в любом случае хуже, чем с ним. Наш общественный договор – в отличие от европейских – останется «вертикальным».
– Что русскому здорово, то немцу известно что. А совпадает ли наше и европейское понятие «справедливость»?
– Совсем недавний пример. Когда начался кризис, в Европе и США практически сразу стал обсуждаться вопрос об отказе от бонусов для топ-менеджеров крупных компаний. У нас он тоже стоит, бонусы сокращаются, но власть только в апреле вносит его в открытую повестку дня. Западное общество гораздо более открытое: о том, сколько получает топ-менеджмент, можно узнать из официальных источников. У нас, скорее всего, эти цифры так и останутся покрытыми мраком.
Но в условиях кризиса справедливость сводится не только к распределению денег и имущества. Общество будет сейчас дискутировать по поводу справедливости распределения не благ, а издержек. Встанет вопрос: если 6 миллионов человек остались без работы, будут ли владельцы госкорпораций продавать свой бизнес и выплачивать компенсации? И активным группам населения, чтобы заручиться их поддержкой, власть должна будет что-то предложить.
При Путине их можно было игнорировать, сейчас без их помощи «спасать» граждан станет проблематично. Власти придётся строить широкую «антикризисную коалицию» с обществом. Учитывая, что политические партии и профсоюзы в данном случае помощники неважные, может быть, опереться удастся на недобитые некоммерческие организации, на отдельных политиков, способных не только быть «назначенцами» (читай – чиновниками), но и выйти к разгневанной толпе, предложить какие-то свежие идеи, завоевать авторитет. Они есть, хоть и немногочисленны. Социальный контракт, видимо, будет включать в себя обмен открытости власти на некоторую самоорганизацию и солидарность населения.
– Думаете, получится?
– Россия уже продемонстрировала иную реакцию на кризис, нежели Европа. Там спасали производство, у нас – тратили громадные деньги, чтобы сохранить контроль над собственностью. Банковскую и биржевую фазу кризиса население практически не ощутило, однако обвал реального сектора неизбежно повлечёт за собой социальный кризис. Но и он в России, я думаю, не приведёт к глобальной катастрофе, если только не развалится система управления.
Революций, скорее всего, не случится, разве что произойдёт множество спорадических протестных выступлений, подобных владивостокским или барнаульским. Вопрос в том, как власть станет гасить эти протесты. В Барнауле использовали финансовый ресурс, во Владивостоке – силовой. Но средств всё меньше, а сила может вызывать ответное сопротивление (тем более что проблем не решает). Политического же ресурса – то есть возможности влиять на людей посредством политических партий и организаций – сейчас у российской власти нет. Опираться ей, по сути, не на кого.
Трудно сказать, какой путь будет избран, слишком многое зависит и от внутренних факторов, и от ситуации в мире, и от решимости отдельных руководителей… Допускаю, что инициативы могут исходить от совершенно неожиданных людей. В любом случае все наши предварительные расчёты, сделанные в относительно благополучное время, придётся сейчас пересматривать и переделывать.
Беседовала