...Ей, двадцатипятилетней, сорокалетние уже кажутся никчёмными старухами. В молодую головку не приходят простые мысли. А между тем (обращаюсь я к этой блогерше) вас, сударыня, от «старух-уродин» отделяет лет пятнадцать всего, и новая поросль, уже наступающая вам на пятки, будет так же видеть совсем скоро уже вас: ей (то есть вам, уважаемая блогерша) уже ничто не поможет, скажут они брезгливо, а туда же, массажи, кремы, фу, какая гадость…
Да, в Европе ХХ и ХХI века привилегиями пользуется юность. Однако так было не везде и не всегда. На Дальнем Востоке старость порой и сегодня ещё почитается в большей степени, чем на Западе, а в неиндустриальных обществах пожилые женщины вообще обладали совсем иным, высшим статусом.
Социологи пишут: «Общества различаются по тому, насколько уважительно они относятся к старости. Во многих аграрных обществах, включая императорский Китай, пожилые люди пользовались особым почётом и уважением. У жителей Северной Бирмы долгая жизнь почиталась за привилегию, дарованную тем, кто вёл праведную жизнь в предыдущей инкарнации. Люди выказывали уважение к пожилым тем, что старались не наступать на их тень. Молодые женщины искусственно «старили» свою внешность, поскольку почёт и привилегии были связаны с возрастом».
А когда, собственно, начинается старость?
Но в нынешнем обыденном сознании правит бал ювенильность: юность наделяется всеми мыслимыми достоинствами только за то, что – юность. А людям в возрасте уже среднем, в особенности женщинам, общественное мнение склонно приписывать набор негативных черт: они и некрасивы, и склочны, и неумны, и безнадёжно отстали от жизни.
Моё поколение попало как бы в щель между обществом геронтофильным и ювенильным. Нам долго говорили: вы ещё слишком молоды, чтобы так думать (говорить, поступать, двигаться по служебной лестнице и т.п.). Но тут грянули 90-е, и как по мановению чьей-то руки мы стали «слишком старыми» – для любви, карьеры, да для всего на свете. Людьми среднего возраста мы так и не успели побыть. И хотя один из руководителей государства недавно заявил, что при приёме на работу недопустима дискриминация по возрасту, согласно объявлениям, как правило, требуются работники в лучшем случае до сорока, а то и до тридцати. И не важно, что ты умеешь: тебе уже «слишком поздно». Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал, что этими двумя словами – «слишком поздно!» – может быть описан ад.
Ну уберут из объявлений возрастные ограничения, но ничто не помешает работодателям отказывать в приёме именно по этой причине, ведь всегда есть возможность прикрыть отказ причиной другой. В результате многих из нас выбило из профессии, которая перестала кормить, но, так или иначе, большинство как-то (или кое-как) устроилось, если не заболели или не спились от вдруг возникшей социальной невостребованности; будете при случае на кладбище, посмотрите, сколько ушло из жизни людей в эти годы в самом цветущем возрасте. А вот у поколения настоящих стариков, наших матерей и отцов, жизнь сложилась гораздо хуже. И, что самое горькое, – не только по вине власти, но и по нашей, простых обывателей, вине.
Да, с людьми «третьего возраста» бывает непросто. И здоровье сдаёт, и память становится хуже, и часто, увы, начинают доминировать не лучшие стороны характера. Но ведь старым быть так трудно: всё меньше возможностей, всё больше ограничений и зависимости от других людей, всё более чужой, непривычный, головокружительно быстро меняющийся мир, отчего чувствуешь себя осиротелым и растерянным. «Как мало на свете стариков, владеющих искусством быть стариками», – писал ещё Ларошфуко, а Фаина Раневская добавила: «Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!»
Добреть…
Дома для престарелых часто строятся рядом с детскими садами: чтобы дети и пожилые люди могли общаться, чтобы малыши привыкали к старости как к нормальному человеческому возрасту, к человеку в инвалидной коляске – как к обычному человеку, а старики могли бы порадоваться, глядя на малышню и сохраняя любовь к жизни, а не ненавидя весь мир и желая ему погибели вместе с собой.
Ничего подобного у нас пока нет, хотя, казалось бы, опыт, пусть только тот, что не требует больших денежных вложений, перенять не трудно. Но – зачем? Идеи пресловутого «рынка» захлестнули общество: всё стало называться «услугами», а за услуги надо платить; а какой смысл платить за то, что уже не принесёт прибыли, – за утешение старости? Неэффективно… Ужас в том, что такова логика не только чиновников, а всё чаще и чаще – простых людей. Нас с вами.
И возвращаясь к блогерше, с которой я начала эти заметки: вы, мадам, думаете, что ваша молодость – это ваша заслуга? Ошибаетесь. Гордиться можно тем, что заработано собственными усилиями, трудом, т.е. самой. А молодость даётся нам даром и потому – не заслуга, как и старость – не порок. Просто меняется мода.
Ну, скажете вы, старость – это когда будет, а сейчас на коне – я. Увы, огорчу вас и тут. В клубе, на светской тусовке, именно вашей ровеснице, разоткровенничавшись, двадцативосьмилетние джентльмены поведали о том, что двадцать пять для женщины – это уже старость. Джентльменам интереснее пятнадцати–семнадцатилетние. Ну, восемнадцатилетние, но это уже крайний случай...
Как-то впереди меня шла девочка: на шпильках, девчоночья причёска-хвост, мини-юбка – она привлекала всеобщее внимание. Я обогнала её и обернулась: неподвижная маска вместо лица, а главное – глаза, они выдавали её с головой. Ей было лет семьдесят, и стало за неё страшно неловко.
Митрополит Антоний (Сурожский) говорил: «Да: я – это моё тело, равно как и моя душа. И человека можно рассматривать только в целостности. Поэтому когда мы смотрим на тело, мы смотрим на него с благоговением. Мы видим его со всем страданием и всей радостью, всей тайной жизни, какая была в этом человеке. Тело можно бы назвать видимым образом невидимого» (выделено мной. – А.Я.).
Стариков наших невыносимо жалко. Больше, чем детей: у детей всё ещё может быть, а у стариков – только наша, твоя, читатель, и моя, любовь. Любовь к их седым волосам, натруженным рукам, морщинам на столь когда-то чудесных, молодых лицах, потускневшим, когда-то лучистым глазам. Стóит однажды суметь это увидеть – и как прекрасны наши старики станут на всю оставшуюся свою жизнь, преображённые оптикой любящего взгляда.