МЕТАТЕКСТ 
Одно время в литературоведении шёл спор, каких писателей можно называть в наше непростое время постмодернистами: всех или только тех, которые с рожками?
Сошлись на том, что, в общем-то, всех.
«А мужики-то не знают!»
Вот недавно Юрий Буйда обиделся: назвали постмодернистом. Какой же, говорит, я постмодернист? Я человек!.. Руки, ноги, средостение… у меня душа в нём…
Всё-таки литературоведы недостаточно понятно доводят свои решения до народа.
Хорошо ещё, что у них есть мы, газетные критики.
Скажем так. Есть в нашей стране огромные области, где все люди, включая младенцев и членов партии, больны хроническим эписторхозом. Острых проявлений (температура, сыпь, дискинезия желчевыводящих путей) у них нет. Они даже ни о чём не подозревают. Нормальные, хорошие люди. Про паровоз поют, руки моют перед едой. И всё ж…
Так и среди писателей. По убеждениям вы, конечно, не постмодернист. Но на улицу-то из окна выглядываете? Интернетом, сотовой связью пользуетесь? Селёдку заворачиваете в газеты? Слышите, о чём люди говорят в транспорте? Да ещё, поди, описываете всё это… Невозможно не заразиться.
Вот давайте проверим.
«Электорат». «Кризисный менеджмент». «Грязные технологии». «Чёрный пиар». «Теневой лидер». «Идеологический механизм».
Знакомы ли вам эти звуки? Сами вы, конечно, можете ими не пользоваться, но ведь понимаете же, о чём идёт речь. А значит, всё же пользуетесь. «Пассивно». Они вами пользуются.
Я это, кстати, не из газетной статьи выписал. Из литературоведческой книжки. Людмила Сафронова, «Постмодернистский текст: поэтика манипуляции», страницы семь тире шестнадцать, соблаговолите. С помощью этих слов там описывается акт литературного творчества. И не каких-нибудь позорных проныр. А вот Бродского с Довлатовым, например.
Сегодня, если писатель не использует «технологий» (или не даёт им пользоваться собой), его попросту не поймут, не заметят. Писателю приходится «отвечать на вызов времени». На понятном времени языке.
Иначе говоря, с литературой происходит всё то же, что происходит с жизнью. И если в жизни у людей, я извиняюсь, глисты, это значит, что у литературных персонажей тоже глисты – даже если автор не догадывается об этом.
Мы все живём в эпоху Постмодерна. И вся наша литература, к счастью или к сожалению, постмодернистская.
(Правда, с некоторых пор эписторхоз лечат.)
Постмодернизм – это реакция человека на мироздание, лишённое Замысла.
При Модерне (под которым в философском расширительном смысле понимается христианская цивилизация в докризисной «зрелой» стадии) человек живёт ради будущего. Время Модерна линейно. Краеугольный миф христианской цивилизации – о принесении себя в жертву. Ключевое слово – «терпение». («Бог терпел и нам велел».) Нетерпеливость Модерна (скорее бы в космос, скорее бы в коммунизм, скорее бы наши химики изобрели светящийся съедобный асфальт) – это другой конец его великого терпения: человек ждёт главного события, которое всегда впереди.
В отличие от этого время Постмодерна циклично: «всё уже было и опять будет». Это языческая модель. Главное событие в жизни дикаря и животного – то, которое происходит сейчас, потому что «сейчас» – это и есть «всегда». Неслучайно культивирование человеческого «низа» в постмодернистской эстетике. «Культ плодородия», язычнику без этого никуда. В жёстком варианте получаем сорокинщину, в либеральном (Довлатов и окрестности) – «непременное включение общеобязательных недостатков, «маленьких слабостей» в систему положительного персонажа» (формулировка Л. Сафроновой).
Если жизнь происходит сию минуту, ты ничего не можешь отложить на потом, ничем не можешь пожертвовать. Не можешь ничего накопить. Не можешь измениться в будущем, которого нет. Излюбленный лозунг времени: «Люди не меняются».
Разве только стареют.
Если в обществе Модерна литература была средством накопления и передачи опыта, если книжки писались и читались, чтобы что-то изменить в себе и в мире, то для чего существует литература при Постмодерне, когда мир и человек «не меняются»?
Не для «игры». Банкомёт не играет в карты, хотя и производит манипуляции, напоминающие карточную игру.
Не для денег. Деньги самоценны лишь для тех, у кого их нет. Для тех, у кого они есть, деньги обозначают нечто другое. Что именно?
Не «свободу». Свобода выражается через «выбор», то есть самостоятельной ценностью не является. Выбор, в свою очередь, выражается через «возможность выбора». А возможность – это то, что «можно», за нею скрыт некий властный субъект, изначальный хозяин любой возможности.
В обществе Модерна таковым хозяином ощущался Бог (отсюда «если Бога нет, всё дозволено»). В Постмодерне функции Бога формально распределены между всеми атомами социального космоса: «Возможно всё, что угодно всем».
Причастность личности ко «всем» (а значит, к максимальным возможностям, максимальному выбору, максимальной свободе) измеряется её популярностью. Популярность – важнейшее символическое выражение власти (а стало быть, полноты человеческой жизни) при Постмодерне.
Конечно, популярность – это немного стыдно. Тогда можно психологически подменить «всех» собой. Дескать, в признании иногда нуждаюсь (слаб человек), но понимаю: высшее признание – это ощущение своей правоты. Своего высокого космического одиночества, а значит, никем не контролируемого, неограниченного доступа ко всем возможностям.
Таков смысл жизни человека, которому не для кого и нечем жертвовать.
Выходит, борясь за свою художническую состоятельность (за «хороший текст»), художник на самом деле борется за читательские симпатии.
Как раньше – за божественное признание.
Способам и средствам этой борьбы посвящена книга Людмилы Сафроновой.
Читателю можно польстить. Читателя можно перехитрить, запугать, подкупить, убедить, разжалобить, «инфицировать», «переформатировать». В любом случае – подчинить.
Именно это и называется «художественным воздействием».
Или «магией слова».
Если же писатель открыт и честен, если держится с нами на равных, мы недовольны. Он кажется нам «прямолинейным», а его текст – «декларативным».
Да так оно, в общем-то, на самом деле и есть.
Гоголь в «Избранных местах из переписки с друзьями» был с нами куда честнее, чем когда писал «Мёртвые души», а что толку.
Собственно, это главное, о чём я хотел сказать в связи с книгой, состоящей из таких примерно пассажей: «Конфронтационная контаминация авторской маски является одним из самых распространённых лингвистических приёмов в постмодернистском шизофатическом дискурсе». При расшифровке эти формулы теряют девяносто процентов свой устрашающей многозначительности.
Ну да, Довлатов прикидывался нуждающимся в материнской любви ребёнком, а Бродский – ветошью; Абрам Терц пожирал печень Пушкина и Гоголя, чтобы обрести их силу; Пелевин перегружает читателя смысловыми элементами, чтобы вызвать у того потерю контроля над собственным сознанием, а Борис Акунин, наоборот, симулирует простоту и естественность, чтобы замаскировать идеологическую накачку.
Всё это понятно и, будучи сто раз понятым, продолжает работать.
Вам обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад.
Банкуйте, чего уж.
И всё же приятно думать, что когда-нибудь Постмодерн (в соответствии со своей циклической моделью хотя бы) закончится.
Жаль только, жить в эту пору прекрасную…
Хотя как знать. Всё бывает.
Постмодернистский текст: поэтика манипуляции. – СПб.: ИД «Петрополис», 2009. – 212 с.
Код для вставки в блог или livejournal.com:
Постмодернисты, Сталин дал приказ
Одно время в литературоведении шёл спор, каких писателей можно называть в наше непростое время постмодернистами: всех или только тех, которые с рожками?
КОД ССЫЛКИ: