Отрывок из романа
Бакизат охватило отчаяние. Она не могла дотащить сброшенный с самолета тюк до Жадигера. Он лежал недалеко, на ледяном выступе тороса с противоположной стороны льдины. И в другое время она легко сволокла бы по льду небольшой тюк, перевязанный верёвкой; но сейчас она не в силах была сдвинуть его с места. И не в силах развязать верёвку. Обмороженные, негнущиеся, скукоженные, как сучья саксаула, с почерневшими ногтями пальцы не действовали. Она дышала на них, но они не ощущали тепла. Только ломили сильной ноющей болью, которая становилась особенно нестерпимой, когда пальцы прикасались к тугому узлу волосяной веревки. Тогда она отдёргивала руки и трясла ими, словно хотела сбить с них пламя. Не зная, что ей делать, засовывала кисти рук под мышки и, сгорбившись, долго топталась на месте. Было ясно, что их ей не развязать.
И тогда она неожиданно для себя опустилась на колени и вцепилась в верёвку зубами. После недолгой возни ощутила, как узел поддаётся, но тут со страхом почувствовала, что закружилась голова, ещё немного – и она рухнула бы головой на лёд; но в последнее мгновение успела выставить руки и, стоя на четвереньках, передохнув чуточку, снова ухватилась зубами за верёвку.
И вскоре, едва веря самой себе, держала в руках пластмассовую флягу, внутри которой оказался горячий бульон. Пряный, опьяняющий, вкусный дух шел от плотно закрытой крышки. «О Создатель! О Всемогущий, Всемилостивый!..» Бакизат не смогла дальше выразить словами то, что волной поднималось в душе. Только лицо её, обмороженное, тёмное, всё в корках струпьев, дрогнуло и осветилось чем-то похожим на улыбку. Растресканные и почерневшие, словно обугленные, спёкшиеся губы странно и страшно искривились, невнятно шепча: «Господи! Владыка наш! Дошли, видно до тебя мои мольбы... Окажи милость и бедному рабу твоему Жадигеру...» Подбородок её задрожал, она утирала слёзы рукавом и шмыгала носом.
Наконец она справилась с беспощадной дрожью, не отпускавшей её ноги, и сделала первый шаг. Она осторожно поставила мысок ноги на лёд, будто пробуя, насколько крепка его сверкающая гладь. Сделала ещё один шаг. И ещё один. Остановилась. Постояла. Опять в голове закружилось, слабость охватила дрожавшее тело; чтобы не выронить из рук ношу, она опустилась на корточки и переждала, отдыхая. Фляга, прижатая к груди, пахнула теплом и распространила в неживом царстве льда и стужи пьянящий аромат горячей еды. Какое, однако, блаженство – ощущать запах горячей еды, впиваться в него всем своим истощённым существом. Никогда не был так дорог для неё запах пищи. «Может, Жадигер очнётся, похлебав горяченького? Да, да, очнётся, непременно очнётся и придёт в себя!»– произнесла она вслух и заторопилась, хотела быстро пойти вперёд. Но что, однако, это с ней такое? Или внезапная радость враз лишила её сил? Её трясло пуще прежнего. Но напряглась, сделала всё, чтобы встать. И когда встала, её тотчас охватило нетерпение. Теперь бы побежать, помчаться стремглав к Жадигеру. Она действительно готова была побежать, вспорхнуть птицей и полететь! Однако грузное мёрзлое тело не последовало за порывом души, ноги смогли переступить лишь разок-другой и застыли на месте. Дрожь прошла в колени. Нет, с нею явно что-то не то. Мучаясь этим чувством, устремила взгляд вперёд, промеряя путь, который предстояло ей пройти, и пришла в ужас... Нет, видно, не добраться ей до Жадигера, которого она только недавно оставила, тщательно укутав шубой. Ах, ей бы только дойти до мужа да завернуть бы его в одеяло. И кошму потом притащила бы и подстелила на лёд; но сперва напоила бы горячим бульоном; и тогда... тогда, как знать, может, силы вернулись бы к нему. Конечно, руки и ноги его сильно обморожены. А левая нога... да, да... она безнадёжна. Её наверняка потом отнимут. Ну что ж, пусть... пускай хоть обе ноги, лишь бы остался жив. Если только Бог будет милостив, убережёт мужа, если Всевышний поможет им добраться до берега... Тогда... О, тогда она будет на руках носить его.
Ей вдруг припомнился кудрявый мужчина с большими навыкате глазами, которого она видела когда-то в студенческие годы. В тот день... Да, в тот день... что же было в тот день? Ах да, они с Азимом ждали на остановке трамвай. На дворе стояла весна... Нет, не весна, а скорее – начало лета. Точно, начало лета... хотя в чём можно быть уверенным... как бы там ни было, небо сияло чудной синевой. День выдался прекрасный, всё вокруг радовало глаз. И они были веселы. Азим, по своему обыкновению развлекал её всякими смешными историями. Бакизат просто-таки заливалась смехом. И тут неожиданно она услышала какой-то подщёлкивающий, цокающий звук. Люди на остановке обернулись на этот странный звук, затем почему-то разом приглушили голоса и стали поспешно расступаться. Она тоже глянула из-за чьих-то плеч и тотчас оборвала смех. Ей казалось, что сейчас она упадёт, и она невольно ухватила Азима под руку.
– Что с тобой, Батиш?
Ты и сама толком не знала, что с тобой, лишь поспешно попятилась вместе со всеми, уступая кому-то дорогу. Низко над землей, почти на уровне коленей медленно передвигавшейся стройной блондинки, ты увидела кудрявую голову молодого мужчины с большими черными глазами. Без обеих ног, тащил он на руках свое туловище, похожее на ступу. И как лошадь копытами, подщёлкивал по асфальту деревяшками, крепко зажатыми в руках. Опираясь на них, он проворно перебрасывал тело и шлёпался об асфальт задом, обтянутым подвернутым кожаным фартуком.
– Ладно, – сказал Азим, усмехнувшись. – Не переживай. Ты думаешь, наверное, что он инвалид войны? Я-то полагаю, он просто...
– Перестань!
– Нет, точно... Угодил небось под трамвай. Под этим делом...
Ты оттолкнула руку Азима. Вновь обратила свой взор на необычную парочку. Тебя почему-то волновало, как бедняга заберется в подошедший трамвай. Стройная блондинка, будто угадав твои мысли, быстро наклонилась, привычно и ловко подхватила спутника под мышки и рывком вбросила его в трамвай... О, сколько лет минуло с тех пор! Ты кончила институт. Вышла замуж. Стала матерью двоих детей, но и спустя много лет с того дня всё никак не могла забыть горемычную блондинку. Та снилась иногда, и во сне ты проникалась жалостью к ней. И никак не укладывалось у тебя в голове: что же связывало их, ту блондинку и калеку?.. И теперь, в час беды, на качающейся в открытом море льдине, та светловолосая женщина снова вдруг выплыла из темных глубин памяти. Только на этот раз Бакизат не жалела её, как в прежних снах... не стала ломать голову над загадкой, что же их связывало... ибо теперь сама знала... Сейчас бы поскорее добраться до мужа, напоить его горячим бульоном и завернуть в одеяло. Ах, только бы хватило сил дойти... дойти до него! Но что с ней? Её обуял страх. Она стояла, боясь оторвать ногу от гладкого как стекло льда. Она недоумевала: ведь только что спешила, готова была на крыльях лететь к Жадигеру, как мать к своему малому ребёнку... Разве не она молила Бога: «Лишь бы только выкарабкался, лишь бы живым остался... А я уж, клянусь, буду до самой смерти заботиться о нём... как та женщина...»
Да, она клялась, клялась отныне лелеять мужа, как ребёнка. Говорила она и другие хорошие, трепетные слова. А может, это был сон? И во сне она каялась, клялась и спешила к мужу? Тогда кто разбудил её, прервал чудный сон? И она сидит, не в силах прийти в себя, с помутнённым взором, пелена, застлавшая глаза, клубилась, медленно перетекала, словно река, из одного русла в другое, и Бакизат в оцепенении ждала, что, быть может, эта призрачная река наконец вынесет к ясным берегам. И она вроде и вправду вынесла её на какой-то ровный берег, по которому молочный туман потихоньку растекался... Она огляделась кругом и обнаружила, к своему удивлению, что неподвижно стоит на ледяном поле и неуёмная дрожь по-прежнему трясёт её; но при этом сама она не могла пошевельнуться. Тускло сверкающая зеркальная гладь льда пугала, вселяя в душу невнятный страх. Но Бакизат переборола себя и осторожно ступила раз, затем ещё... Шаги были мелкие, семенящие, но Бакизат радовалась, что не стоит, а как-никак, движется... Немного осталось, совсем немного, твердила она про себя и уже не сомневалась, что доберётся, конечно, доберётся... непременно доберётся до родного человека. Она уже видела его, видела вылезшие из-под полы шубы, почему-то ставшие странно длинными ноги мужа. И всё его громоздкое, крупное тело как-то неестественно ровно, плоско и далеко вытянулось.
...Глаза её широко открылись и уставились на тупоносые рыбацкие сапоги. Невнятный страх заставил её сделать шаг назад. Сапоги эти отражались во льду, как в тихой воде, будто всплыв из неё носками вверх.
– Ж-жади-и-ге-р...
Наверное, голос у неё пропал. Огромное тело под волчьей шубой не шелохнулось в ответ. Она не сразу подошла к лежащему. Вначале отстранённо обошла его кругом. Затем медленно приблизилась и преклонила колени. Что-то страшное, грозное, казалось, сдерживало Бакизат. Она не сразу решилась взглянуть, всё отводила глаза в строну от застывшего в каменной неподвижности тела. Потом, обхватив руками голову Жадигера в лисьем малахае, хотела приподнять её; но невероятная, странная и пугающая тяжесть одеревеневшего тела потянула вниз...
...Бакизат не вымаливала себе прощения, нет; лишь горевала о потере отца её детей. Она не обращалась ни к людям, ни к Всевышнему – обращала, изливала свою горечь самой себе.
Вдруг под ладонью её что-то шевельнулось. Бакизат решила, что это ей показалось; но чуть погодя очень явственно ощутила вновь толчок, и ещё несколько раз кряду стукнуло по пальцам. Что это?! Признак жизни?! На обмороженном, тёмном от струпьев лице женщины страшно, безумно засверкали глаза. «Неужели?! – прошептали её чёрные растресканные губы. – О Тенгри!.. Владыка наш, Создатель! Это же сердце! Жизнь вернулась к нему! Жив! Жив Жадигер! О Тенгри! Жив он! Жив!» Бакизат хотелось кричать. Но от волнения не могла... радость душила её. Растерянная, засуетилась и, не в силах унять своё нетерпение, рывком просунула руку под одежду Жадигера, стала искать на груди его сердце. Бесчувственные пальцы её наткнулись на что-то живое. Подвижный комочек, слабо трепыхнувшись, проскользнул между пальцев, юркнул куда-то в сторону. Бакизат удивилась и, передвинув руку вслед ускользнувшему живому комочку, поймала его; но существо это, ужаснувшись ледяного холода руки, беспокойно затрепыхалось и тихо пискнуло. Оказывается, крохотное существо имело крылышки и хвост. Птичка! Ну да, птичка! Но... но что же это? Как же? Значит, верно то, что в народе говорят: «Умирает лишь плоть, а не душа. Душа усопшего вместе с последним его дыханием выпархивает из его груди, словно птица...» Значит ли это, что птичка в её ладони, трепетно врущаяся на свободу, не что иное, как душа Жадигера?! Женщине хотелось кричать на весь белый свет: «Жадигер не умер! Он жив! Жива его душа!»
Перевёл