Линь Наоли (Дарья Потапенко),
Санкт-Петербург
Отрывок из романа
– Святой отец, я согрешила, – шепчущий голос так горячо приблизился к узорной решётке, что падре пришлось отклониться в сторону. – У меня совсем не было времени каяться. Я грешила каждый день, а затем приходила домой и бессильно валилась на постель, сознавая свой грех, но ни с кем не говоря о нём. Мне было стыдно.
Красные губы Фэйфэй круглым пятном метались за тёмным резным деревом. Лихорадочное дыхание пахло арбузной жвачкой. Фэй всегда жевала жвачку перед исповедью, каждый раз с разным вкусом.
– Я стала думать о нём больше. И знаю, что каждая мысль – грех. Мысли стали хуже. Иногда мне удаётся отвлечься от них, но в иные дни я даже во время еды об этом думаю, представляю, будто он смотрит на меня или говорит мне что-то. Когда чищу зубы, думаю. У меня два греха, один – уныние, и второй – сладострастие. Я знаю, о чём говорю. Раньше мои мысли о нём были невинны, но теперь они не невинны. Я позволила себе подумать так один раз, и с тех пор не могу остановиться. И мы с вами знаем, падре, это греховно вдвойне. Потому что о нём нельзя вовсе думать. Никак нельзя, а тем более, как я. И я плачу каждую ночь. Я боюсь каждой новой встречи, но без них, как без воздуха. Падре.
Он уже привык к этому звуку и узнавал его с лёгкостью. Двадцатилетняя Фэйфэй сглатывала слёзы.
Падре исповедовал её давно и знал, что за грех терзает её сердце. Будучи замужем, Фэй страдала от тайной страсти к другому мужчине. На каждой исповеди она шептала, что это её чувство греховно, почти противоестественно. Падре понимал: вряд ли за грозными словами скрывается что-то поистине страшное. Скорее всего, Фэйфэй влюбилась в университетского профессора, возможно, тоже женатого. О том, чтобы признаться ему, не было и речи, но девушка всё равно терзалась чувством вины. Она просила наказания, но падре никогда не был с ней слишком суров.
– Простите меня грешную, – шёпот красных губ робко поцеловал узорную решётку ставни.
– Бог простит, – улыбнулся Гао, изображая пожилой бас.
Тайфун, пришедший с корейских островов, к середине сентября затянул шанхайское небо жемчужной дымкой. От резких порывов ветра выжженная солнцем зелень срывалась с ветвей и покрывала мощёные улицы французской концессии. Когда к 28 сентября облака потемнели и пролились первым несезонным дождём, в Шанхае наступила осень – самая холодная за последние десять лет.
Ступив за порог церкви, священник суетливо полез в портфель за зонтом. Козырёк над входом не спасал от сочного косого ливня, и рукава сутаны успели промокнуть, пока Гао неловко раскрывал зонтик.
Круглое красное пятно в мокрой дымке терпеливо ожидало его внимания.
– Фэйфэй! – Гао чуть не выронил зонт.
– Ты сегодня долго, падре, – прихожанка тряхнула короткими волосами. Элегантное каре до середины шеи и летний плащ Прада выдавали в ней богатую модницу – из той узкой и на удивление симпатичной прослойки, которую в Шанхае именовали «вторым счастливым поколением».
– А где господин Ван Мин? Кажется, я не видел его сегодня в церкви.
– А меня видел?
Гао заморгал. Об этом его предупреждали, в этом заключалась опасность дружбы с прихожанами – как избежать греха, гуляя в туманной области недоговорок и недознания? Анонимность исповеди и дружеская искренность сталкивались под кривым углом, и Гао стоило огромных трудов огибать его правильной дорогой.
– Я видел, как ты заходила в церковь. На исповедь.
Внимательный взгляд Фэйфэй потерялся в тумане усилившегося ливня.
– Ван Мин не ходит на исповедь, – сообщила она.
– И точно. Я ни разу не исповедовал его.
– А меня исповедовал?
– Тебя исповедовал.
Красные губы Фэйфэй приоткрылись. Гао смиренно опустил голову. Жемчужная патина ливня скрывала неуверенность и страх греха.
– Я много раз говорила Ван Мину, что нужно исповедоваться. Но он точно не хочет слышать. Скажи, он хороший прихожанин, падре? Он ведь был на всех твоих проповедях. А мне кажется, ты и шимпанзе научишь христианству.
– Не дави на него, Фэй. У каждого своя дорога к вере, для кого-то это путь в один день, кому-то приходится плутать. Его путь долог, но он уже много лет не сворачивает с него.
Красные губы Фэй надулись, точно нераспустившийся бутон шиповника.
Впервые её привели в церковь в возрасте семи лет. В тот год компания её отца заключила ряд важных сделок, а мать получила лекторскую должность на факультете китайской драмы. В детстве Фэй бегала с соседскими девчонками в местный буддийский храм. У старшей из девочек была любовь с сыном настоятеля. Фэй нравилась предвечерняя тишина буддийского сада, запах цветущего пруда, прохлада каменных мостиков. Нравилось наблюдать за сыном настоятеля и старшей девочкой, игравшими в го на скамейке под ивовым деревом. Но когда семилетняя Фэй ступила на порог Церкви Святого Иосифа и прослушала свою первую проповедь, ей стало ясно – пора детских игр закончилась, и теперь начнётся её настоящая, взрослая жизнь.