Артём Роганов. Как слышно. – М.: Самокат, 2023. – 328 с. – 2500 экз.
Клянусь, я не специально. Буквально только что был роман про подростка (ну почти) «Год порно», и вот — снова-здорово. Но что делать, если тридцатилетние через одного пишут про детей, подростков или в крайнем случае вчерашних школьников?
«Типа я» Ислама Ханипаева и «Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой. А ещё «Ловля молний на живца» Татьяны Млынчик и «Угловая комната» Тимура Валитова. А вот совсем свежее: «Валсарб» Хелены Побряжиной, «Салюты на той стороне» Александры Шалашовой, «Это не лечится» Анны Лукияновой — и это только то, что случайно попалось мне на глаза, специально я не искал. Все это дебютные романы авторов поколения тридцатилетних.
«Как слышно» Артёма Роганова я взял в магазине, потому что увидел знакомую фамилию. А оказалось, опять про подростка. Откровенно говоря, я порядком устал от литературы о подростках, да и тут явно нужен комментарий не столько литературного, сколько социологического характера — почему тридцатилетние так заворожены своими школьными годами чудесными? Или просто дело в том, что писатель всегда начинает с рефлексии о своей юности, просто теперь изменилась структура юности как таковой? Но эти рассуждения увели бы нас слишком далеко в сторону.
Одним словом, фамилия Роганова мне знакома по его рецензиям на книжные новинки, и, увидев на полке его дебютный роман, я, конечно, заинтересовался.
Я, к слову, никогда не поддерживал разговоров о том, что писатель должен писать, критик — критиковать, а смешивать два этих ремесла нельзя. Во-первых, критику писали все и всегда, начиная с Карамзина и Пушкина, а во-вторых — попробуйте-ка нынче заработать на жизнь, если душа лежит к литературе. Хочешь не хочешь будешь браться за все что угодно, почему бы не писать и рецензии. Нет, я знаю, что есть такая идея, что писатель мог бы пойти работать на завод, но почему-то это обычно предлагают только писателям, а музыкантам, танцорам или художникам не предлагают.
Что же касается рецензий Роганова, то я читаю их, когда они выходят, хотя сильных чувств они у меня не вызывают. Спокойные, грамотные, взвешенные. Лишённые юмора и резких оценок. Хорошие и скучные. Это вообще целая критическая философия как раз, кажется, тридцатилетних — что критик должен быть и психотерапевтом, который без всякого осуждения выслушивает любые откровения клиента, и воспитателем в детском саду, который хвалит детишек за любой вылепленный куличик, и литературоведом, который в своей работе исходит из так называемой презумпции гениальности. Философия эта, как мне кажется, превратила русскую литературную критику, а вслед за ней и литературу в целом в клуб взаимного восхищения, тем более что каждый второй автор подрабатывает рецензиями или ведёт блог о книгах, но это опять рассуждение в сторону.
Так что же роман?
Глеб живёт в Москве, ходит в десятый класс элитной «немецкой» школы, живёт с мамой. Мама с папой разошлись не так давно на почве идеологических разногласий. У папы бизнес, спортзал, и он за все хорошее против всего плохого, а мама — чиновник в каких-то темных коридорах власти, и она за стабильность.
У Глеба первая любовь — Аня. Она учится на дизайнера одежды, её родители — бизнесмены, у них отель. Надо думать, не трехзвёздочный, потому что в конференц-зале их отеля проходит учредительное собрание «организации, которую правительство терпеть не может». После чего гостиницу у Аниных родителей отбирают, а самих их вынуждают уехать в Германию. Вслед за ними едет и Аня, и Глеб тоже хочет, но не может, потому что у него нет денег и еще потому, что он несовершеннолетний.
Глеб пытается заработать денег на билет бартендером в пивной, но пивная закрывается из-за ковидных ограничений, и тогда Глеб находит другую подработку — на выборах. Он расклеивает листовки за какого-то заведомо ужасного кандидата в депутаты.
Рано или поздно парень заработает денег, но будет уже поздно — когда он все-таки доберётся до Германии, окажется, что у Ани, во-первых, другой, а во-вторых, она презирает Глеба за работу на заведомо ужасного кандидата.
Вот коротко основная сюжетная линия романа. В неё вплетается пара второстепенных — сложные отношения с родителями и конфликт с другом на почве наркозависимости последнего плюс кое-что по мелочи.
Эта конструкция обрамлена появлением фигуры рассказчика — московского журналиста, которому заказали написать роман про подростка, — причём ближе к финалу рассказчик встретит своего героя, чтобы поболтать с ним по душам.
Такой нарочитый приём, разумеется, грубо разрушает иллюзию достоверности, зато позволяет в финале появиться главе «Что хотел сказать автор». Ясно, что тут перед нами опять-таки случай так называемой иронии, и ясно также, что автор не подаёт на самом деле голоса, а предоставляет отдуваться за себя рассказчику. Пусть так, и все же: что там нам говорит рассказчик? Что он хотел сказать? Да ничего, говорит, не хотел. Даже так: хотел ничего не говорить и ничего не делать. Хотел спрятаться и чтобы его не трогали. Давайте я никого не буду трогать, а вы не будете трогать меня.
«Меня воспитал период без чётких форм и твёрдых позиций, период, который заканчивается отныне везде и по которому я буду всегда скучать, как старшие скучают по СССР, как скучают многие по потерянному раю детства или юности. В моем детстве, где фоном звучали песни группы «Тату», считалось правильным поступать рационально, а далеко не всякая твёрдость рациональна. Как и протест против диктатуры, как и борьба за какие-либо идеалы. <…> сколько бы я ни мечтал вырваться к миру героических, самоотверженных или просто идейно цельных людей. <…> И сейчас я уплываю, чтобы поменьше знать о сотнях и тысячах погибших мирных, военных, старых и молодых, чтобы не окончательно быть стёртым наждачкой новостей и законов военного времени до совсем уж глухой и тупой рациональности».
Что ж, позиция рассказчика предельно ясна, и искренность, с которой она высказана, вызывает сочувствие. Тем более что при всех обязательных фигурах повествования — протесты, ОМОН, властный беспредел, вот это вот все — роман все же не скатывается в агитку, старается быть романом со сложными, неоднозначными героями, не про политику, а про людей. И тем более что написан роман технично, грамотно, мастеровито — пожалуй, без блеска, без ярости и страсти, но и без неряшливости и ложной многозначительности.
Так что по большому счету претензия, которую можно предъявить роману, только одна — взяв двадцатилетнего героя, рассказчик описывает внутренний мир своего, тридцатилетнего поколения. Мы уже видели этот мир — тотального душевного бессилия, теплохладности, неспособности ни к сильным чувствам, ни к юмору, мир разочарованности во всем и вся, мир уныния и отчуждения — и в романе Тимура Валитова «Угловая комната», и в «Годе порно» Мамаева-Найлза, и много где ещё. Правда ли, что родившиеся в 2000-м ничем в этом смысле не отличаются от родившихся в 1990-м? Есть подозрение, что тут не может быть все так просто.
По-хорошему, будь у нас толковый работающий институт литературной критики, теперь следовало бы затеять большой подробный разговор о том, почему поколение тридцатилетних так настойчиво транслирует этот сигнал о своей тотальной отчуждённости — приём, приём. Данного в «Как слышно» объяснения: «Меня воспитал период без чётких форм и позиций» — явно недостаточно. Дело не в том, чтобы решительно осудить или там погладить по головке, — сигнал этот, очевидно, взывает к тому, чтобы разобраться в социальных, исторических, каких угодно других причинах такого положения дел.
И еще: скажите уже им кто-нибудь, что нашпиговывать текст ссылками на музыку, которую слушают герои, — дурной тон. Во-первых, читатель не обязан знать всех этих музыкантов с их песнями, а во-вторых, это попросту творческая леность: не можешь доступно описать душевное состояние героя — воткни ему в уши наушники и нажми на play. Читатель-то все равно ничего не слышит.