или Птенцы гнезда Филатова
На последней странице обложки каждой из книг, вышедшей в серии «Молодая литература России», приводятся мнение известных писателей или критиков о творчестве начинающего автора и слова президента Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергея Филатова, в которых – краткая «история вопроса», суть и цель проекта: «Форумы молодых писателей в Липках, поездки по регионам открыли нам, что Россия живёт насыщенной культурной и литературной жизнью. Особенно радуют молодые писатели. Они работают во всех жанрах, хорошо образованны, имеют свой взгляд на историю и современную жизнь. Они ищут свою дорогу в литературе и вырабатывают свой стиль. Мы хотим помочь им быть услышанными, прочитываемыми, узнаваемыми». Что ж, давайте и мы послушаем, почитаем, узнаем.
Вожделение: Повесть в рассказах. – М.: Плюс-Минус, 2005. – 320 с. – (Серия «Молодая литература России»).
Королевская книга: Роман в рассказах. – М.: Вагриус, 2005. – 320 с. – (Серия «Молодая литература России»).
Земля Гай: Повести. – М.: Плюс-Минус, 2006. – 320 с. – (Серия «Молодая литература России»).
Морской лев: Роман. – М.: Плюс-Минус, 2006. – 414 с. – (Серия «Молодая литература России»).
КРУГ, ОЧЕРЧЕННЫЙ ЛЮБОВЬЮ
Дмитрий Новиков, автор книги «Вожделение», вошёл в литературу уверенно и ярко – об этом свидетельствуют премии, в том числе недавняя Новая Пушкинская, признание старших коллег. На обложке приведены отзывы: Ф. Искандер отмечает точность психологического анализа, В. Маканин – своеобразие авторского стиля («Преодолённое влияние Бунина»). Впрочем, сам Новиков отсылает нас то к Платонову, то к Пастернаку, то к Мориц, то к репертуару отечественных и заморских рок-групп, то к Маркесу, а то и к Марксу со Сталиным… Герой-повествователь из рассказа «Переустройство мира» вспоминает о детстве-отрочестве: «…И мир был прост, яростен, прекрасен. А ещё нам казалось, что мы можем легко этот мир изменить, сделать его ещё лучше. Мы умели делать много новых, весёлых и нужных вещей, изобретать их заново или открывать в прошлом и заставлять жить заново». А дальше: «И вдруг оказалось, что гораздо большее удовольствие не придумывать вещи, а давать им новые имена и искать слов новые связи. То, чего глупые добиваются с помощью наркотиков, стало происходить повседневно, в пылких беседах, в фантазийных разгулах… Мир стал меняться и засверкал, заискрился новыми бесстрашными красками. И жить стало лучше и веселее, и чушь прекрасную нести было смешно и безотказно. И сами себе мы вдруг показались могучими титанами, безнадзорными героями, а нам шипели вслед учителя. Мы просто меняли мир, страну, себя». Это не постмодернистский стёбовый коктейль и не «филологическая проза» – цитаты и заимствованные образы, что называется, «не выпирают», а воспринимаются как органическая часть авторского текста. В связи с этим вспоминается сказанное Лидией Гинзбург про «потребность подбирать чужие слова»: «Свои слова никогда не могут удовлетворить; требования, к ним предъявляемые, равны бесконечности. Чужие слова всегда находка – их беру такими, какие они есть; их всё равно нельзя улучшить или переделать. Чужие слова, хоть и отдалённо и неточно выражающие нашу мысль, действуют, как откровение или как давно искомая и обретённая формула. Отсюда обаяние эпиграфов и цитат». Для Новикова литература – одно из проявлений реальности, которую он пытается описать и осмыслить, обязательно попробовав каждое явление на вкус, а он, как правило, оказывается неисчерпаемо сложным и богатым. И ещё о вкусе, но уже как «чувстве изящного», чувстве меры. Оно не изменяет автору, например, в довольно смелых эротических сценах. Степень откровенности такого рода описаний, их тональность обусловлены художественной задачей – достаточно сравнить рассказы «Происхождение стиля» и «SEKTIO». Если в первом лирический герой, вспоминая о романтической любовной истории, только начинает догадываться, что «счастье всегда в прошлом», то во втором – «экстремальный секс – это секс на грани разрыва, размозжение души» – крайнее проявление полноты жизни, любви, свободы, которое здесь соотносится с крайними же проявлениями неминуемой смерти, распада и трагической бессмысленности существования.
В рассказе «На Суме-реке» герой вспоминает, как заворожённо смотрел на любовные игры животных: «…словно сами чувствовали, как близко, рядом стоят их смерть и любовь. Словно мучила их нераздельность, слитность счастья и беды, и совсем нет зазора, нет места для отступления или раздумий, всё серьёзно и разяще». Вот, пожалуй, главные темы книги. А если к этому прибавить внимание автора к «пограничным», «критическим состояниям, на острие которых и открывается Истина», стремление героев оказаться «один на один с несправедливой, сложной, ужасной, но такой прекрасной жизнью», а также их стоическую позицию по отношению к абсурду бытия, мы получим почти законченную картину того мирочувствования, которое называют экзистенциалистским. Употребляю это определение не без опасений, поскольку ближайшая ассоциация здесь – с одноимённым течением «буржуазной» философии, что может увести в сторону. Впрочем, именно экзистенциалисты актуализировали эту проблему в XX веке и наиболее чётко её сформулировали. Здесь же речь идёт об отечественной традиции, которая всегда была сильна в нашей литературе – о чём писал, например, Фёдор Степун. Писатели, работавшие и работающие в этом направлении – от А. Чехова или А. Платонова до, скажем, В. Маканина или В. Курносенко, – видят главную проблему личности в ней самой, не отвергая, однако, социально-исторических, политических и иных факторов, влияющих на жизнь человека. Впрочем, с определением их приоритетности обычно и возникают проблемы.
У Новикова тоже можно найти социально-исторические мотивы – когда он напоминает о том, как миллионы гибли «за-ради великих идей, а прочие миллионы воодушевлённо гноили их и пели при этом революционные песни». Или когда пишет об опыте своём и своего поколения: детство, пришедшееся на «застой» с «очередями за варёной колбасой», после вуза – «армия, после неё – смешные попытки бизнеса в экстремальных условиях русского рынка»… Встречается даже сатира на постсоветскую бюрократию – зажравшуюся, самодовольную, отупевшую от своей безнаказанности («Подпись Домина»). Впрочем, всё это вписывается в «слегка безумную атмосферу повседневной русской жизни». Это – мягко говоря. А если не «мягко» и серьёзно, то – в трагический абсурд бытия, за который каждый несёт ответственность, потому что тут есть часть и его вины – ведь всё связано со всем.
В чём же выход? Может быть, «в редкой у нас сейчас этой пронзительной обращённости внутрь себя, которая есть противовес заполнившему всё жлобству» («Комплекс полноценности»)? Или в понимании, «что свобода – это круг, очерченный любовью. И внутри этого круга он был волен делать всё, что угодно, а вне его были зло и хаос. Но очень важно было не переступить эту грань» («SEKTIO»)? Или в вере в Промысл и «милость Божию – без неё нет смысла существованию», к чему пришёл герой рассказа «Другая река», неслучайно открывающего книгу?..
Кстати, «sektio» в переводе с латыни – «вскрытие», а факультет, который окончил автор и многие его герои, – медицинский. «Науку врачевания» они называют «циничной». Им виднее, но нам почему-то хочется верить в её гуманность. Эту веру укрепляет и проза некоторых бывших медиков.
«ПОЛЮБИ НАС ЧЁРНИНЬКИМИ…»
Книга Ирины Мамаевой «Земля Гай» – пример новой «деревенской прозы», которая, оказывается, не только дописывается Валентином Распутиным, Владимиром Личутиным, Петром Красновым, но и обретает новое дыхание в творчестве молодых. Это, конечно, во многом другая проза, но и деревня – другая. Можно ли представить себе, скажем, распутинских старух пьющими водку и матерящимися?.. А у Мамаевой это сплошь и рядом… Понятно, что её герои – дети тех, о ком писали старшие «деревенщики», дети, во многом утратившие духовные и нравственные ценности родителей. Понятно, что Абрамов, Белов, Распутин сорок-тридцать лет назад писали о начале конца традиционного уклада, сегодня же речь идёт о самом конце. Понятно также, что беды, которые принёс селу социализм с его коллективизацией, объявлением деревень «неперспективными» и т.д., при капитализме отнюдь не кончились, а только усугубились.
…В глухом карельском посёлке Гай в конце девяностых закрылся леспромхоз. «А другой работы в посёлке нет. Кто смог – уехали. Остались пенсионеры да алкоголики… Никто нигде не работает. Магазина нет, бани нет, почты нет, школы нет». Разорение материальное сочетается с деградацией нравственной. Вместо провозглашённой свободы «говорить, что думаешь, работать, кем хочешь, не из-под палки… вышла какая-то другая свобода: воровать, бить и убивать, продавать и покупать, забыть всё, что было свято, надёжно, нерушимо – сорваться с цепи и бежать куда-то и хватать по пути всё подряд, лишь бы больше, больше, больше, – набить желудок до отрыжки, карман, хату…». И всё это – на фоне беспредела власть имущих, о которых Мамаева, как и земляк её Новиков, пишет с нескрываемой неприязнью. И в этом не единственное их совпадение.
В центре повести две старухи – энергичная, семижильная Михайловна и беспомощная, потерявшая память Кузьминична, которая только и говорит о Боге, чем сильно раздражает товарку, убеждённую «коммунистку с сорок восьмого года». Во сне одна общается со святыми, а другая, соответственно, с Владимиром Ильичём. Поначалу Кузьминичну спасает и поддерживает Михайловна, но когда та не выдерживает свалившихся бед, их роли меняются. Сила веры вкупе с подвижнической любовью к людям, считает автор, способна творить чудеса – о том же и другая вошедшая в книгу повесть – «Ленкина свадьба».
Картина жизни отдельного посёлка, воссозданная в «Земле Гай» пластично и зримо, постепенно обретает значение некоего символа того, что происходило со страной в последние десятилетия. Это подчёркивается и эпиграфом из Книги Иова, на которого Бог насылал одну за другой страшные беды, чтобы испытать его веру. Иов, как мы помним, испытания выдержал. Автор надеется что в конечном счёте выдержим и мы.
Этой надежде вроде неоткуда взяться, если внимательно всмотреться в то, о чём и как пишет Мамаева, взгляд которой отличается остротой, жёсткостью, безыллюзорностью. Спасёт нас вера, говорит автор. Спасёт?..
« – Я это… того, – сказал Егорка задумчиво, закидывая ведро в колодец, – крестился сегодня.
– Да? – всплеснула руками Кузьминична.
– И это… блин, исповедался и причастился.
– С причастием!
– В смысле?
– Та принято ж поздравлять…
– Только это… Ничего не поменялось.
– Шо не поменялось?
– Ну в жизни. Я чисто думал, крещусь – и жить станет легче. А оно как было, так и осталось…»
Кузьминична, конечно, объяснит Егорке, что напрасно он ждал чуда, что «надо ж молиться, работать внутри себя денно и нощно, и не грешить, и другим помогать», но парня это не устроит: «Так, блин, сразу бы и говорила! А то: крестись – полегчает! Обманула ты меня… Все меня обманывают…»
…И смех, и грех. Или – смех сквозь слёзы?.. Но не только в этом видна ориентация Мамаевой на отечественную классическую, конкретнее – гоголевскую традицию. Она живо воспринимает и актуализирует старый призыв: «Полюби нас чёрнинькими, а белинькими нас всякий полюбит». Сквозь бурьян дикости, озверения, дремучести, грязи автор видит ростки человечности – источник её надежды: «Иногда победу трудно отличить от поражения. Внешне глядишь: всё плохо, всё развалилось, разошлось по швам. Заглянешь в нутро – а там под шелухой плод созрел. Ведь ничего просто так не бывает – с болью, с муками, но зачем-то. Пусть всё развалится, пусть кончится – отойдёт, отмучается и зарастёт цветами. И это ничего, ничего, переживём…»
ФЫРЛОКИ, БЫРЛОАНЫ, ГАЗЗЯ И ДРУГИЕ
«…Порой нужно оказаться на самой грани поражения, лицом к лицу с сильным врагом, чтобы слаще была победа и выше слава, чтобы отвоёванное тобой ты крепче держал в руках… чтобы ты научился сильнее любить то, чем владеешь», – развивает ту же мысль Наталия Сова в «Королевской книге». Вообще переклички молодых авторов иногда просто поразительны. Впрочем, чему удивляться? Ведь это одно поколение, заставшее мир в определённом состоянии, да и особенности его восприятия, обусловленные возрастом и жизненным опытом, во многом общие – от оптики до лексики. Поэтому иногда кажется, что когда Н. Сова пишет о «Великом Заклятье, поразившем древнюю страну», она имеет в виду то же, что и И. Мамаева в «Земле Гай». Впрочем, это лишь предположение… Однако кроме поколенческой общности у авторов существуют, естественно, индивидуальные особенности.
«Королевская книга» написана в популярном ныне жанре фэнтези. Это значит, надо быть готовым ко всему. Например, к такому: «Мзымвик упоминал по порядку здешних обитателей: фырлоков, дурным голосом завывающих под бревенчатыми мостами, бырлоанов, которые после войны самострелов боятся, предупреждал, что не надо брать в руки раскрашенные глиняные черепки, которые газзя оставляют на обочинах, и, что если днём увидишь посередь дороги маленькую облезшую совёшку непуганую, надо домой поворачивать. Антарцы переглядывались, изредка обмениваясь несколькими словами». И далее в том же духе и стиле, который можно определить так: «смерть корректорам!»… Видимо, тем, у кого фырлоки, бырлоаны, газзя и прочие бароны-драконы могут вызвать оторопь или раздражение, автор адресует сцену спора, в центре которого «проблема реализма в искусстве. Обсуждали какую-то книжку.
– Бароны-драконы! – ярился Ярослав-Богдан. – Минимальная связь с реальной жизнью! Типичный пример эскапизма! Автору недалеко до тех ряженых придурков с вёдрами на головах, которые боятся жизни и, здоровые мужики, бегают по лесам, машут палками и называют друг друга непроизносимыми словами!
– Смотря что считать реальной жизнью, – заметил Санёк. – По каким признакам ты определяешь, что реально, а что нет?.. Мир вообще многомерен и включает в себя бесконечное число реальностей… Точнее, реальность одна, но видим мы в каждый момент только один её план, ну слой или составляющую. Поэтому нет никакой разницы между глюками, ряжеными и воображением… На каком-то плане всё реально – одно не меньше другого. Есть давний спор, является ли мир детерминированным или нет, то есть существуют ли причинно-следственные связи… Я думаю, существуют. Только они сложные и многосоставные. Всё связано со всем, и всё зависит от всего. (Привет Д. Новикову. – А.Н.) Если в одном месте изменить, изменится и весь мир». В переводе с философского это значит, что нам напоминают о необходимости судить писателя по «законам, им самим над собою признанным».
Намёк понял. И потому, покидая калашный ряд фэнтезийной словесности с осознанием всех недостатков своего имиджа, оставляю право авторитетно судить о «Королевской книге» специалистам по этому жанру, а также по эзотерике и магии. Как неискушённый же в этих вещах читатель замечу, что роман написан умным и талантливым пером, оригинально сконструирован, а пафос его – жертвенное преодоление Великого Заклятья – не может не вызвать сочувствия.
ВОПРЕКИ РЕЗОЛЮЦИИ ООН
Роман Сергея Вербицкого «Морской лев» – смесь приключений и фантастики. «Морской лев» – название сверхсекретной суперсовременной атомной подводной лодки, полностью компьютеризированной, недоступной для систем слежения противника, начинённой торпедами и ракетами с ядерными и обычными боеголовками. Лодка была построена в 1990 году втайне от высшего руководства СССР (?! – А.Н.) некими влиятельными представителями спецслужб, естественно, противниками «перестройки и гласности». На субмарине служат люди, подобранные из числа высококлассных специалистов, совершивших преступления и спасённых КГБ от наказания, – таков и главный герой Захаров, капитан подлодки, который вступает в должность аккурат накануне «Бури в пустыне». С началом этой операции «Морской лев» направляется в Персидский залив. Далее (цитирую) «втайне от советского демократически настроенного руководства… последнее чудо советской научной и технической мысли должно было обеспечить проведение в жизнь политической стратегии консервативных партийных функционеров из Комитета государственной безопасности и Министерства обороны, действующих независимо от государственной внешнеполитической деятельности Советского Союза и настроенных на выполнение подписанного с Ираком в 1971 году договора о дружбе и военной помощи, подтвердив тем самым свою приверженность старым коммунистическим идеалам советской эпохи (несмотря на то, что ООН приняла резолюцию ‹ 678 о вооружённой операции против Ирака с целью освобождения территории Кувейта)». А на самой подлодке старпом Березин, выполняющий инструкции КГБ, терроризирует капитана и команду, убивает неугодных. По приказу из центра «Морской лев» вступает в рискованную, но успешную борьбу с натовским флотом, уничтожает, на минуточку, американский авианосец, что едва не приводит к третьей мировой войне... Уф-ф… На фоне этого теоретически вполне возможного ядерного апокалипсиса Наталья Сова с её фэнтезийным Великим Заклятьем просто «отдыхает», или, как она выражается, «мастдай»… Однако есть и вопросы к автору «Морского льва». Например, что им двигало, когда он сочинял «навороты» про безумных гэбистов?
Неужели страшной правды, многократно сказанной на эту тему, мало и необходимо ещё дать волю неуёмной фантазии? Или советская власть и её спецслужбы в последнее время недостаточно демонизированы и ещё один камень, брошенный в них, лишним не будет?..
Вообще это даже забавно: одни применяют атомные бомбы и напалм, уча при этом гуманизму и демократии, а другие, бия себя в грудь, каются в своей жестокости и коварстве. И дело тут не в политических пристрастиях: даже самые смелые конспирологические фантазии должны основываться не на одних лишь садомазохистских комплексах, способных вызвать, выражаясь языком автора, «аллергию с тошнотой в желудке».
Есть к роману и другие претензии. Характеры персонажей либо одномерны, либо, как в случае с главным героем, психологически слабо разработаны. Стиль – смесь нудно-подробных технических характеристик, официоза (см. выше) и штампов перестроечной риторики. Что же касается описаний морских сражений, погонь и пр., то они при бесспорной динамичности всё-таки «на любителя» – любителя компьютерных «стрелялок»…
Как видим, книги, о которых шла речь, разные во многих отношениях. Если же говорить о серии в целом, то при всех неизбежных недостатках и даже провалах общий уровень произведений достаточно высок, они дают объёмное представление о духовных и эстетических поисках молодых прозаиков и шире – о мировосприятии и устремлениях поколения, чья роль в обществе будет только расти. Помочь ему быть услышанным и стремятся организаторы проекта – что ж, цель весьма достойная.