Вера Дорди, Новосибирск
Выбор
Ты говоришь, снега и маябри
забудутся, лишь дверцу отвори,
что видимо-невидимо широких
путей туда, где людям повезло,
и проклинаешь весело и зло
страны моей несметные пороки.
А я нарежу сыр и чёрный хлеб
и не скажу, насколько ты нелеп,
когда кричишь
про свой нелёгкий выбор.
Послушал бы, как в сумраке густом
стихает лес за стареньким мостом
и гулко отмечает «выбыл, выбыл».
Пока рассвет ещё неразличим,
давай на посошок и помолчим.
Остаться – невеликая причуда.
Я, может, и уехала бы, но
зачем же сокрушаться об ином –
что всё не то, чем кажется отсюда.
А ты, когда истают фонари,
соври мне, обязательно соври,
что где-то там в своём любимом
кресле
хоть ненадолго станешь уязвим,
когда шепнёт залётный серафим:
«А если бы остался ты, а если?»
Что нежностью затопит до виска –
почудится до явности близка
отчизна. И простив её изъяны,
сорвёшься перетянутой струной –
увидеть бы не рай свой островной,
а этот лес и мостик деревянный.
Юрий Ишков,
Великие Луки, Псковская обл.
Где я живу…
Где я живу, ручьи и реченьки
Омыть достойны руки Бога,
Рассветы зорями увенчаны
Под высью цвета голубого.
Часы и дни текут размеренно,
И чтоб испить ночные росы,
Явилась тихо раньше времени
Обворожительная осень.
Зачахнут клёны изумрудные,
Когда коснутся их морозы,
Нагими станут белогрудые,
Девичьей статности берёзы.
Трава покроется сединами,
Последний лист на иней ляжет,
И снег над жёлтыми равнинами
Как пух закружится лебяжий.
Давно ли ветры лето славили,
Теперь с земли хватают золото,
В края красот и православия
Спешит пора чудес и холода.
Елена Безрукова,
Барнаул, Алтайский край
* * *
Ёжик маленький помятый
Я ревела не по-детски
Искусал тебя проклятый
Пёс соседский
Я тебя помыла в ванне
Раня руки об иголки
Я сквозь рёв звонила маме
Ну а толку
Всё равно ты тихо помер
Ты и мамы не дождался
Ты меня совсем не понял
Не сумел не продержался
Даже если очень ранят
Рядом с мамой всё иначе
С мамами не умирают
Бедный мальчик
Доктор старше Дед-Мороза
Пусть твой скальпель не споткнётся
Мама выйдет из наркоза
И проснётся
Ёжик милый ради Бога
Вот идёт в потёмках мама
Покажи-ка ей дорогу
Из тумана
Борис Фабрикант,
Борнмут, Великобритания
* * *
Горячее молоко, сода и мягкий мёд,
масло плывёт, как желток,
островком.
Этот рецепт со мною живёт,
впитанный с маминым молоком.
Если простуда, гланды,
можно лежать, читать,
в школу ходить не надо,
туда-обратно.
Но одеяло к старым
печным изразцам прижать,
чтобы теплом накрыть
меня старым ватным.
Там за окном зима,
тьма на несколько дней,
простуда пройдёт сама
или уйдёт за ней
и отпадёт листком,
веточкой в календарь.
Адрес совсем простой:
ветер, снега, январь.
Тянется новый год, резанный на куски,
счастие принесёт
или крошки с руки.
Длинно журавль кричит,
кличет синицу в руке.
Жёлтенький островок
плавает вдалеке.
Ирина Рысь,
Москва
Библиотека
Все, кого мы встречали,
хотя бы однажды,
Остаются на полочках нашей души,
Кто собранием книг
интересных и важных,
Их страницы мы часто
потом ворошим.
Кто-то стал ветхой жёлтой
вчерашней газетой,
Той, что вряд ли мы станем
по новой читать,
А другой – целый сборник задач
без ответов,
Тех, что сложно, но так интересно
решать.
Кто-то место займёт, по заслугам,
по праву
На той полке, для самых
особенных книг –
Не стареющих
остросюжетных романов,
И мы будем их бережно очень хранить.
Кто-то станет героем
коротких рассказов,
Где, конечно, всегда
побеждает добро,
Ну а кто-то достоин
одной эпиграммы,
Да и той, что из памяти
стёрлась давно.
Наталья Кожевникова,
Оренбург
* * *
Стихи писать, когда кровавая,
Обожествлённая в примете,
Луна висит над переправою,
Последней, может быть, на свете,
И кто читать их будет вечером,
И, перепроверяя каждое,
В блокнотике, дождём помеченном,
Запоминая с горькой жаждою
Всё, что сегодня мне услышалось
А голуби гудят под крышею,
Примет не зная существующих.
Ангелина Лесная,
Курск
* * *
Моему отцу Кореневу Юрию Николаевичу,
жителю приграничного посёлка Коренево
Курской области, посвящается
По не убранным в срок полям
Не грусти, комбайнёр, не надо,
Терпелива твоя земля,
Всё придётся начать с нуля,
Ради памяти той, что свята,
Ради павшего здесь солдата.
Растечётся живой ручей,
Исцеляющий, предпасхальный.
Дождевой пробудится червь,
И орда цыганят-грачей
Вдоль по пашне пойдёт нахально,
Как по площади привокзальной.
Улыбнись, земледелец. Жизнь
Возродится в твоём посёлке,
Будут снова поля во ржи,
И тебе за тепло души
С поднебесья в разгар уборки
Улыбнётся святой Георгий.
Никита Брагин,
Москва
Цветок бессонницы
Весь вечер думал о тебе,
полночи не могу заснуть,
как будто сквозь теснины гор
устало вьётся путь,
и седина моей тоски,
как бледный холод ледника,
восходит в небо надо мной,
светла и высока.
По шрамам памяти бреду
на этот дальний свет,
и поднимается росток,
любовью отогрет,
и кажется – опять весна,
капель и ручейки
в одном движении твоей
протянутой руки.
Но кто ты, верная моя, –
надежда, символ, дух?
И как тебя мне повстречать,
когда я слеп и глух,
когда я всё давно забыл,
рассыпал, растерял,
и цвет души моей поблёк,
склонился и увял?
Но ты, я верю, навсегда
запомнила меня,
как чистый холод родника
и теплоту огня,
и как письмо издалека,
в чужбине и в ночи,
и покаянную мольбу –
ты только не молчи!
Помилуй и прости меня –
я был таким земным,
что даже звёзды и цветы
преобразились в дым,
и в лёгкий пепел на руке,
помарку на листе,
луны туманный ореол
в полночной высоте.
Но дальше – тихий разговор
с тобой наедине,
и долгожданное прощенье,
и слеза во сне,
и ритма нервный перебой,
как трещина в строке,
и счастья потемневший грош,
зажатый в кулаке.
Зинаида Серен-Чимит,
Кызыл, Республика Тыва
Мать воина-афганца
Преткнулась о камень старуха-мать,
На помощь ей кинулась дева:
– Угбай, подымайся, пусть духов рать
Хранит твою душу и тело.
Как будто нарочно здесь камень лёг
Чернее боли и плача,
Чтоб сердце разбилось о горя порог,
Ступая дорогой незрячей.
– Мне взор застилает от скорби и слёз,
В афганской земле далёкой
Погиб мой сыночек средь битв и гроз,
Мой воин-батыр, мой сокол...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я, вмиг онемев, вслед глядела ей
В печалях неизгладимых...
Нет хуже на свете доли твоей –
Детей хоронить родимых.
Перевод с тувинского Владимира Берязева
Марина Рыбкина,
Новороссийск
* * *
Двор пустеет. Всё, как я люблю:
Воздух суше. Время листопадней.
Обираю с роз усталых тлю,
Радуюсь предутренней прохладе.
Даже полдень больше не разит
Пекла обоюдоострым жалом.
Покрывало – так к утру сквозит! –
Я уже сегодня доставала.
И опять в мои стучатся сны
Алый склон и осень костровая,
Щуплый мальчик с берегов Шексны,
Золотой ухмылки не скрывая.
Герман Титов,
Санкт-Петербург
* * *
Да, сестра моя, Смерть,
ты за каждым листом,
И за каждым прощаньем славянки,
За Невой отражённым
Летейским мостом,
За процентом
в прижизненном банке,
За простуженным эхом
в парадном пустом,
Сквозняком в позабытой альтанке.
У Мак-Фатума я ничего не просил
Для себя в этот век переменный,
За сплетеньем теней,
облаками белил
Видел лики осенней вселенной,
Так что зря не мели,
мы всегда на мели,
Когда сходим с трагической сцены.
В этой оптике есть только ты и заря,
И бессмертный единственный остров,
Тёмных труб якоря, синих окон моря,
Всё, что слишком прекрасно
и просто,
От рождения до эпилога.
Всё, что дорого. Всё, что дорога.
Вера Липатова,
Москва
Монолог Раневской
вчера в метро
видела лопахина
точь-в-точь как у чехова
у моего
чехова
крупный (но не слон)
крепкий (но не бык)
модный (но в меру)
а глаза весёлые
с мохнатыми ресницами
этого не может быть
было
а губы мягкие
в лёгкой усмешке
это нереально
реально
мой типаж
выхОдите?
да
ответила я
Сергей Попов,
Воронеж
* * *
Вечер пробирается по крышам,
занавески в окнах теребя.
В августе под небом тёмно-рыжим
сладко ожидание дождя.
На пороге нового ненастья
не взыщи за старые грехи –
в тишине окраинного счастья
поминать былое не с руки.
Положи антоновки в тарелку,
чтоб молчанье наше превозмочь.
Будем нынче слушать перестрелку
яблок, обрывающихся в ночь.
Лобовые частые удары.
Голубые молнии вдали.
Ах, какие тары-растабары
мы б с тобою за полночь вели!
Дабы миром всё срослось к рассвету
и не ныли битые бока
у плодов, тревожащих планету
мокрых трав и грязного песка.
Чтоб разряды прожитой тревоги
не дошли сквозь дождь и темноту.
Чтобы мы запомнились в итоге
на промытом временем свету.
Игорь Тюленев,
Пермь
* * *
На турецком утёсе безмолвно стою,
Как маяк, что уже не указ кораблю,
Спутал волосы ветер с Босфора.
Топит белую гвардию варваров вал,
Стеньке Разину
дарят дамасский кинжал.
Лжепророкам – разбойник опора.
Византия…
Царьград…
Мусульманский Стамбул
Пол грядущей России одел и обул,
Взор потупили злые гяуры.
Не садятся за вёсла, не рвут паруса,
Русский посвист не гнёт,
словно лук, небеса,
А картечь расклевали всю куры,
А казацкую пику сожрал дымоход,
А казацкую шашку сгноил огород,
Растрепали папаху младенцы…
Только в древней руке полыхает чубук,
Да стремятся глаза, словно птицы,
на юг,
Где галдят, как грачи, – иноверцы.