Что мы имеем сегодня на родных подмостках, если попытаться обозреть всю картину с самого верхнего яруса? Труп классики – новаторски осквернённый или же талантливо гальванизированный? Импортную комедию, очень смешную, но намертво забываемую уже на уровне гардероба? Череду бодрых и разудалых капустников? А если и промелькнёт среди них современная русская драма, то посвящена она будет в девяноста случаях из ста будням обитателей городской помойки, которые, матерясь, мечутся между промискуитетом, вечностью и наркотой.
При всём при том, что есть у нас, конечно, и настоящие, честные пьесы, и блестящие режиссёрские работы, но в целом российский театр совершил предательство по отношению к своему главному – во все былые времена – объекту, субъекту и действующему лицу. К современному живому человеку. Непостижимо, но театр словно и не заметил жуткую социально-нравственную катастрофу, потрясшую Россию в 90-е, прошёл мимо неё, точно сытый банковский клерк мимо побирающегося ветерана. Это нежелание признавать центральный конфликт эпохи – между обманувшими и обманутыми – фантастически нетипично для нашего театра. Всегда – и при самодержавном присмотре, и в самые подцензурные советские годы реальные, а не фантомные боли общества всё же прорывались на подмостки. А ныне…
Мину брезгливого равнодушия к реальности, въевшуюся в лицо отечественной Мельпомены, нельзя прикрыть никакими «золотыми масками», канонизировать никакими госпремиями и «триумфами». А самое грустное заключается в том, что произошло всё это в годы, когда власть в кои-то веки дала российскому театру «вольную». Может, именно в этом суть проблемы? Может, именно благодаря внезапно свалившейся полнейшей свободе высказывания не появляются на афишах имена, которые хоть в малой степени могут претендовать на звание «нового Островского», «новых Чехова с Горьким» или хотя бы даже «нового Гельмана».
Кто виноват в сложившейся почти трагедийной мизансцене: «ленивые и нелюбопытные» театры или крепкие своим умом драматурги? Что делать? И когда же придёт на российские подмостки настоящий день? Как в переносном, так и самом прямом смысле слова.
То, что современная драматургия не востребована театрами, – сомнительное утверждение. Разве не идут в наших театрах спектакли по произведениям Александра Галина, Бориса Акунина, Людмилы Улицкой, Юрия Полякова, Михаила Рощина, Ольги Мухиной, Петра Гладилина, Людмилы Петрушевской, Нины Садур, Надежды Птушкиной, Михаила Бартенева, Сергея Носова, Николая Коляды? Недавно Академический Саха-театр привозил в столицу из Якутии спектакль «По велению Чингисхана». Хан, конечно, древний, но рассказал о нём современный писатель Николай Лугинов. Так что к списку пьес прибавим инсценировки современной прозы – от Александра Солженицына и Чингиза Айтматова до Василия Аксёнова или Павла Санаева. Теперь скажите: считать ли современной драматургией либретто для музыкальных спектаклей? И если вы, как я, ответите на этот вопрос утвердительно, то современные произведения идут практически во всех театрах: от Театра юного зрителя или Российского академического молодёжного до Большого театра или Театра Армии. К тому же следует определить сам термин «современность». Я лично имела честь общаться с Виктором Розовым, Алексеем Арбузовым, Александром Володиным. Иначе говоря, эти люди – наши старшие современники. Их пьесы тоже есть в репертуаре.
Другое дело – то, что теперь драматургия не оказывает такого воздействия на страну и эпоху, как в 60–80-е годы. Но это не театральная проблема. К сожалению, такова общая ситуация в литературе (причём не только художественной). И связана она не с формами (новыми или старыми) и не с эстетическими пристрастиями, а с глубоким кризисом идей, с отсутствием внятных современных (то есть обращённых в ХХI век, а не в ХIII) ответов на главный вопрос – «зачем?». Зачем автор берётся за перо, простите, за клавиатуру? Какие ценности он хочет утвердить или ниспровергнуть?
В.И. Вернадский отмечал в истории периоды регресса, когда мысль приходит в упадок, точное и истинное заменяется ложным – как в последние столетия Римской империи. «Нельзя искать причины такого упадка в нашествии варварских народов… они кроются глубже... связаны с изменением психологии общества, с изменением духовного интереса личности, с ослаблением того усилия, той воли, которая поддерживает научное мышление и научное искание, как поддерживает она всё в жизни человечества!»
Вроде бы речь идёт о науке, но ведь не только о науке, правда? Неслучайно учёный выделяет слово всё. Всё в жизни человечества. Литература, театр – тоже часть жизни.
У Александра Башлачёва была злая (самая злая в его репертуаре) песня «Случай в Сибири». Песня-предсказание о человеческом типе, который скоро станет определять в России курсы валют, государственные границы, тиражи книг и, естественно, гонорары авторов. У этого типа есть родословная. Лакей Яша – его прадедушка. Но Яша в «Вишнёвом саде» – периферийный персонаж. Через сто лет его потомок вырос в главного героя. И самое страшное – не то, что он «сходил во власть», а то, что установил контроль над сознанием нормальных людей, включая учёных и художников. Сегодняшний Чехов вынужден был бы к нему приспосабливаться. А как? Можно найти общие ценности с самодержавным императором, с красным комиссаром, даже с дряхлым генсеком. Но не с тем, для кого добра и зла в принципе не существует. Отсюда – эмиграция в классику, характерная для многих театров. Хоть мифы аборигенов Австралии, только бы подальше от вашего позиционирования брендов. Понятно, что глухая оборона – решение паллиативное. Отложенное на потом. Театр не может существовать без репертуара, отражающего жизнь аудитории. Однако тот, кто всерьёз возьмётся за его создание, окажется в оппозиции не к правительству, не к «левым» или «правым», даже не к спонсорам – к собственным родным и близким. Творческая интеллигенция отождествила себя с интересами верхних полутора процентов и не хочет правды о современном обществе. Никакой правды. Ни трагедии шекспировского масштаба, ни сатиры а-ля Аристофан.
Всё сказанное выше – о реальных проблемах драматургии. Отдельная тема – фирма, которая приватизировала понятие новая драма. Для неё главный критерий современности сугубо идеологический: весь мир – канализация. Мат и патология – естественная форма для столь богатого содержания. С этим комбинатом (агитпроп и коммерция в одном флаконе) как раз всё в порядке. У него много покровителей наверху, он успешно преодолевает сопротивление консервативных профессионалов (актёров, которым в графоманских пьесах нечего играть) и расширяет рынок своей продукции. Скоро, надо полагать, наведёт в театре такой же порядок, как в шоу-бизнесе или в бизнесе телесериальном. Тогда и проблема драматургии будет решена радикально. Спасибо за это скажем сегодняшним конформистам, которые готовы заискивать не только перед богатыми и знатными, но и перед любым культовым ничтожеством.
Не создаются в таком состоянии великие произведения искусства.
Вверху: П.М. Боклевский. Альбом «Типы Островского». Сцены из пьес. И. Москвин (Лука) и В. Качалов (Барон) в спектакле «На дне». Пьеса М. Горького, МХТ. Москва, 1902 год.
Внизу: О. Ефремов (Потапов) в спектакле «Заседание парткома». Пьеса А. Гельмана, МХАТ им. Горького. Москва, 1977 год. Р. Мадянов (Калина) и В. Коренев (Кирюха) в спектакле «Куба – любовь моя». Пьеса М. Бартенева, Театр им. Станиславского. Москва, 2007 год.
Драматический театр в России испокон века был не только кафедрой, с которой миру говорилось много добра. Не только вторым университетом. Не только увеличивающим стеклом. Но и – переосмысляя последнюю из хрестоматийных формул – отображающим зеркалом. Именно ясная зеркальность русской сцены, стремление запечатлеть, показать, осмыслить протекающую за театральными стенами живую жизнь всегда делали её особым социокультурным пространством. Именно из жгучего интереса к окружающей действительности, к насущным проблемам людей, заполняющих зрительный зал, и рождалась та способность к завораживающему увеличению. Тот высокий университетский статус. То гордое звание кафедры, что составило отечественному театру его мировую славу.
«Злободневная пьеса», «актуальный материал», «узнаваемый герой» – все эти понятия были для российских тружеников сцены основополагающими в ту пору, когда и самих слов-то таких ещё не существовало в природе. Фонвизинский Митрофанушка, Чацкий, Хлестаков с Городничим… Театр всегда шёл рука об руку с современной ему драматургией, питая свои чувства свеженаписанными монологами и в ответ возводя своих лучших авторов на котурны всеобщего признания. Что был бы Островский без Малого театра? И наоборот. И можно ли представить себе грандиозный взлёт МХТ, не случись в его истории судьбоносных встреч с Чеховым и Горьким? Ситуация легко опрокидывается и в куда более близкие к нам времена. Тот же «Современник», положивший начало новому театральному взрыву в стране, – сумел бы явиться тем, чем он явился без Розова и других своих авторов-«современников»?..
Сегодняшних литераторов, пишущих в драматическом роде на русском языке, режиссёры с артистами в большинстве своём словно бы в упор не видят. И не то чтобы те вывелись как класс – напротив, список действующих на поле драмы лиц всё множится, а активность их, особенно молодых диалогостроителей, всё возрастает. Читки, фестивали, семинары, конкурсы… А что до постановок, то они остаются уделом экспериментальных площадок, «свободных сцен», малых залов. Да это и немудрено, если учесть, что бог наших «новых драматургов» – постмодернистская перелицовка, стиль – ненормативная лексика, герои – почти сплошь маргиналы. Или мы всё-таки излишне сгущаем краски?
В любом случае в ситуации, когда положение главного автора в театрах РФ занял человек по имени Рэй Куни (в столице оно ещё не так бросается в глаза, но достаточно выехать практически в любой из наших областных центров, где это имя на афишах уверенно варьируется в количестве от двух до четырёх повторений); когда на вопрос о том, какая из отечественных пьес вызвала в стране общественный резонанс, сопоставимый с шумом вокруг «Острова» или «9 роты», «12» или «Груза 200», любой театрал наверняка серьёзно задумается: когда наконец в афише будущей «Золотой маски» только единственное современное российское, с позволения сказать, драматургическое произведение, а именно «Июль» Ивана Вырыпаева, монолог, если кто не знает, произносимый от лица маньяка-убийцы, – разговор, по нашему мнению, назрел.
«ЛГ» начинает дискуссию, или, если угодно, специальный проект, посвящённый сегодняшней русской драме (а также комедии и трагедии), которая планируется к рассмотрению максимально объёмно: и в качестве рода литературы, и через призму сиюминутного театрального процесса. Надеемся, что в разговоре примут участие все заинтересованные стороны: режиссёры и артисты, критики и сами драматурги, что здесь найдут себе должное применение все журналистские жанры, кроме скучного, а мы постараемся дополнить их соответствующей статистикой и прочей информацией к размышлению.
И если в результате наш современный театр и наш современный драматург – эти два по нынешним временам едва ли не антагониста станут друг для друга не то чтобы ближе, но хотя бы понятнее, будем считать нашу сверхзадачу выполненной.
Отдел «ИСКУССТВО»