В будущем году исполнится 100 лет «Вехам», сурово и нелицеприятно оценившим исторический опыт русской интеллигенции
Анатолий УТКИН
После революционной бури 1905 года прошло ещё немалое время, прежде чем послышались трезвые голоса представителей русской интеллигенции, критически взглянувших на недавний революционный опыт. И мы сидим у реки истории, ещё не смея критически осмыслить опыт 1991 года. Обратимся же к предшественникам.
ПЕРЕЖИВ РЕВОЛЮЦИЮ
Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от неё ожидали. Положительные достижения освободительного движения всё ещё остаются, по мнению многих, проблематичными. Русское общество, истощённое напряжением и неудачами, находится в оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрублением нравов, пошла положительно назад.
К 1909 году российская интеллигенция прошла эпоху осмысления опыта первой русской революции, и это выразилось в публикации сборника работ группы философов, критически относившейся к радикалам 1905 года, к их идеям и к их выводам из страшного для России опыта. Россия вздрогнула – она давно ждала критического разбора почти смертельного для себя опыта. Появившийся на прилавках книжных магазинов сборник назывался «Вехи». Он был встречен едва ли не враждебно, но к 1917 году обрёл славу пророческой книги. Это было то, что здравомыслящая Россия предупреждала о 1917 годе со всеми его последствиями.
Коллектив «Вех» жестоко оценил опыт русской интеллигенции, попытавшейся возглавить революцию. Горечь слышна в словах М. Гершензона, известного историка литературы: «Мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть, русских интеллигентов… Нигде в мире (радикальное. – А.У.) общественное мнение не властвует так деспотически, как у нас». Сонмище больных, изолированное в родной стране, – вот как определили русскую интеллигенцию в революции «веховцы». Народ, который русские радикалы так долго идеализировали, которому льстили и который защищали, отшвырнул радикальных интеллигентов в 1905 году – и так будет происходить и в будущем, потому-что существует разрыв между революционным восприятием и народными мечтаниями. Народ «не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно, с бессознательным мистическим ужасом».
Желанием авторов этого сборника – лучших русских интеллигентов – авторов статей о русской интеллигенции, было переступить магический круг общероссийской общественно-политической борьбы и убедить русскую интеллигенцию в необходимости пересмотра духовных ценностей, их иерархии, показать, что, оставаясь в границах чисто политических задач, в этом упорствуя, русская интеллигенция не сможет решить и самих этих политических задач, и гораздо более важных человеческих проблем.
Авторы «Вех» оценили события 1905 года как «всенародное испытание тех ценностей, которые более полувека как высшую святыню блюла наша мысль. Отдельные умы уже задолго до революции ясно видели ошибочность этих духовных начал...»
ПАРТИЙНОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ
Но что бросается в глаза – это яростное партийное разделение – «оно нигде не поникает так глубоко, не нарушает в такой степени духовного и культурного единства нации, как в России. Даже социалистические партии Западной Европы, наиболее выделяющие себя из общего состава «буржуазного» общества, фактически остаются его органическими членами, не разрушают цельности культуры. Наше же различие правых и левых отличается тем, что оно имеет предметом своим не только разницу политических идеалов, но и в подавляющем большинстве разницу мировоззрений или вер».
Будь в России хоть горсть цельных людей с развитым сознанием, то есть таких, в которых высокий строй мыслей органически претворён в личность – деспотизм был бы немыслим. Достаточно вспомнить «святых» Кромвеля и горстку юношей, освободивших Италию.
НАША ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Русская интеллигенция, будучи безрелигиозной, пишет П. Струве, «в то же время была мечтательна, неделовита, легкомысленна в политике. Легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения, – словом, тут была и есть налицо вся форма религиозности без её содержания… Ни на одной живой исторической силе это противоречие не тяготело и не тяготеет в такой мере, как над русской интеллигенцией… Русская интеллигенция идейно отрицала или отрицает личный подвиг и личную ответственность, и это противоречит всей фактической истории служения интеллигенции народу, фактам героизма, подвижничества и самоотвержения, которыми отмечено это служение». Аскетизм и подвижничество интеллигенции, отдававшей свои силы народу, были лишены принципиального морального значения и воспитательной силы. Это обнаружилось с полной ясностью в революции 1905 года. Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнуздание и деморализацию.
«Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? – я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. – Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу! Стыдно сидеть дома!» – и все сознания высыпали на площадь, хромые, слепые, безрукие: ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, – да оно и легче и занятнее, нежели чёрная работа дома… Интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения: ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем; день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, всё вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью – то гордый вызов, то подкладливость».
Так как народ состоит из людей, движущихся интересами и инстинктами, то, просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистический плод. Народническая проповедь (не говоря уже о марксистской) в исторической действительности превращалась в «разнуздание» и деморализацию. Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных инстинктов совершилась с ошеломляющей быстротой.
«Война (русско-японская. – А.У.), – пишет П. Струве, – раскрыла глаза народу, пробудила национальную совесть, и это пробуждение открывало для работы политического воспитания такие широкие возможности, которые обещали самые обильные плоды. И вместо этого что же мы видели? Две всеобщие стачки с революционным взвинчиванием рабочих масс (Совет рабочих депутатов!), ряд военных бунтов, бессмысленных и жалких, московское восстание, которое было гораздо хуже, чем оно представилось в первый момент, бойкот выборов в Первую думу и подготовка (при участии провокации!) дальнейших вооружённых восстаний, разразившихся уже после роспуска Государственной думы… Итак, безрелигиозное отщепенство от государства, характерное для политического мировоззрения русской интеллигенции, обусловило и её моральное легкомыслие, и её неделовитость в политике».
РАЗВЕНЧАНИЕ ГЕРОЕВ
Развенчание революционного героизма, привычной связи революционера с лучшим порождением русского общества – его интеллигенцией составили предпосылку всего анализа революции как явления. Но авторы «Вех» пошли значительно дальше. Так, П. Струве обвинил всю русскую интеллигенцию в неспособности признать необходимость сотрудничества с государством в создании легального порядка после публикации царём Октябрьского манифеста. До тех пор, пока интеллигенция не оставит свою инстинктивную оппозицию правительству и не начнёт вместо этого учить массы уважению к закону, государство царя будет единственной защитой России от анархии.
За поражением в Первой русской революции последовало крушение многообещавшего общественного движения, руководимого интеллигентским сознанием, и последовавший за ним быстрый развал наиболее крепких нравственных традиций и понятий в среде русской интеллигенции. Характерная особенность русского интеллигентского мышления – неразвитость в нём того, что Ницше называл интеллектуальной совестью. Как объясняет ситуацию С. Франк, «жизнь не имеет никакого объективного внутреннего смысла; единственное благо в ней есть материальная обеспеченность, удовлетворение субъективных потребностей; поэтому человек обязан посвятить все свои силы улучшению участи большинства, и всё, что отвлекает его от этого, есть зло и должно быть беспощадно истреблено – такова странная, логически плохо обоснованная, но психологически крепко спаянная цепь суждений, руководящая всем поведением и всеми оценками русского интеллигента… Социалист – не альтруист, он также стремится к человеческому счастью, но он любит уже не живых людей, а лишь свою и д е ю – именно идею всечеловеческого счастья».
Сила «Вех» заключалась в безусловной репутации её авторов – это не были нанятые властью критики, это были лучшие русские мыслители, пользовавшиеся в рядах российской интеллигенции безусловным авторитетом. Главное – в изображении веховцев революционер перестал быть «солью земли Русской». Помогли и сами революционеры – известный бомбист Б. Савинков опубликовал в том же 1909 году фактически свою автобиографию «Конь бледный», и Россия познакомилась с душевным миром одного из наиболее прославленных террористов. Патологическая деструкция, аморальная тяга к насилию, неукротимое самовозвеличение (не говоря уже о нечеловеческой жестокости, преступной тяге к насилию) – всё это подрывало культ самоотверженного сына родной земли, якобы готового отдать за неё свою жизнь.
«ИНАЯ РОЗНЬ»
Франк и Бердяев выступили с тезисом, что атеизм и материализм русской интеллигенции привели к тому, что абсолютные истины и моральные ценности были пожертвованы в пользу «блага народа». Исходя из этого утилитарного принципа революционеры разделили русское общество на эксплуататоров и их жертв. Из великой любви к человечеству родилась непримиримая ненависть к конкретному человеку, месть к нехудшей части русского народа. Б. Кистяковский осудил тенденцию радикальной интеллигенции развенчать «формальность» законов, как низших по отношению к исконно присущей народу справедливости. Именно кодексы законов обладают абсолютной ценностью – единственной реальной гарантией свободы, и любая попытка подчинить эти законы интересам революции приведёт в конечном счёте к деспотизму. А. Изгоев высмеял «детскую левизну студентов», обвинявших правительство во всех грехах, не имея при этом представления о «должном», о действительно эффективных законах.
М. Гершензон определил задачи русской интеллигенции, стоящей на краю падения своей цивилизации: «Между нами и нашим народом – иная рознь. Мы для него – не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз;..
К а к о в ы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной».
Разумеется, «Вехи» вызвали в среде интеллигенции бурю самооправдания себя, любимых, и обличения авторов сборника. Более всего ярились партийные вожди. О предательстве народного дела говорили лидер конституционных демократов П. Милюков и вождь социал-демократов-большевиков В. Ленин. Даже Д. Мережковский заклеймил веховцев как группу людей «бичующих до смерти истощившую свои силы лошадь».
Но «Вехи» читали все. Идеи книги услышали не тысячи – миллионы. Это была здоровая критика российской интеллигенции, потерявшей голову в лелеемом три четверти века революционном походе без руля и без ветрил.
Вехи-2009
У «Вех» удивительная, даже уникальная судьба. Встреченные искренними восторгами и столь же искренними проклятиями, «Вехи» не остались в своём времени, а жили и продолжают жить в сознании мыслящих людей России. Даже те, кто сегодня утверждает, что все размышления авторов, укоризны, предостережения и обращения к интеллигенции ничего нового в себе не содержали, что собственные ожидания «веховцев» не подтвердились, не оправдались, вынуждены тут же признавать, что на каждом историческом разломе эту книгу снова вспоминают. «Вехи» перечитывают, сопоставляют написанные столетие назад строки с реальностью, сверяют мысли авторов со своими и находят в этих сопоставлениях что-то чрезвычайно важное и злободневное.
Времена проходят, иллюзии сменяются разочарованиями, затем новыми обольщениями, а книга по-прежнему вызывает в российских умах какое-то особое чувство. Значит, «веховцам» удалось поставить вопросы, чрезвычайно важные для российского общества, обнажить противоречия, присущие ему органически.
Потому мыслящих людей в России всегда тянет к ним.
Потому в наступающем году «ЛГ» начинает разговор о современных проблемах страны в духе «Вех». Это будет попытка создать что-то вроде сборника «Вехи-2009». Сказать о том, о чём нельзя молчать. Потому что всем сегодня ясно: страна вновь вступила в полосу испытаний, исход которых никому не известен.