Озорная и боевая девчонка из детского дома в маленьком подмосковном посёлке Деденёво и думать не думала, что когда-нибудь выйдет на оперную сцену. Как большинство её сверстниц, она грезила кинематографом. Самое, пожалуй, удивительное, что она действительно снялась в кино, и не единожды. Но столь желанный многим титул королевы принёс ей не экран, а пленительный русский романс, ставший самой большой страстью в жизни певицы. О музыке, о жизни и об искусстве сделать себя самой мы беседуем с народной артисткой России Ларисой КУРДЮМОВОЙ.
– Лариса Алексеевна, по устоявшемуся мнению детский дом – не самое благоприятное место для развития таланта. Для родителей их ребёнок – самый умный, самый талантливый, и они ради него нередко в лепёшку расшибиться готовы. А для воспитателя все дети равны и подход ко всем одинаков.
– Ну это не совсем так. Не все родители считают нужным развивать таланты своих детей: проблемных семей у нас в стране немало. Но и не все педагоги, работающие в детских домах, придерживаются принципа уравниловки. Можно к каждому найти свой подход, не ущемляя при этом интересы остальных воспитанников. Хотя это, безусловно, очень трудно и далеко не всегда удаётся. У нас в Деденёвском детском доме царила атмосфера строгости и справедливости. Нас не баловали, но человеческое достоинство уважали. Мне кажется, это самый подходящий климат для ребёнка. А что касается таланта… Если он есть, то непременно проявится.
– Проявится – да, но сумеет ли развиться?
– А тут уже многое от самого человека зависит. Америку я тут не открою: трудолюбие, умение учиться, желание во что бы то ни стало осуществить свою мечту, характер.
– Ну у вас, вероятно, характер железный, если вы в тринадцать лет убежали из детдома и пешком в Москву отправились, «учиться на артистку»…
– В те времена о кино, наверное, каждая девчонка мечтала. В Москву я попала ночью, киностудия, которую я с трудом отыскала, была закрыта. О том, что есть киноинститут, я, конечно же, и понятия не имела. В общем, вернули меня обратно в детский дом. Потом хотела на юриста выучиться, адвокатом стать: очень мне людей хотелось защищать от несправедливости.
– А в итоге стали оперной певицей.
– Петь я любила с детства, с удовольствием пела в школьном хоре, но об оперной карьере, конечно, не мечтала. Если по радио слышала выступление какой-нибудь знаменитости, Обуховой, например, то считала, что я так петь никогда не смогу, что это просто невозможно.
– Но ведь хотелось?
– Хотелось. Это желание всё и пересилило. Голос – это дар, уж простите меня за некоторую высокопарность, и я в своей жизни не встречала ещё человека, который, обладая таким даром, не искал бы возможностей его реализовать. Я поступила в Музыкальное училище им. Ипполитова-Иванова, а затем в Московскую консерваторию. Должна была учиться у Галины Вишневской, но не сложилось – она вскоре покинула страну. Зато судьба подарила мне встречу с замечательной женщиной и выдающейся певицей – Еленой Образцовой. Она взяла меня в свой класс, я была её первой ученицей. Я училась у неё не только мастерству, но, что не менее важно, – жизни.
– Какой из её уроков вы для себя считаете самым главным?
– Елена Васильевна обладает потрясающим качеством – не видеть плохого. Вернее, не акцентировать на нём внимание. Жизнь полна испытаний, поэтому очень важно уметь видеть в ней светлые стороны. Даже тогда, когда тёмных больше. Её открытость свету и радости не может не восхищать. Вот это я и постаралась у неё перенять.
– С музыкой сравнивают многие искусства. Архитектуру, скульптуру и живопись часто называют застывшей музыкой. А вот её саму сравнивать с чем-то обычно не берутся. Разве что со стихией…
– Это действительно стихия. И очень мощная. Я даже думаю, самая мощная из всех. Музыка лечит, даёт силы…
– …но она же и разрушает.
– У любой медали две стороны. Музыка – это энергетика. Любой звук – это вибрация, человеческий голос – тоже. Вибрация несёт определённую информацию. Всё зависит от того, что вкладывают в своё пение артист, в свою музыку композитор и исполнитель. Ведь эмоции человеческие тоже имеют частотный эквивалент. Частоты положительных эмоций гармоничны природе и человеку, частоты отрицательных – разрушительны. Есть музыка, от которой можно всерьёз заболеть, музыка, от которой вянут цветы. Это научно доказанные факты. Никакой мистики.
– Больше тридцати лет вы отдали Музыкальному театру им. К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, но слушатели знают вас больше как концертную исполнительницу.
– За эти годы я перепела практически весь меццо-сопрановый репертуар: Чайковский, Римский-Корсаков, Россини, Моцарт, Верди, Бизе, но одного лишь театра мне всегда было мало. Рамки, которыми меня ограничивали режиссёры, казались мне слишком тесными. Мне всегда хотелось самой выстраивать своё существование на сцене. Так что обращение к концертной практике и особенно к романсу было неслучайным.
– Романс не всегда был таким уважаемым жанром, как сейчас. Вы были одной из первых, кто рискнул выйти на концертную площадку с сольными романсовыми программами.
– Пренебрежительное отношение к этому прекрасному жанру меня очень огорчало. Ведь неким непостижимым образом романс сочетает в себе возвышенность и демократизм. Язык его понятен всякому, чья душа не разучилась чувствовать и сострадать. Глубокие чувства, сильные страсти и проникновенная музыка, способная заставить сердце биться сильнее. Каждый романс – это драма в миниатюре, история человеческих отношений, сконцентрированная в двух-трёх стихотворных строфах. По сути – это маленький спектакль, существующий по тем же законам драматургии, по которым существует и опера. Но этот спектакль я могу выстроить так, как считаю нужным. Возможности для творчества тут просто безграничны.
– Вы говорили о возвышенности романса, а ведь ещё не так давно этот жанр считали чуть ли не воплощением пошлости и мещанства. Да и сейчас многие полагают его слишком уж сентиментальным.
– Времена были иные. В буднях великих строек не было места домашнему уюту и тихим любовным радостям. Как и в любом другом жанре, в этом тоже есть произведения не слишком удачные, но я же имею в виду высшие его проявления. Кстати, судьи не столь строгие находят, что главное очарование романса как раз и заключается в искренности, безыскусности и даже наивности. В наши прагматичные времена эти качества в большом дефиците. Чем иным объяснить всплеск интереса к романсу после стольких лет если не забвения, то какого-то полулегального существования?
– Если вы, следуя жизненному кредо своего педагога, стараетесь не замечать плохого, значит, вы – счастливый человек?
– Так и есть. Счастье же не в каких-то внешних обстоятельствах нашей жизни. Оно – внутри нас. И никуда не девается. Мы только не всегда слышим его голос, увлёкшись погоней за земными благами, которые и принимаем за необходимые условия счастья. Мы вообще разучились прислушиваться к себе. В этом, на мой взгляд, и есть причина всех наших несчастий.
– Всех? А как же тогда землетрясения-наводнения и прочие катастрофы? Глобальный кризис в конце концов! Ну или хотя бы банальные несчастные случаи: идёт себе человек по улице, а ему на голову кирпич.
– Кому-то эта мысль наверняка покажется крамольной, но я придерживаюсь той точки зрения, что ничего случайного в нашей жизни не происходит. В природе вообще нет случайностей. Всё закономерно. Только нам не всегда известна суть этих закономерностей. А признаться в своём неведении нам не хочется: ну как же – царь природы, венец творения, а тут какие-то непонятные и совершенно неподвластные ему законы. Гордыня-то играет. Мало в ком есть истинное смирение…
– …это вы про вторую щёку?
– Известная библейская притча, мне кажется, немного о другом. Я же о том, чтобы принимать всё, что тебе даётся в жизни, потому как даётся человеку только то, чего он заслуживает. И если он это понимает, то пенять ему, кроме как на самого себя, не на кого. И тогда вместо того, чтобы жаловаться на «несправедливость» этого мира, человек начинает что-то менять в самом себе и не так агрессивно относиться к окружающим его людям.
– Ну, обвинять других в своих бедах – любимое занятие многих. Ведь это так приятно – переложить ответственность за свою жизнь на чужие плечи. А вот менять себя не только трудно, но и, как правило, очень неприятно.
– Конечно, в собственных недостатках даже самому себе признаваться радости мало. Не каждый к этому готов. Но человека нельзя исправить, он может только сам исправиться. Так же, как его нельзя научить, он должен научиться сам.
– Особенно если учиться нужно работе над собой. Как это сделать, словами не объяснишь, на себе не покажешь.
– Верно. Это внутренняя работа, незаметная для чужих глаз. Окружающие видят только конечный результат, а сам процесс закрыт. Поэтому так трудно его объяснить. Но, видите ли, мы слишком избалованы готовыми рецептами: возьмите это и это, смешайте с тем и с этим… А когда речь идёт о самовоспитании и самосовершенствовании, готовых рецептов быть не может. Каждый человек уникален. У каждого – свой путь в жизни, и по «путеводителю» его не пройдёшь.
– Мне кажется, что наша тяга ко всякого рода «инструкциям по применению» уходит корнями в стремление человечества любой ценой облегчить себе жизнь. Вам так не кажется?
– Человеку свойственно пытаться идти по пути наименьшего сопротивления. Вся история цивилизации – это история изобретений, облегчающих человеку жизнь. Когда это касается физического труда или, к примеру, способов передвижения, любое изобретение – благо. Хотя, наверное, и с этим можно поспорить, если вспомнить, какому количеству болезней мы обязаны хотя бы той же гиподинамии. Но облегчать жизнь души нельзя ни в коем случае. Душа атрофируется гораздо быстрее мышц.
– Заставить душу трудиться гораздо сложнее, чем мускулатуру.
– Да, если не приучать её к этому труду с самого детства. Тогда он будет восприниматься как должное и будет приносить радость. Радость не равнозначна лёгкости. Для человека, который помнит об этом, жизнь, несмотря ни на какие испытания, не утрачивает ни красок своих, ни очарования, ни смысла.
Беседу вела