Как и почему свили под ней свои гнёзда махровые уголовники
Криминальный бизнес сподобился на прорыв. Реальный и конкретный. Скандальную огласку получила так называемая прокурорская преступная группировка (поразительная по непривычному словосочетанию формулировка, не правда ли?). Напомним: блюстители закона из Подмосковья (то есть прокурорские работники) обвиняются в «крышевании» подпольного игорного бизнеса в 15 городах. В списке уже десяток подозреваемых, и он не окончательный.
Ну а если окинуть взглядом другой список… Так и не раскрыты громкие убийства священника Александра Меня, Влада Листьева, Дмитрия Холодова. Лишь спустя пять лет арестован, как заявлено, убийца Анны Политковской, однако заказчик неизвестен. То же относится к более давнему убийству Галины Старовойтовой. Не удалось прокурорам доказать вину Владимира Квачкова в покушении на Анатолия Чубайса, суд его оправдал. А уголовное дело заместителя Минфина Сергея Сторчака и до суда не дошло: длившееся больше трёх лет, оно прекращено за отсутствием события преступления…
Получается, что прокуратура, охранитель законности, в действительности подрывает правовые устои?
Об этом мы попросили высказаться двух известных юристов: Леонида Прошкина и Сергея Пашина.
Леонид Прошкин, адвокат, в «советском прошлом» следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР, раскрывший множество громких преступлений:
«В нынешнюю прокуратуру я бы работать не пошёл»
– 27 лет проработал я в прокуратуре. В активе было немало дел, имевших широкий общественный резонанс. И это ведомство мне, конечно, очень близко. Но, к сожалению, нынешнее – далеко не то, что было. Я имею в виду и советское время, и первые годы новой России. А сейчас я навряд ли пошёл бы работать в прокуратуру. В такую, какая она сейчас.
– А почему?
– В силу разных причин. Начиная с того, что оттуда едва ли не изгнано такое понятие, как порядочность. Сходит на нет главное, для чего, собственно, и была когда-то создана российская прокуратура: законность превыше всего. Факты мздоимства, конечно, и раньше случались, но коррумпированной до такой страшной степени, как сейчас, прокуратура не была. Мне говорили: чтобы устроиться следователем в Москве, нужно выложить 50 тысяч долларов…
Другая важная причина: прежде прокуратура имела больше полномочий.
– Начиная со следственного аппарата, которого её лишили?
– Да, считаю это одной из самых больших ошибок, которые допущены руководством страны в отношении правоохранительных органов. Убрав из прокуратуры следствие, по ней нанесли серьёзный удар. Удар по полномочиям, по авторитету ведомства и по его возможностям. Ведь оно потеряло существенную долю властных функций.
– И это плохо?
– Ну а вы как думаете! Ведь фактически прокуратура стала беззубой, утратив право возбуждать дела, проводить следственные действия. Что сейчас может прокурор? Написать представление. А если оно будет проигнорировано, тогда что? Обжаловать в суде. И будет эта тяжба длиться бесконечно, да с неясным исходом. Делать из Фемиды паиньку у нас хорошо научились…
Вот дано прокуратуре поручение бороться с нелегальным игровым бизнесом. Скажите, пожалуйста, а как бороться? Я, например, плохо себе представляю. Да, прокуроры могут писать указивки в МВД, указивки в Следственный комитет, впрочем, последний вправе отнестись к ним так, как сочтёт нужным. На своё усмотрение… Вот, допустим, узнал прокурор, что в его городе существует подпольное казино. И оно под крышей местной полиции. И что дальше?.. Раньше возбудил бы уголовное дело, дал поручение следователю. А сейчас у него руки связаны.
– И потому с отчаяния договаривается с полицией, чтобы и его взяли в долю. Это я о подмосковной прокурорской группировке, которая сейчас у всех на слуху.
– Да, и Следственному комитету, который её разоблачил, генпрокуратура поначалу создавала активные помехи. Стыд и позор, ей-богу…
Я думаю, что хотя, может, и оправданно создание независимого СК, но всё же и в прокуратуре какое-то следствие нужно было сохранить.
Допущена и другая не менее ужасная ошибка: прокуратуру лишили надзора за следствием. Сохранён лишь надзор за дознанием, за оперативно-разыскной деятельностью. И полномочия прокурора по уголовным делам сводятся к утверждению обвинительного заключения.
– Но ведь тоже важная, ответственная функция?
– В том-то и беда. Поясню. Дела сейчас расследуются подолгу – и несколько месяцев, и полтора, и два года… Потом прокурору приносят то, что наработано, для утверждения обвинительного заключения. А до этого он понятия не имеет, что и как расследовалось. Реального, текущего надзора за делами теперь ведь нет. А изучить требуется, допустим, 50 томов уголовного дела, срок же отводится ничтожный. Кроме того, нужно ещё прочитать обвинительное заключение, а это тоже не один лист. Вот недавно прокуратура Западного округа Москвы утверждала обвинительное заключение, которое в полтора раза больше, чем само уголовное дело. Три тысячи с лишним листов! Ну невозможно с этим досконально ознакомиться, вникнуть, осмыслить в считаные дни.
Поэтому и вынуждены прокуроры давать зелёный свет обвинению, даже не будучи уверенными, что поступают правильно. В результате у нас многие оказываются за решёткой, хотя их вина не доказана.
– У прокуроров, как известно, ещё отняли право арестовывать подозреваемых. Теперь это исключительное полномочие суда. Тоже ошибка?
– Конечно! И очень серьёзная. А потом ещё вышло решение Конституционного суда о том, что судьи, избирая меру пресечения, не имеют права вдаваться в доказанность вины… Судья не может себе позволить поинтересоваться, насколько весомы доводы стражей порядка. Доказательства вины – это, мол, сфера полномочий суда первой инстанции. И, арестовывая человека, судья смотрит только на формальные основания. Тем ли лицом вынесено постановление, согласовано ли во всех инстанциях и предусматривает ли вот эта самая статья, которая ему предъявлена, меру наказания свыше двух лет…
В то время как раньше прокурор, прежде чем арестовать, поставив «колотушку» – то есть свою печать, чаще всего допрашивал человека. И в результате нередко отказывал в аресте.
– Леонид Георгиевич, я верно понял? Вы считаете, что, с одной стороны, прокуратура сплошь и рядом не справляется с тем, к чему обязывает законодательство. В силу объективных и субъективных причин. А с другой – само законодательство, выдав прокуратуре усечённый набор полномочий, обусловливает её несостоятельность?
– Да, именно так. Необходимо расширить круг её функций и, значит, полномочий. Чтобы не была беззубой.
– Но вас и сейчас возмущает беспрецедентная коррумпированность прокуратуры. Что же будет, когда она ещё и зубастой станет?!
– Увы, эта болезнь приняла у нас в стране всеобщий, массовый характер. Сплошная коррупция. Сплошная власть денег. Включая и всю правоохранительную сферу, не только прокуратуру. Я вам могу сказать как адвокат, что взяточничеством промышляют и эмвэдэшники, и фээсбэшники, и налоговики, и таможенники, и борцы с наркоманией… А чему тут удивляться? Если тяжёлой болезнью поражено общество в целом, то есть весь организм, откуда в нём взяться здоровому органу?.. Той же болезнью больна и моя родная прокуратура…
Сергей Пашин, член Независимого экспертно-правового совета, профессор НИУ «Высшая школа экономики», кандидат юридических наук, заслуженный юрист РФ:
«Под видом реформы проводится контрреформа»
– Прокуратура растеряла сейчас многие свои полномочия и многие возможности. Это связано главным образом с вычленением Следственного комитета и, кроме того, с утратой влияния на следствие вообще. Однако ни к чему хорошему это не привело. Скорее, наоборот…
– Сергей Анатольевич, но именно вы – как один из авторов концепции судебно-правовой реформы – долгие годы ратовали за то, чтобы предельно урезать полномочия прокуратуры. В одном из интервью нашей газете вы говорили, что с 1722 года, когда появилось это ведомство, оно неизменно – от Петра до Сталина, от генсеков до президентов России – отличалось верноподданническим лакейством, всегда готовым пренебречь правом и моралью. Что как раз и обеспечивалось широчайшими возможностями, даже от судов прокуратура легко добивалась нужного приговора. Мол, такого монстра, вознесённого над всеми ветвями власти, нет ни в одном нормальном государстве. И вот свершилось, разве не так?
– Весь вопрос в том, чем это заменено. Следственный аппарат остался в МВД, остался в ФСБ, появился в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков, и была создана такая же пирамидальная структура Следственного комитета. То есть следственные функции, отнятые у прокуратуры, перешли к органам, которые вписаны в вертикаль власти.
– Поясните, пожалуйста.
– Ну вот, скажем, Следственный комитет пронизывает все административно-территориальные единицы страны, он является органом централизованным, иерархизированным, действует из Москвы до самых до окраин. Трудноуправляемая структура и потому малоэффективная. Да и как-то не соответствует идее федеративного государства. Более того, этот орган военизированный. В прокуратуре хотя бы следователей называли юристами – 1-го класса, 2-го класса, советниками, а теперь их называют по-военному. Капитан юстиции в Следственном комитете! Такое вообще противопоказано. Военизация – это самое плохое, что может быть в следственных органах.
– Потому что главным становится не закон, а приказ начальника, командира?
– Естественно. Ну а в целом многие пороки, которые отличали прокуратуру, не перестали существовать, а просто пересажены.
– А какова структура следственных органов на просвещённом Западе?
– Да по-разному. Допустим, если государство имеет несколько полиций, то в каждой из них есть полицейские инвестигейторы – расследователи и дознаватели. Есть чиновники, скажем, Федерального бюро расследований. Они занимаются федеральными преступлениями, в том числе на территории штатов. В соответствии с чётко очерченной компетенцией. Мафия, терроризм, наркотрафик и прочее.
А местными делами, в том числе, кстати, и убийствами (если они не совершены на федеральном объекте), занимаются местные следственные органы. И отчитываются они не перед вышестоящими инстанциями, вплоть до столичных, а перед населением. То есть перед теми, кого напрямую затрагивают грабежи, насилие, убийства, взяточничество и так далее. А иначе говоря, перед избирателями, которым решать, кто у них будет, скажем, шерифом.
Вот и в России, я полагаю, необходимо было реформировать следствие по такому же принципу. Создав на местах свой следственный аппарат, не зависимый ни от каких вертикалей. Для этого надо внести поправки в Конституцию, поскольку сейчас уголовное законодательство находится в исключительном ведении Российской Федерации.
А у нас от одной пирамиды – следственного аппарата прокуратуры – отпочковалась другая – Следственный комитет. При этом прежние пирамиды – главным образом следственный аппарат МВД – остались нетронутыми. Как бы их там теперь ни называли, ни перетасовывали. Но по сути это всё то же самое.
– Вы сказали, обращаясь к опыту других стран с «несколькими полициями», что в этих силовых структурах нет своих следователей, а есть инвестигейторы…
– Именно. И у нас, я считаю, должен быть не просто самостоятельный, но единый СК. Что было прописано и в той самой концепции судебно-правовой реформы, в разработке которой я принимал участие. То есть нужно упразднить следственные аппараты в МВД, ФСБ и ФСКН. И право вести расследование по всем уголовным делам отдать Следственному комитету. Остальным органам вполне достаточно иметь оперативно-разыскные подразделения, может быть, ещё и право производить неотложные следственные действия в течение краткого срока (5–10 суток) до передачи дела следователю. Однако повторю ещё раз: единство федерального СК не подразумевает вторжение в компетенцию местных следственных органов.
А насчёт полномочий прокуратуры добавлю: общий надзор тоже не нужен. Он отпадает за ненадобностью, если ущемлённый в своём гражданском достоинстве человек имеет реальный доступ к правосудию. Российская прокуратура в перспективе должна сохранить единственную функцию – уголовное преследование обвиняемых в суде.
– Итак, получается, что целый набор старых пороков в правоохранительной сфере не исчез, а просто сменил место прописки? Заброшенные расследования, в том числе громких дел, развалы дел в суде за слабостью обвинительных материалов и, наоборот, немотивированные или неадекватные наказания, чрезмерно суровые осуждения?..
– Да. Включая ещё и избирательность правосудия. За аналогичные деяния одних всем известных лиц оно карает, а других не замечает в упор. И те продолжают жить как ни в чём не бывало на глазах у всей страны. Это означает, что система разделения властей – это абстракция. А фактически речь идёт о системе разделения влияний между различными кланами. То есть это не государственное устройство. Скорее, такое полубандитское. И понятно, почему правосудие не востребовано. Суд вынужден заверять своей гербовой печатью решения, принятые политиками.
– Получилось, что мы от темы прокуратуры перешли к ситуации в судебно-правовой системе в целом. Значит, реформа, частью которой были и преобразования в прокуратуре, буксует?
– Под её видом проводится контрреформа. Вот, скажем, сравнительно с советскими временами у нас удвоилось число оправдательных приговоров. То есть доросло до… 0,8%. Всего лишь! А в Европе, между прочим, этот показатель составляет 10–15%.
И дело не только в прокуроре, который утверждает обвинительное заключение, прежде чем оно поступит в суд. Как и прежде, судьи солидарны с прокурорами. И это означает, что в случае, когда человека надо оправдывать, его не оправдывают, а мягко наказывают.
Что же касается оправдательных приговоров, то в основном их выносят в мировых судах и в судах присяжных. У которых под разными предлогами изымают куски компетенции. Разумеется, меняя для этого законы. Что лишний раз подтверждает фиктивно-демонстративный характер реформы. Кстати, прокуратура очень не любит дел в суде присяжных. И один из любимых вопросов прокуроров выглядит так: доказательств виновности человека нет, как бы убедить присяжных осудить его?
Например, в 2008 году суд присяжных лишили возможности рассматривать дела, связанные с терроризмом, диверсиями, массовыми беспорядками, изменой, шпионажем… А потом передали преступления против правосудия на рассмотрение в районные суды, где нет присяжных и давно уже нет народных заседателей.
Словом, всё вроде бы реформируется, но так, чтобы основные механизмы реформы свести на нет, лишить её демократических ориентиров.
– И что, никаких реальных предпосылок для исправления ситуации?
– Проблема в политической воле. Власть желает перемен, но таких, чтобы оставалось ручное управление, в том числе в правовой сфере. Ну и соответственно прокуратура, Следственный комитет – всё это приводные ремешки такого управления.
Причём я вполне допускаю, что власть в своих действиях базируется на самых благородных соображениях. Мол, выпустишь вожжи из рук, и всё разобьют, всё рухнет. А это ведь значит, что нет доверия к народу. Уповают исключительно на административные рычаги. И на дымовые завесы, на создание красивых, благопристойных фасадов… Вот так.
Беседовал
Примечание. То, что случилось с прокуратурой в процессе её реформирования, не может не беспокоить. Но так ли уж правы уважаемые юристы, чьё мнение мы представляем сегодня, в своих суждениях, полностью перечёркивающих значение этой правоохранительной структуры? Приглашаем всех, кто так или иначе сталкивался с работой и работниками прокуратуры, продолжить этот злободневный разговор. Наш электронный адрес: gam@lgz.ru
Отдел «Общество»