Юрий КРАСАВИН
В сорок первом Виталию Никитичу Масленникову было пять лет, но ныне он считал себя ветераном Великой Отечественной войны.
– Меня столько раз бомбили и обстреливали из всех видов оружия! Не каждому фронтовику выпало столько.
Когда фронт во второй раз прокатывался по Виталику Масленникову, осколком снаряда ему раздробило локоть правой руки. В суматохе рану кое-как забинтовали, сделали шину из берёзового луба, после чего сустав сросся неправильно. Собственное калечество давало Виталию Никитичу повод пошучивать:
– Ложку до рта донесу, а рюмку – нет. Потому и трезвенник.
Сорок два года отработал он в смиренных организациях на смиренных должностях, после чего ушёл на пенсию, и тут выяснилось, что, несмотря на солидный трудовой стаж, ему не полагалось никаких льгот.
– Иные с войны вернулись целёхоньки, здоровёхоньки, – не раз ворчала жена. – Уж как они там воевали, неведомо. Некоторые к фронту и близко не подходили, а – ветераны! С орденами и медалями. А ты только что из винтовки по немцам не палил, остальное всё испытал, все муки принял – тебе ничего.
– В поликлинике есть комиссия по инвалидности… ВТЭК называется, – сказал он однажды в раздумье. – Конечно, надежды мало, но… как говорится, по лбу палкой не ударят. Под лежачий камень вода не течёт. Надо сходить. Авось кое-какие льготы будут.
В холодном фойе поликлиники было сумрачно, тут сидели и стояли больные, ожидавшие неведомо чего; в их взглядах на проходивших мимо врачей сквозило заискивание и подобострастие.
«Надо обязательно сказать так: хочу, мол, чтоб причислили к лику инвалидов, – размышлял он, стоя в очереди к окошечку в регистратуре. – Пошучу, чтоб вышло не жалобно. Про то, что ранен был на фронте, а не где-нибудь, говорить или нет? Как-то уж очень звучит… нескромно. Да и не поверит он! Ну, если спросит, скажу; а нет – промолчу».
Хирург слушал его нетерпеливо и, не дослушав, прервал:
– Вам не ко мне – к травматологу. Следующий!
Пришлось отстоять ещё одну очередь. Травматолог выслушал Виталия Никитича, не глядя на него; на «хотелось бы стать причисленным к лику инвалидов» никак не отозвался – ни словом, ни улыбкой; велел показать руку, потискал пальцами локоть, написал направление в рентгенкабинет – сделать снимок, после чего снова прийти.
На другой день снова очередь – на рентген. И опять к травматологу.
Далее выяснилось, что, прежде чем попасть на ВТЭК, надо пройти ещё одну комиссию под названием КЭК, а там главное лицо – Наталья Львовна, невропатолог, именно она решает, достоин ли ты быть допущенным на ВТЭК. Она что-то вроде швейцара в дверях желанных… или, если выразиться более благородно, вроде ангела во вратах Божьего суда.
В назначенное время он пришёл к тому кабинету, на двери которого были обозначены корявые буквы «КЭК», а чуть пониже более мелкими буквами: «Клинико-экспертная комиссия». Не зря он боялся: тут стояла толпа числом этак в три десятка или больше. Очередь волновалась, слышались возмущённые голоса. Из дверей врачебного кабинета выглянула сердитая, встрёпанная женщина:
– Прекратите шум! Невозможно работать!
Это была как раз Наталья Львовна. «Вид у нее не ангельский», – отметил Виталий Никитич и затосковал от плохого предчувствия.
– Ну и что вы хотите? – спросила она, бегло глянув на бумаги, принесённые Виталием Никитичем.
Он смутился, неловко пошутил насчёт причисления себя к лику…
– А где направление от травматолога? – спросила она вдруг. – И где заключение невропатолога?
Выражение лица Натальи Львовны было таково, будто он, кандидат в инвалиды, злоумышленно хитрит, желая обвести её вокруг пальца.
– В общем, так: идите опять к травматологу, – распорядилась она, – и к невропатологу тоже. Потом уж придёте ко мне.
– Опять отстаивать эту очередь? – робко спросил Виталий Никитич.
– Это ваши проблемы, – хладнокровно сказала Наталья Львовна.
На следующий день Виталий Никитич опять отправился в поликлинику… как на работу. К травматологу, потом к невропатологу, потом его послали к пульмонологу… Что означает мудрёное слово «пульмонолог», он не знал. Это оказался очень молодой человек с юношеским румянцем на щеках.
– Сдадите анализы, – сказал он кратко.
Сидевшая тут же медсестра тотчас стала выписывать направления: на общий анализ крови, ещё один анализ крови, анализ мочи… Виталий Никитич, жалко улыбнувшись, сказал:
– Может, обойдёмся без них?
– Ну что вы! – в свою очередь улыбнулся пульмонолог. – Вам надо все свои болезни зафиксировать. Завтра утречком до девяти сдадите анализы, а послезавтра ко мне.
Вооружённый заключениями нескольких «логов», в «день КЭК» Виталий Никитич отправился к Наталье Львовне.
Народу перед дверями её кабинета было опять много, десятка три или даже четыре. Если на каждого по три минуты – уже часа полтора, но ведь там и по пять минут некоторые пребывают, и больше. Очередь клубилась перед дверями «клинико-экспертной комиссии», постоянно вторгались какие-то люди со стороны, имевшие основания попасть без очереди. Особенно усердствовала женщина с пухлой «медицинской картой» в руках; не за себя старалась – за сына, который топтался тут же. Им была необходима какая-то запись, благодаря которой молодой человек мог увильнуть от службы в армии. Растолкав всех, мамаша вторглась в «кабинет КЭК», и тотчас там поднялся крик.
– Я уже вам говорила, что не напишу! – слышался голос Натальи Львовны, категоричный, гневный.
– Нет, напишете! – кричала женщина, хлопотавшая о сыне. – Я законы знаю! Я сама в поликлинике полгода работала уборщицей. Ишь, чего выдумала! Не напишет она. Да я тут сидеть буду, ночевать останусь!
Женщину эту выдворяли из кабинета; гневно кипящая Наталья Львовна куда-то уходила вихрем, потом возвращалась; бывшая уборщица опять врывалась в кабинет:
– Можете вызывать милицию, я не боюсь. Вызывайте!
Почти полчаса длилось это сражение и кончилось полной победой осаждающей; женщина вышла, торжествуя:
– Ну вот, а говорила: не запишу. Записала! Как миленькая! Куда ты от меня денешься, голуба моя! Мне ли ваших порядков не знать: пока на вас не наорёшь – толку не будет!
После этого скандала приём пошёл вовсе беспорядочно. Все нервничали, некоторые до слёз. Когда же Виталий Никитич попал в кабинет, Наталья Львовна сидела там, кипя негодованием уже неведомо на кого, с багровой краской во всё лицо.
– А вас я не приму, – сказала она.
– Почему? – растерялся Виталий Никитич.
– Не приму, и всё. Приходите в другой раз.
– Но почему?! – в отчаянии чуть ли не вскричал он. – Вы же знаете, я у вас тут две очереди отстоял.
– А я вам говорю: приходите в другой раз, – мстительно сказала Наталья Львовна.
Кажется, ей доставляло удовольствие говорить так, видеть его растерянность. Ничего не понимая и едва владея собой, Виталий Никитич вышел из кабинета. Наверное, он должен был тоже «наорать», как та бывшая уборщица, но… просто удалился.
Однако долго ли, коротко ли, но наступил «день ВТЭК». Он наступил, этот день!
К назначенному времени в коридоре поликлиники столпилось ещё больше страждущих, нежели в прежние дни.
Прошёл час стояния в этой толпе… прошло два часа…
Мысли Виталия Никитича текли этак замедленно. Ему подумалось, что вот так же придётся стоять перед той комиссией, которая после смерти определяет окончательное место пребывания человека, вернее, души его. Небось сидят за широким столом небожители в белом… крылья у них за спинами то ли из неземной материи, то ли из сияния светового, вокруг головы каждого тоже сияние. И вот предстаёт перед ними покинувший земное бытие, зачитывают вслух его заслуги и грехи…
А Виталий Никитич предстал перед ВТЭК. То есть вошёл в кабинет, а там, и верно, сидели небожители в белых халатах – три молодые, привлекательного вида женщины. Они смотрели этак миротворно, не суетились, не раздражались. Велели ему раздеться до пояса. Послушали хрипы в лёгких, стук сердца… посмотрели кардиограмму… пощупали локоть… Тут и Наталья Львовна вошла, села скромно в стороне, отдельно.
– И что вы хотите? – спросила одна из небожительниц, должно быть, самая главная.
Виталий Никитич, испытывая полное доверие к ним и столь же полное нежелание говорить какую-либо неправду, поведал про своё желание быть причисленным к лику… Его выслушали внимательно, сочувственно, как и полагается высшим существам, и сказали так:
– Видите ли… первую группу инвалидности мы даём при полном отсутствии руки. О второй же группе инвалидности и речи быть не может. Понимаете? А третья группа инвалидности ничего не даёт, никаких льгот.
Сказавши ему это, они смотрели на него. Может быть, ждали его мольбы? Или угрозы пожаловаться самому Господу?
– Извините, – с трудом выговорил Виталий Никитич. – Извините, – повторил он и зачем-то поклонился.
А поклонившись и уже выходя, он встретил презрительно-насмешливый взгляд Натальи Львовны и поймал общее выражение её лица, отчего вздрогнул.
Домой он возвращался с такой тяжестью в душе, что и выразить невозможно.
Был тёплый весенний денёк. Птички пели… нет, ещё не пели, просто очень нежно, мелодично перекликались. Даже вороны, чёрт их побери, каркали поблагозвучней обычного!
Виталий же Никитич ничего этого не замечал; он вышел из больничных ворот, пересёк дорогу, чуть не попав при этом под автобус, и у дома напротив вдруг шатнуло его… потемнело в глазах. Он прислонился со стоном к берёзе, лицо его стало так же бело, как её ствол; по нему он сполз на землю, уже теряя сознание.
Лежал Масленников на мокрой земле, прохожие не сразу сообразили, что это не пьяный. Позвали из больницы служащих, те унесли его на носилках: у Виталия Никитича случился инфаркт… Не смертельный инфаркт, ещё не окончательный, не тот, после которого человек предстаёт перед самой высокой комиссией, однако же очень тяжёлый.
Он выписался из больницы уже на исходе лета, слабый, жалко улыбающийся – радовался.
После этого, пройдя заново всех «логов», комиссии КЭК и ВТЭК, Виталий Никитич Масленников был причислен к лику инвалидов и получил право на льготы в оплате своей двухкомнатной квартиры и при поездке на автобусе.
ТВЕРЬ
«ЛГ» поздравляет Юрия Васильевича Красавина с 70-летием, желает крепкого здоровья и новых книг.