СРЕТЕНКА
Вот переулок Печатников,
Сразу за ним – Колокольников.
Здесь моя школа начальная,
Около «Общества водников».
С горки скорее на Трубную,
Ну а затем на Неглинную
Этой дорожкой нетрудною,
Но оказалось, что длинною.
Вот и знакомая лавочка,
Там, где военные карточки
Враз обменяли для мальчика
На две буханки и тапочки.
Здесь мою песню отпетую
Знают и помнят ровесники,
Здесь перед самой Победою
Марки менял я на лесенке.
Вот небеса затемняются,
Осень несёт околесицу,
Что же душа моя мается,
Ночь поджидает, что вестницу?
Здесь за цветными салютами,
Под роковыми ракетами,
И переулки безлюдные,
Да и проспекты победные
Сузились в тропку забвения,
Окна без стёкол фанерные,
Здесь под огонь наступления
Слушал я залпы размерные.
Может быть, пушки зенитные,
Мне предсказали участие –
Бедное, злое, завидное,
Бешеное и несчастное.
БИЛЕТ
Он стоял на причале среди холмов,
Пароход «Советский Союз»,
На рассвете, почти полвека назад,
И я был самый лёгкий груз.
Подо мною не шелохнулся трап,
И старпом не заметил меня,
Только ветер скулил,
когда я закурил,
Огонёк пригасил, леденя.
Забурлили винты,
и мне стали видны
И Камчатка и Владивосток,
Никогда не закладывай головы,
Ибо истинный путь далёк.
И молчала за мною моя страна,
Лепетал утешенье флаг,
И под утренним солнцем она сполна
Смачно сплюнула мне в кулак.
На прощанье сказала она:
«Плыви, обогни за пятак океан,
Недостача соли в твоей крови –
Это общий у нас изъян».
И прикрыл я глаза, а когда открыл –
Пролетел почти полувек,
И был шелест годов, точно шелест крыл,
И насытила соль отсек.
Как полярная льдина под ледокол,
Угодила моя страна,
И опять я на тот же причал пришёл,
Ибо жизнь расплатилась сполна.
Как забытая молодость, невесом,
Лез в глаза пароходный дымок,
А когда-то под полюса колесом
Было мне совсем невдомёк,
Что Урал и Сибирь – это мой конвоир,
А овчарка – моя Колыма,
Да и ватник как раз износился до дыр,
Да и я не нажил ума,
Что мне выписан долгий, как век, билет
И заложен мне в трюм паёк,
Что уже отсчитали полсотни лет
И что задали мне урок,
Что уже призвали лихой десант,
И морская пехота в строю,
И что я – единственный адресат,
Не признавший почту свою.
Что письмо в бутылке уже плывёт,
Попадая в след корабля,
И что вышел из гавани новый флот,
Океанскую даль дробя.
И взлетают на мачте мои флажки,
Посылая мне в путь сигнал.
И полярный круг на краю башки,
Точно детская шапка, мал.
А на верхней палубе вест и ост
Положили кости в ладонь,
И созвездие зверем загнуло хвост,
Подглядев кормовой огонь.
Наконец, наконец-то, Владивосток,
Ты отправишь меня туда,
Где торгует квитанциями лоток,
Выкупая впотьмах года.
Без запроса сдаю тебе полувек,
Между тем, что «тогда» и «сейчас»,
Так выписывай мне тот заветный чек,
Подытоживший весь сеанс.
Окупается всё – пароходный винт,
И замок, и к нему ключи,
Окупается самый далёкий вид,
Самый тусклый просвет свечи.
Только надо встать опять на причал,
И обжечь норд-вестом щеку,
И связать концы изо всех начал,
И запрятать в карман тоску.
И тогда расплывается звёздный свет,
И кончается материк.
Никогда не откладывай свой билет,
Ибо истинный путь велик.
СПРАВЕДЛИВАЯ ПАМЯТЬ
Как всесветный мусор
смывает дождик в апреле,
Так уходят обиды,
но как без них обойдёшься?
Жизнь проста и убога
и тащится еле-еле,
Но алтарь единого бога
мудрее молитв многобожца.
Скучно и благополучно,
что Робинзона зарубки
На необитаемом острове,
ухоженном для порядка,
Толочь океанские волны
в деревянной ступке,
Ждать бедного урожая
на приусадебной грядке.
Как прожить без обиды –
одна она греет душу,
Одна обостряет зренье,
подсаливает похлёбку,
Из тёмного подземелья
она выводит наружу,
Из рук выбивает швабру
и подаёт винтовку.
Она простой заменяет
мятежным переворотом,
Привязывает негодяя,
как Одиссея, к мачте,
Она врачует нам раны
солёным и сладким потом,
И кровь отворяет, как лекарь,
и считает рублёвки в пачке.
Обида моя – отрава,
обида – противоядье,
Обида – мой старый вексель
под бешеные проценты,
Обида – парча и бархат,
моё загробное платье,
Нашивки мои и шрамы,
мундирные позументы.
Пока я живу с обидой,
ещё не кончены счёты,
Пока я сам не сквитаюсь,
меня охраняют духи,
Винты навстречу приливу
наращивают обороты,
Моя справедливая память
сильней мировой разрухи.
***
Запомни день – второе сентября,
Холодный свет на подмосковной даче.
И то, что ты, судьбу благодаря,
Его провёл вот так, а не иначе.
Был долог путь, и «Красною стрелой»
В ночь разделён на долгие отрезки,
Где бушевал разболтанный прибой,
Бесстыдно задирая занавески,
Где спутница сулила под коньяк
Блаженство в обтекаемом вагоне,
Но это пролетело кое-как,
Я был тогда в надёжной обороне.
Но здесь, сейчас, в прореженном лесу
Мне жаль её, да и себя, пожалуй,
Я слово дал, что смерти не снесу
И ворочусь к легенде обветшалой.
И выполнил. Пускай несётся гром
Экспресса под ночные кривотолки.
Мы были вместе – только не вдвоём.
Стакан упал. Я подобрал осколки.
***
Дымок после обеда
И горький кофеин,
И зайчик от паркета
На стол роняет луч.
И бедность, и богатство,
Сошлись в один глоток,
И барство – это братство,
Спокойная тропа.
А полночь прибывает,
Куранты начеку,
Подсказывает кто-то
Знакомую строку.
И подлетает к лампе
Несносный мотылёк,
Как память о таланте,
В державной полутьме.
ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР
В пустом июне на бульваре –
Вечерний свет.
Ещё один сезон в разгаре –
Исхода нет.
Друзья в могиле, деньги в банке –
Вокруг разор.
Две на скамейке иностранки
Глядят в упор.
Заговорить? Да нет охоты –
Что я скажу?
Ночь набирает обороты –
Шу-шу, жу-жу.
И я был в прошлом авангардом
Тех дней, тех лет.
Пиджак, представленный к наградам,
Не греет, нет!
И остаётся лишь сиянье чужих реклам
Да мелочные притязанья
На стыд и срам.
У ФОНТАНА
Мальчики гоняют субмарины,
В парке у фонтана суета,
Утонуло больше половины,
В грунт ушли подводные суда.
Белые пластмассовые лодки
Временно отправились на дно,
Где иных флотов лежат обломки,
Ибо так в веках заведено,
Что ныряют лучшие игрушки,
Прыткой заливаются волной,
А потом поднимут их за ушки
И уже отправят на покой.
Потому что нет такой науки,
Что пошла бы этим юнгам впрок,
Потому что в сладостном испуге
Я гляжу, глотая свой дымок.
И когда сверхатомный «поларис»
Шевельнёт ракетным плавником,
Мы припомним, что очаровались
У фонтана в пять минут, тайком.
БЕЛЫЙ ФЛАГ
Призрачный вечер пятого марта,
Снег мой последний, сумрак крылатый,
Выпала чёрная крупная карта
И обернулась великой балладой.
Падают хлопья в нежную полночь,
Снова пурга заметает могилы,
Те, кто погибли, не звали на помощь,
А уплывали с Хароном в проливе.
Клочьями дыма не сходит завеса,
Пушки линкоров молчат в Скагерраке,
Жизнь состоит из огня и железа,
Гибнут эсминцы в нептуновом мраке.
Под снегопадом, с бутылкой «Столичной»,
Я отмечаю годину рожденья
Жизни проигранной, жизни обычной,
Той, где полощется флаг пораженья.
***
Проезжая по сонной России,
Выдыхая под тамбур дымок,
Я глядел в эти дали степные
И никак наглядеться не мог.
Простиралось огромное тело
Вековой и злосчастной страны,
На изгибах оно золотело
И твердело из-под пелены.
Напрягались стозвонные рельсы,
Точно сбруя на диком коне,
Был я ночью ей предан без лести,
Был я днём с табуном наравне.
Всё едино, едино, едино,
Через кровь, через дым, через век,
Потому что она нетерпима
И жива, как живой человек.
ОТЕЛЬ «ОЛЕНЬ»
Памяти Э. Багрицкого
От чёрного хлеба и верной жены
И мы погибаем среди тишины…
За небом и лесом гремит товарняк,
Желая пробиться на красный маяк,
Осталось пятнадцать минут до Москвы,
Стихает разлёт порыжелой листвы.
Во Внуково «боинг» теряет шасси,
О Боже, помилуй! Спаситесь, спаси!
Гранёный стакан разливается всласть,
И я обречён, но не в силах пропасть.
Приёмничек «Сони» стоит в головах,
Заложен в обойму испытанный прах,
Я тоже кричу, ты не слышишь никак,
Но спит гимназист, положив на кулак
Свой липкий от тёмного пива кадык,
«Беретта» считает приезжих владык.
К «испано-суизи» идёт Фердинанд,
Но пуля срезает торжественный бант,
Шампанское мечется пеной сухой,
Приказ уже передан «Чёрной рукой»,
Клико из Парижа и волжский «кавьяр»,
Россия ревнует болгар и мадьяр.
И где-то в Одессе с хореем в башке
Пархатый парнишка лежит на песке,
С ним гроздь «Ай-Даниля» и брынзы ломоть,
Еврейская астма и плотная плоть,
Предзимнее солнце – в подливе щека,
«Солги и убей!» – отвечает ЧК.
Романов и Габсбург приладили цейс,
В отеле «Олень» задрожал эдельвейс.
Под грохот экспресса слетает листва,
Гремит из-за леса «Одесса–Москва».
ДОЖДЬ
Летний день, нелётная погода,
Без меня затих аэродром,
От дождей всемирное болото
Хлюпает промокшим полотном.
Облака перебегают к югу,
Гонит их заоблачный Гольфстрим,
Эту ожидания науку
Мы с тобой до смерти сохраним.
Лучший друг, насупленный товарищ,
Приникая к тяжести земной,
Почему ты снова не одаришь
Эту жизнь дождливой пеленой.
Ведь под влагой на веранде тесной
Нам давалась в руки иногда
Радость жизни, полной и воскресной,
Дней непоправимых череда.
Полные глотки слезы и чая
И стаканы мирные вина,
Ничего ещё не обещая,
Падали, как в почву семена.
Грохот запоздавшего экспресса,
Смутные московские огни,
На откосах ржавое железо,
Смятое в торжественные дни.
Самолёты тяжкие на старте,
Взявшие маршрут за океан,
Стрелы дальновидные на карте,
Перелётный птичий караван.
Что ж, товарищ, переждём погоду,
Повернём в замке холодный ключ,
Мы любили воду и свободу,
Верное светило из-за туч.
НОВЫЙ СВЕТ
Огни на набережной Нового Света,
За море видно до Назарета,
Кто там шагает по водной глади,
Купает в море густые пряди,
И надвигается купол надзвёздный –
Почти домашний, совсем не грозный.
Не надо слова, а только взглядом
Пойми, что это с тобою рядом,
Что это было и это будет,
Недоуменье волна остудит,
Что есть движенье и утешенье,
Отгадки жизни – приближенье,
За Назаретом, за парапетом,
К тому, что станет нам Новым Светом.
ПУТЁМ ЗЕРНА
Что там, за одеялом, на окне?
Собор Преображенский, топкий скверик,
Плакаты на обшарпанной стене
И лужа, что подобье двух Америк.
Сбежал ли кофе на своей спирали,
Остался ли портвейна глоток,
Затем ли эти вещи нас спирали,
Чтобы увяз поглубже коготок.
Не надо электричества. Подольше
В потёмках поболтаем, помолчим.
Всё то, что здесь, на нашу жизнь похоже,
А сумрак – шестикрылый серафим.
И то, что впереди, как семя в поле,
Пусть набухает, и путём зерна
Жизнь так сосредоточена в неволе,
Что опознать себя вот-вот должна.
Она падёт письмом в почтовый ящик,
Взмахнёт флажком сигнальным наконец
И вместо сладостей ненастоящих
Протянет верный детский леденец.
СТАРЫЙ АЛЬБОМ
Этот мальчик в матросском костюмчике
Возле клумбы заглохших цветов.
Вот глядит он легко и задумчиво
В объектив, что для съёмки готов.
И продлится нашествие времени,
И откроется старый альбом,
Где глядит он так ясно, уверенный,
Что никто не забудет о нём.
Что не надо менять всё случайное
На затверженный детский урок,
И простое, что годы, отчаяние –
Чепуха, не идущая впрок.