О времени и о ТВ мы беседуем с известным бардом Тимуром ШАОВЫМ
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ПЕСНЯ
– Тимур, так получилось, что некоторые ваши песни я сначала прочитал, а потом услышал. Их текст мне был интересен как хорошие стихи, притом остроумные. У вас много премий, но одна, по-моему, уникальная для барда – «Золотой Остап», то есть у вас отличное чувство юмора, с другой стороны, жизнь наша «для веселия мало оборудована». Как рождаются ваши песни? От радости, от беды?..
– Во-первых, низкий вам поклон за то, что вы, как сказали, глазами читали текст, но, на мой взгляд, это не поэзия…
– По сравнению с тем, что многие известные люди сейчас публикуют и называют поэзией…
– Так это не критерий. Дело в том, что у авторов должно быть какое-то к себе скептическое отношение. Многие его потеряли. Когда я смотрю на людей, которые говорят серьёзно «моё творчество», то меня немножко «ломает»… Песни надо слушать. Вместе с авторской подачей, с музыкальным сопровождением. Что касается того, как они рождаются, то в глубокой печали я ничего не напишу. Для меня самое лучшее состояние, когда наступают раздражительность и злость. У меня много иронии и даже сарказма, но я стараюсь, чтобы песня всегда была доброй.
– Без издевательства над людьми и страной?
– Мне кажется, что хороший юмор всегда добрый. Он может быть едким, но мне не нравится злобный юмор и не нравится тупой. Вообще юмор – такая вещь, когда ходишь по лезвию, чтобы, с одной стороны, не скатиться в пошлость, а с другой – в ханжество. Мне кажется, что это всё в подкорке…
– Про подкорку. Перефразируя Светлова, откуда у хлопца русская грусть? Вы родились в Черкесске, а во многих ваших песнях звучит абсолютно русская национальная нота.
– Во-первых, культуру, конечно, определяет язык. Родной язык у меня русский. И, к моему огромному сожалению, я не знаю других языков, я даже не знаю двух своих родных языков. Отец у меня черкес, а мама ногайка. И папа, и мама – люди высокообразованные. Мама заканчивала МГУ и аспирантуру, была директором Института гуманитарных исследований, как сейчас его называют. Папа – инженер, изобретатель. В семье говорили по-русски, всегда присутствовала русская литература, кроме нашей родной, естественно. То есть национальное самосознание во мне есть, но по культуре я, естественно, совершенно русский человек. А уж мои-то дети, кстати, жена у меня грузинка ещё ко всему…
– Вот они уж совсем русские.
– Ещё с детского сада сын абсолютно серьёзно говорил, что папа у меня черкес, мама – грузинка, а я – русский парень. Ну вы знаете, жить в России и не чувствовать себя россиянином и немножко русским – это как-то странно, на мой взгляд. По вероисповеданию я мусульманин, но очень люблю христианскую культуру и обрядовость. Где бы я ни был, если на гастролях есть хороший храм – католический или православный не важно, – я хожу, и буддийские храмы люблю посещать, и мечети, и синагоги. Я человек любознательный, очень люблю питерскую лавру. Когда есть возможность, слушаю службу. Это очень красиво.
ЭСТЕТИЧЕСКИ ВРАЗРЕЗ
– Теперь о бардовской песне. Что происходит с этим уникальным жанром?
– Внешне, может быть, совершенно ничего, но сейчас по сравнению с 90-ми годами наступил, я бы сказал, ренессанс. Был некий общий упадок, люди не понимали, что происходит, что дальше делать, писать, снимать и так далее. А этот жанр самый демократичный: гитара и человек. В авторской песне главное – текст и настроение. Сейчас всё-таки что-то происходит. В 60–70-е была протестная составляющая. Эстетически бардовская песня шла вразрез с тем, что тогда было на официальной сцене. Хотя, знаете, совсем недавно – мы втроём на гастролях с двумя моими замечательными друзьями-музыкантами – сели смотреть канал «Ностальгия», а там показывали «Песню-76 или 75», и мы поразились качеству.
– Музыки и текстов?
– Совершенно верно, профессиональные артисты исполняли профессионально сделанные песни профессиональных авторов. Но, с другой стороны, конечно, что-то живое и уходило. В «официозе» не везде можно было услышать того же Окуджаву.
Может быть, сейчас некий ренессанс тоже связан с тем, что появляется какая-то не то чтобы оппозиция, а некий протест тому, что мы из одного официоза попали в другой. Теперь попса стала официозом, как это ни смешно звучит, – попса с её идиотизмом и низкопробностью. И бардовская песня сейчас противовес официозу попсы. Вы думаете, что Владимир Семёнович, если был жив, сейчас был бы особо на телевидении?
– Думаю, нет... А в какой культурной среде вы обитаете? Я имею в виду литературу, поэзию, ваших друзей-коллег по жанру.
– С друзьями, коллегами по мере сил видимся – не совпадают графики. С Александром Моисеевичем Городницким или с Юлием Кимом встречаюсь с удовольствием, но это бывает очень редко… Каждый сидит на своей кухне и читает то, что ему нравится. Я почему-то перестал читать современную литературу, читаю классиков, Гоголя с большим удовольствием, Шукшина на любом месте открываешь – читаешь, Довлатова очень люблю. Читаю эссеистику, мемуары.
НЕ СОВПАДАЯ С МНЕНИЕМ РЕДАКЦИИ
– А как вы относитесь к политике, к участию в ней артиста?
– Активно не участвую, хотя, когда предлагают выступить в концертах в поддержку чего-то справедливого и благородного, никогда не отказываю. Ну и газеты всех политических направлений у меня всегда есть. От «Завтра» до «Новой газеты», покупаю и «Огонёк», и «Собеседник», и «Литературную газету», и «Известия»… Очень мне всё любопытно, хотя, как говорится, моё мнение не всегда совпадает с мнением редакции.
– И с кем вы политически?
– Процитирую собственную песню:
– Ну а ты-то, – говорит, – из каковских?
Огласи-ка, – говорит, – своё кредо.
Ты за питерских или за старокремлёвских?
– Я вообще-то, – говорю, – за «Торпедо»!
Если говорить серьёзно, я за политику здравого смысла. Тяжело смотреть на то, что делается со страной.
– А что делается с Грушинским фестивалем? Он разделился, это чья-то злая воля или какое-то недоразумение?
– Почему-то эти недоразумения часто стали случаться. Я гастролирую, бываю и за рубежом, выступаю, естественно, для нашей русскоязычной публики. Представляете, например, клуб КСП в Берлине тоже разделился, и в Вуппертале, и в Торонто, кажется, тоже.
– По какому признаку?
– Вот это для меня удивительно. Признак какой? Ортодоксы и новые? Или те, которые с тупого конца яйцо разбивают или с острого? Свифт какой-то. И то, что происходит с Грушинским фестивалем, для всех достаточно больно, за исключением тех, кто разделение инициировал. Все остальные, я уверяю вас, за то, чтобы прошёл один фестиваль. Я в этом году был на Грушинском фестивале, хотя я и не каждый год езжу. Может быть, оттого, что на два лагеря разбежались, и народу стало поменьше, и атмосфера стала как-то потише, поспокойнее… Просто взяли палатку… хорошо, романтика и бессребреничество. Романтика небитых школяров, как когда-то пел Галич. А сейчас, наверное, этой романтики стало поменьше.
– Многое коммерциализуется, людям надо как-то жить...
– Естественно. Тех, кто, как я, в бардовской песне работает профессионально, немного. Даже тот же Александр Городницкий так не работает, он всё-таки океанолог, профессор и занимается своими очень важными делами, и передачи ведёт совершенно замечательные… Мне жаловаться грех, хотя на самом деле жизнь сложная. Я бы не хотел для своих детей такой профессии. Мой сын учится в мединституте, как и папа его когда-то. Я ему сказал: «Я сначала окончил институт, получил профессию, стал врачом, получил категорию, потом ушёл из профессии. Я себе уже что-то доказал, и если ситуация изменится, я возьму свой эндоскоп и пойду делать эзофагогастродуоденофиброскопию».
ФАЛЬШИВОЕ СЧАСТЬЕ СТРУИТСЯ
Код для вставки в блог или livejournal.com:
– В ваших песнях присутствуют и народные мотивы, и в то же время блюз и рок, как это всё сочетается?
– Всё должно быть естественно. Я воспитывался на лучших образцах западной музыки: на «Битлз», лучших образцах, подчёркиваю, рок-культуры, рок-музыки, и плюс мама с детства прививала мне вкус к хорошей классической и народной музыке, и потом внутри это всё как-то соединилось. Я послушал, какие сейчас веяния в авторской песне – к разговору о том, что изменилось, – очень много стало ансамблей, в которых привносятся действительно какие-то рок-н-ролльные, блюзовые элементы. Это ни хорошо ни плохо, это уже другое, и тематика иная…
– У вас есть песня «Иные времена». Как вы думаете: как нам выбираться из «иных времён»? Культурная жизнь страны подчинена рынку, когда кто-то говорит о каких-то идеалах, над ним смеются…
– Я, наверное, толстовец в этом смысле. Начать нужно с себя, с семьи, детишкам нужно давать хорошую литературу, хорошую музыку слушать и т.д. На мой взгляд, главный бес – это телевидение наше ужасное. Я раньше гордился нашим телевидением, оно было разнообразным, интересным. Был баланс, все точки зрения были представлены. Можно было увидеть очень интересные передачи: и культурологические, и музыкальные, какие угодно. ТВ не было разнузданным. Сейчас это мертвечина, бесконечные разгулы танцев на льду, пляски, песни… Фальшивое счастье струится!
– А в новостях – здесь убили, там убили, а провинцию покажут, только если там что-нибудь отвратительное случится.
– Да, и об этом таким спокойным, бытовым тоном рассказывается. Люди привыкли ко всему этому, и это ужасно.
– Что же делать! Нравственную цензуру на ТВ вводить? И вообще, как жить? Спрашиваю вас как художник художника.
– Цензуру вводить бесполезно. Взывать к совести тоже бесполезно. Телевидение обладает чутким нюхом на то, что делается в обществе. Изменится общество – изменится и телевидение. Но у меня, если честно, надежд на это мало. По поводу того, как жить, ответ очень простой – по совести. Для меня очень важно, чтобы потом не было стыдно перед выросшими детьми.
Беседу вёл
КОД ССЫЛКИ:
