Виктор АКАТКИН, профессор Воронежского университета
Приближение 200-летия со дня рождения Алексея Кольцова (1809–1842) в Воронеже было заметно: появились портреты на уличных щитах, на здании областной библиотеки, обновлён сквер его имени. Управление культуры и туризма Воронежской области утвердило «План мероприятий Года А.В. Кольцова», план грандиозный и, наверное, выполнимый, потому что многое уже сделано и делается, несмотря на…
Как всегда, в череде спешных юбилейных мероприятий сами собой возникают вопросы: знаем ли мы Кольцова как поэта и личность? помним ли романсы и песни на его стихи (а их более 800)? кто сейчас читает и будут ли читать его «песни вещие» (Некрасов) через 50, 100, 200 и более лет? Совсем недавно на эти вопросы отвечали утвердительно и оптимистично. Правда, с важными оговорками, о которых следует напомнить. Они касались судьбы русского языка, России и самого русского народа, в прямую связь с которой была поставлена судьба творчества Кольцова.
Критик В. Майков писал в 1846 году: «До сих пор Кольцов был поэтом без публики». Неграмотные не могли его читать, а образованные смотрели на его стихи как на экзотические факты из крестьянского быта. Отсюда следовал очень осторожный прогноз о его будущем: «История его влияния только что начинается, и мы не считаем себя вправе заглядывать в будущее».
Несмотря на некоторые полемические передержки, признание Кольцова в высших литературных кругах было безоговорочным. Не оттого ли, что смотрели на него сверху и поднимали до себя из жалости? Не потому ли, что не боялись соперничества как с равным? Нет, высоко ценили – искренно и по правде. Друг юности А. Сребрянский одним из первых распознал: Кольцов «есть поэт самобытный», хотя и самоучка, поэт вопреки тому, что «его быт есть нечто антипоэтическое». Стали известными и две оценки Пушкина: «Кольцов обратил на себя общее благосклонное внимание», а вторая – созвучно с Жуковским: «Ничего не читали выше его стихотворений». О Белинском и говорить нечего: для него Кольцов – «поэт по призванию, по натуре», талант которого не могли охладить никакие препятствия, они только придавали ему «ещё большую энергию».
По мнению критика А. Дружинина, сторонника «чистого искусства», Кольцов «в лучших своих произведениях родной брат русским людям древнего времени, сложившим лучшие наши песни». А песня Кольцова, «воссоздающая поэзию степей и лесов родины, даёт нам больше, нежели все моральные рассуждения по поводу Телемака, сына Улиссова». Кольцов «жил с народом и передал нам его поэзию в совершенстве». Безо всяких скидок на биографические данные высоко оценивает его стихи суровый реалист Н. Добролюбов: «Они были бы замечательным, необыкновенным явлением даже в том случае, если бы их написал и не только простолюдин, а поэт, получивший самое полное образование». Вывод Добролюбова: Кольцов «великий народный поэт», сделавший достоянием нашей литературы всё, «что можно взять из народной поэзии». Важно отметить, что эпоху общественного подъёма 40-х годов Добролюбов характеризует словами Кольцова – «Живых надежд семья», как и последующий кризис и разочарование: «Где девалася Речь высокая, Сила гордая?» Как революционный демократ, Добролюбов, конечно, не мог не посетовать, что поэзии Кольцова «недостаёт всесторонности взгляда» на события современности, что народ у него живёт «в уединении от общих интересов», да и сам Кольцов «своими стремлениями иногда отдаляется от народа». На что намекал тут критик? Скорее всего, на религиозные и великодержавные мотивы в лирике Кольцова, на недостаток революционности (по сравнению с Беранже, например).
Как видно, эстетические оценки поэзии Кольцова увереннее и выше, чем общественно-политические. По мнению В. Боткина, «одна и та же поэтическая сила живёт» и в Венере Милосской, и в «Илиаде», и в «Гамлете», и в песнях Кольцова, «разница только в степени и форме её проявления». Как смело и в какой ряд поставлен наш Кольцов! Для М. Салтыкова-Щедрина всякий, кто посвятил «свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни», является «продолжателем дела Кольцова». Он обогатил наш поэтический язык, узаконив в нём простую русскую речь, и в этом смысле он является в истории нашей литературы как бы пополнителем Пушкина и Гоголя и, несмотря на свою малую производительность, должен быть поставлен рядом с ними, как человек, давший нашей поэзии новую и чрезвычайно плодотворную точку опоры». Итак, Салтыков-Щедрин указал нам на трёх богатырей русской словесности, давших ей опору в простой русской речи, обогативших наш поэтический язык. И среди них – Кольцов!..
Жизнь поэта во времени, особенно продолжительном, подобна синусоиде, причём всякий раз он уходит и возвращается с разной степенью полноты. В самом начале XX века В. Розанов заметил: «Объём каждого писателя, конечно, уменьшается со временем. С каждым десятилетием остаётся меньше его произведений, ещё живых, ещё нужных, ещё поэтических на новые вкусы. Поэты ссыхаются…» Словечко чисто розановское, но оно выражает суть дела. Однако Кольцов, по его мнению, остался вне этого закона: «В нашей литературе Лермонтов и Кольцов, оба писавшие так мало, являют единственное исключение поэтов почти без ссыхания…»
После смерти поэта в течение всего XIX и в начале XX в. (да и в советские годы) популярность его, по словам О.Г. Ласунского, «была чрезвычайно велика» (о чём свидетельствуют библиографические указатели), «интерес к его личности и, главное, к его песенному наследию практически не угасал». И не только по причине народолюбия, до недавнего времени поощряемого в нашей стране. Но и по основаниям эстетическим: сохранялась живая, сердечная реакция на его стихи и песни, на его поэтический мир и слово. Россия переживала разного рода подъёмы (экономический, научный, художественный), и Кольцов своей энергией, своей окрылённостью соответствовал, поддерживал их. В Кольцове находили полноту бытия, ибо он, писал А. Станкевич (брат Николая), не бегал «ни от горькой, ни от сладкой чаши, подносимой ему жизнью». Его стихи глубоко жизненны, в них видны его страдания, «но важно то, что можно наслаждаться ими».
Н. Полевой говорит о богатстве и теплоте его души: «С Кольцовым грелся я, как будто у камина».
Н. Некрасов называл его песни «вещими», а Л. Толстой, не сдерживая восторга, записал: «Читал Кольцова. Прелесть и сила необъятная». А если заглянуть в стихотворную кольцевиану (книга «Русский соловей», составленная О.Г. Ласунским), то самому захочется написать восторженное посвящение: «русский соловей» (Ф. Шкулёв), «русский баян» (П. Мочалов), «песня огневая» (М. Михайлов), «сердцем рождённое слово» (В. Миляев), «русской речи исполин» (А. Прокофьев), «звенящая кольцовская строка» (О. Калычев), «песни чудесные, заветные» (И. Белоусов), «его устами русский пел народ» (А. Беляев) и т.п.
Но какие-то тревожные (исторически понятные) нотки закрадываются в раздумья о будущей судьбе Кольцова, неотделимой от судьбы страны, русского народа и русского языка. Первая такая нотка прозвучала в 1892 году в стихотворении, посвящённом Кольцову: песня его не замолчит, «покуда Русь – великая страна» (Н. Панов). Эти «пока» и «покуда», это сослагательное «если» стали частыми оговорками в дни 150-летнего юбилея и позже. Прежде всего они касались предметно-изобразительного состава его стиха и поэтического языка. «Изменится русский язык, – предполагал М. Исаковский, – и у Кольцова многое станет непонятным». Ту же опасность видел поэт и критик И. Фоняков: «Уходит из жизни та речевая стихия, которой эта поэзия порождена, а без живых корней дерево засыхает, тем более такое дерево, как кольцовская поэзия, которая вся – не в метафорах, не в движении мысли, но в языке». Более мрачным рисуется будущее всей поэзии М. Соболю: «Машинное стихотворство будет острее восприниматься, чем всё сделанное поэтами от Гомера до наших дней».
Верны ли эти прогнозы и повинен ли в них Кольцов? Ведь его поэзия взросла на живых корнях, состоялась, доказала себя, а сам Кольцов явился, как писал Салтыков-Щедрин, одним из создателей русского языка. А язык – не продукт моды (хотя она и в него вторгается), в нём не только злободневное, на потребу момента, но и базовое, вечное, он неотделим от истории и культуры, в нём материализовавшихся. Язык, пишет И. Ильин, это «соборное орудие национальной культуры», он хранит в себе «всю душу, всё прошлое, весь духовный уклад и все творческие замыслы народа». Кольцовские стихи и песни и есть запечатлённая в слове душа русского народа. Они, как и русская классика, разошлись по городам и весям пословицами и поговорками, незабываемыми песенными куплетами. Кто не помнит, кто не слышал: «По-над Доном сад цветёт», «Под горой, за рекой хуторочек стоит», «Я затеплю свечу воска ярова», «выбелим железо о сырую землю», «ну, тащися, Сивка», «Ты не пой, соловей, под моим окном», «соловьём заветным юность пролетела», «на заре туманной юности», «не шуми ты, рожь, спелым колосом!», «раззудись, плечо! Размахнись, рука!», «иль у сокола крылья связаны, иль пути ему все заказаны?», «что ты спишь, мужичок?» – и др. Эстетическая сила этих слов умножена стихом и музыкой, так что речь Кольцова – это тоже произведение искусства, а подлинное искусство, словно золото, не ржавеет и не стареет. Тем не менее пресловутое «пока» не сходит с языка наших писателей. П. Антокольский: «Пока жив русский язык, Кольцов живёт наравне со «Словом о полку Игореве» и «Медным всадником». В. Астафьев: «Пока есть Россия, будет и он (Кольцов. – В.А.) жить вместе с нею и петь её голосом…» В. Боков: «Если останется хотя бы один русский человек, он будет читать и петь Кольцова». И. Кобзев: «Пока существует на земле русский народ… поэзия Кольцова будет любима в России». О. Фокина: «Пока жива на земле трава, шелестеть-звенеть и его словам» – и т.д.
Нетрудно заметить, что в большинстве высказываний предупредительное и опасливое «пока» касается Кольцова лишь во вторую очередь. А в первую очередь – русского языка, России, то есть нас с вами. Поэзия живёт, пока на неё есть спрос, пока не оглохли, не омертвели наши души, пока мы культурно пассионарны, выражаясь словом Л. Гумилёва. В поэзии Алексея Кольцова есть всё, чтобы она жила, чтобы она радовала и возвышала нас. Дело за нами…
Код для вставки в блог или livejournal.com:
 
«Прелесть и сила необъятная»Приближение 200-летия со дня рождения Алексея Кольцова (1809–1842) в Воронеже было заметно: появились портреты на уличных щитах, на здании областной библиотеки, обновлён сквер его имени. |
| КОД ССЫЛКИ: |