Профессия, рождённая в муках

Когда врач, профессор Йельского университета Говард Хаггард рассказывает об истории врачевания, ему не очень-то хочется верить. Страшновато становится от такого, например, описания: «Вентиляция здесь практически невозможна. Полы и перегородки моют один раз в месяц… Студенты одновременно осматривают здоровых женщин и пациенток с родильной горячкой…» – следует ещё добавить: и не моют при этом руки. Это госпиталь «Матерните», Париж, 1864 год. За три года в нём умерли 1226 из 9886 рожениц. И в западной цивилизации наконец наступило понимание, что даже джентльмен с чистыми руками может переносить заразу.

И когда Хаггард пишет об эпидемиях, о том, как за несколько чумных месяцев грунт городских кладбищ поднимался более чем на полметра, о том, как снимали крыши с городских башен, укладывали башни трупами снизу доверху, а потом закрывали снова – в это не очень-то веришь. Но ещё красноречивее оказывается небольшой лондонский статистический листок 1665 года: за неделю с 15 до 22 августа был крещён 171 новорождённый младенец, а умерло 5568 человек, из них 4237 – от чумы. И это не был пик эпидемии, потому что на пике от чумы умирало от пяти до десяти тысяч людей в день (так было, например, в Константинополе).

Распространение эпидемии, конечно, пытались предотвратить: уничтожали бродячих собак. На крыс, которые в действительности разносят чуму, никто не обращал внимания. Зато в XVII веке, во времена трёх мушкетёров и Декарта, городского чиновника страшно пытали и казнили за то, что он «заразил дом чумным ядом»: вытер о стену испачканный чернилами палец. «Заражённый» дом был снесён, на его месте поставлен в назидание позорный столб, просуществовавший до конца XVIII века. А Лондону в XVII веке полностью справиться с чумой помог только Великий лондонский пожар 1666 года.

Читая все эти истории о кошмарном, в буквальном смысле слова убийственном невежестве, хорошо понимаешь, почему Хаггард назвал свою книгу «От знахаря до врача»: фактически профессия врача в более-менее современном понимании оформилась только ко второй половине XIX века. До этого гениальные подвижники подвергались преследованию, осмеянию, а иногда и убийству: так, испанского хирурга Мигеля Сервета в середине XVI века сожгли на костре за то, что он описал малый круг кровообращения, и это описание не соответствовало представлениям Античности – то есть полуторатысячелетней давности, – которые были провозглашены единственно верными. Даже в XIX веке врачам, отстаивающим необходимость обезболивания операций (в особенности же трудных родов), приходилось отбиваться от многочисленных ханжей, указывавших, что, по Библии, женщина непременно должна рожать в муках.

О России Хаггард пишет очень мало – впрочем, судя по всему, не из предубеждения (по-настоящему в поле зрения американца попадают только США, Англия и Франция), а потому, что он её мало знает. У нас в стране не очень-то умеют так же ярко и увлекательно, лёгким популярным языком рассказывать об успехах собственной науки, а главное – не прилагают усилий для того, чтобы распространить эти знания в прочие страны. Потому-то в обширной главе об анестезии (и о неприглядных скандалах, которыми в Штатах сопровождались попытки запатентовать анестезию) нет ни слова о Николае Ивановиче Пирогове. Стоит упомянуть также, что книга написана в двадцатые годы прошлого столетия, поэтому современности читатель там не отыщет. Однако её, безусловно, можно рекомендовать тем, кого интересует история медицины, кто хочет получить более полное представление о развитии человечества в его самых неприглядных – но и самых гуманных прояв­лениях.

Татьяна  САМОЙЛЫЧЕВА