Любое истолкование факта – уже предположение
Критика не прилагается к литературе, а является её составной частью, – считает Алла Марченко.
Алла Максимовна Марченко – российский критик и литературовед. Родилась в 1932 году в Ленинграде. Окончила филологический факультет МГУ. Работала в журналах «Советский воин» и «Вопросы литературы». Вела постоянные рубрики в журнале «Новый мир», «Литературной газете», регулярно публиковалась в других ведущих советских и российских литературных изданиях. Автор книг «Есенин. Путь и беспутье», «Ахматова: жизнь», «Лермонтов», «С подорожной по казённой надобности» и других.
– Алла Максимовна, вы вели «Колонку обозревателя» в «Литературной газете». Чем вам запомнилась «Литературка» тех лет? Взяли ли вы на вооружение какие-нибудь принципы работы?
– «Колонка обозревателя» – конец 80-х. Но о «Литературке» первых перестроечных лет и рассказано, и написано много. Расскажу, что помню и я, но начну всё-таки издалека, с публикации в «ЛГ» отклика на стихи Николая Заболоцкого в легендарном альманахе «Литературная Москва». Специально указываю не только год – 1956, но и дату: 26 сентября. В конце июля, когда я принесла рукопись в отдел В.Ф. Огнева, газету хотя и лихорадило, но не по общелитературным причинам. А вот в августе, по выходе второго номера, «Литературную Москву» уже разносили в клочья. Однако и В. Огнев, и В. Косолапов (в ту пору временно исполняющий обязанности главреда «ЛГ») подписали статью в печать. Нет, нет, не потому что сам текст им так уж понравился. Важен был факт публикации, решившей издательскую судьбу книги поэта, первой по возвращении из многолетней ссылки. Рукопись, как свидетельствуют выходные данные, сдана в набор 5 октября 1956 г., спустя полторы недели после выхода «Литературки» с положительным, как тогда говорили, отзывом на его на стихи. В том числе и те, что опубликованы в «Лит. Москве». Видимо, этим обстоятельством и объясняется то, что в начале июня 1957 года Николай Алексеевич, заехав в литобъединение «Магистраль», подарил книгу и мне с такой дарственной:
«Алле Максимовне Марченко
С дружеским приветом
Н. Заболоцкий
9.VI. 57.»
Приезжал же он, думаю, судя по дате, по пути в Тарусу и не один, а вместе с дочерью, вдвоём с которой они и прожили то счастливое лето. Во всяком случае, все летние снимки 1957-го, в том числе и знаменитый «В берёзовой роще», сделаны Наташей Заболоцкой.
Извлекла ли я из такого «события» какие-то важные для вчерашней студентки «принципы работы»? Едва ли. Зато впервые убедилась в Действенности Печатного Слова. В его востребованности. Не моего собственного, разумеется. А литгазетовского.
К тому же интересные книги в советские времена появлялись изредка, журналы толстые – раз в месяц, а «Литературка» что-нибудь к размышлению ведущее еженедельно подбрасывала. Даже в 1967-м, когда в преддверии полувекового юбилея революции центральные журналы и главные издательства страны скукожились, перейдя на юбилейный режим.
Короче: с «ЛГ» оказалась связанной почти вся моя литературная жизнь. Чему я здесь научилась? Во-первых, убедилась: разругать и книгу, и автора легче лёгкого, а вот похвалить ох, как трудно. Брань в доказательствах не нуждается, а похвала без доказательств – вещь сомнительная. Поняла (и тоже опытным путём), что в еженедельной газете и вообще в многотиражном издании даже небольшая рецензия – прежде всего портрет автора, а не разбор текста. Да ещё и с сильным теоретическим уклоном. Как было, к примеру, в «Вопросах литературы», в старом «Литературном обозрении» или «Детской литературе». Что касается 80-х годов, то, укладывая «Колонки» в издевательски точный размер, обнаружила у себя азарт работы в сверхкоротком жанре – где всего должно быть по чуть-чуть: и иронии, и проблемности, и хулы, и хвалы.
Кроме того, с переездом в новое здание в помещении огромной столовой самостийно образовалось нечто вроде клуба. Время было голодное. Еда скудная. Зато и получёрный кофе, и крохотная порция коньяка – по себестоимости. И всё-таки не это примагничивало. Время опять, как и 1956-м, неожиданно переменилось, и всем вдруг захотелось выбраться из своих книжных углов и кухонь. И разговаривать всласть – не на ходу и не только по конкретному делу.
– У вас очень необычный круг интересов: Лермонтов, Есенин и Ахматова… Чем обусловлена такая разносторонность? Почему вас привлекли три таких разных поэта?
– С филологической точки зрения круг и впрямь странноватый. Разное время, разная поэтика. Хотя для многих авторов нынешней «ЖЗЛ», может, и обычный. Что до моей троицы, то поэты, они пусть и разные, но самые «свои». Лермонтов свой с детства, Есенин – с отрочества. Ахматова появилась в кругу самых своих позднее: сразу же после того как прочла ранние её стихи в предреволюционных изданиях альманашного толка, которые с величайшими предостережениями выдавали нам знакомые школьной подруги. Что же объединяет их помимо пожизненного читательского пристрастия? Думаю то, что они, все трое, и именно в таком наборе, – загадка русской жизни и литературы. И ещё, может быть, то, что «пленниками времени» почему-то не стали.
Вышедший в редакции Елены Шубиной юбилейный «Есенин» начался с диплома, из которого через два года родилась статья «Золотая словесная груда» в «Вопросах литературы» (1959, № 1). «Лермонтов» (там же) ещё раньше, на втором курсе, со спора с руководителем семинара И.Н. Розановым, которого возмутил неправильный с его точки зрения отзыв на суждения Л. Гинзбург о его романтических поэмах. Короче, все три «тропы» к Есенину, к Лермонтову, к Ахматовой оказались длинными, потому что каждая следующая публикация (то статья, то книга, то глава в учебнике) не повторяла и не дополняла предыдущую, а была новой попыткой разгадать их тайну.
– Какими правилами, на ваш взгляд, должен руководствоваться литературовед, который пишет биографическую книгу о писателе? Как разграничить факты и предположения и, разрушая мифы, не создать собственный?
– Во-первых, я всё-таки не настоящий литературовед, хотя «Поэтический мир Есенина» и числится по разделу литературоведение. Да и статьи 60–70-х в «Вопросах литературы» на беглый взгляд того же плана. Однако «Подорожная по казённой надобности» к биографическим повествованиям академического толка не относится. Скорее это что-то вроде эскиза к портрету Лермонтова, попытка отыскать «форму» его личности, свободная от принятой в научных монографиях полноты и последовательности изложения. Впрочем, принципиальная неакадемичность – особенность почти всех биографических книг, вышедших в серии «Писатели о писателях», что, разумеется, не отменяет необходимости разграничения фактов и предположений. Как её разрешить по правилам, не знаю, поскольку и в «Подорожной», и в вышедшем в «АСТ» трёхтомнике ориентировалась не на правила, а на «предощущение истины». Но дело-то в том, что возникает это предощущение («чувство правды» – если перевести слова Герцена на язык Лермонтова) не в мечтательном воображении, а в результате освоения известной на данный момент фактографии. Что касается предположений, так ведь большинство фактов поступают в копилку исторической памяти вольно или невольно истолкованными, а любое истолкование – не что иное, как предположение. Особенно в проекции воспоминаний. Даже, увы, авторских.
Теперь о мифах, точнее о том, что сегодня вкладывается в понятие «миф». Автор мифа «Лермонтов» – Виссарион Белинский, объявивший граду и миру, что Печорин и есть Лермонтов. Вздор, а поверили многие. От Достоевского до Набокова. Я очень старалась его «разрушить». Не удалось. Создательница ахматовского мифа – Цветаева: «Анна Всея Руси». Но ААА была чересчур умна и иронична, чтобы застыть в «мраморной» позе. Тогда-то и появлялись не мифологические признания: «Оставь, и я была, как все, и хуже всех была...» Один Есенин оказался прирождённым мифотворцем, впрочем, своеобразным. Каждый из «сложенных» им мифов, «песен о себе» – Цветок с луговой межи, Пророк Есенин Сергей, Московский озорной гуляка, даже Чёрный Двойник, – не иллюзия, а самая что ни на есть реальность. Малость преображённая, но реальность.
– Вы известны не только как автор биографических книг, но и как критик. В чём, как вы считаете, заключается основная задача критики сегодня?
– В том, чтобы хотя бы культурой письма убедить и работодателей, и читателей, что она не прилагательное к художественной литературе, а составная её часть. Даже болезни у них, к сожалению, одинаковые: «мелкомыслие и невежество». Просто у критики иной способ и соображения понятий, и объяснения оных. Предназначение вроде бы почти то же: длительное наблюдение современных замечательных явлений. Однако не только в жизни, но прежде всего в литературе. Но если ты ещё и филолог по образованию, то филологические навыки остаются при тебе. Как и интерес к истории и к классике. По крайней мере, лично мне филология, не став профессией, работе в критике ничуть не мешала. Наоборот. Даже при написании статей и рецензий для «ЛГ» помогала. Недаром же Пушкин в рассуждениях о критике предупреждал о необходимости изучения образцов.