К 95-летию со дня рождения народного поэта Беларуси Максима ТАНКА
Творческая судьба Максима Танка – зеркало той эпохи, о значении которой в судьбе нашего народа ещё долго будут спорить историки, философы, писатели. В двадцать четыре года Танк издал первый сборник стихов, в тридцать шесть лет получил Государственную премию СССР, в сорок шесть имел собрание сочинений в двух томах, а в пятьдесят шесть стал народным поэтом Беларуси. Почти двадцать лет возглавлял журнал «Полымя» и более двадцати лет – Союз писателей Беларуси. Кроме всего этого, рано попал в школьные программы (голубая мечта едва ли не каждого писателя!), и с годами его творчество на уроках белорусской литературы изучалось всё более детально. Естественно, о нём написано огромное количество статей – как у себя на родине, так и за рубежом.
В общем, завидовать, вроде бы, есть чему. Если, конечно, «забыть», что довоенная молодость Максима Танка прошла в Западной Беларуси, входящей тогда в состав Польши, и что около двух лет – пусть и с перерывами – он провёл в тюрьме, поскольку вёл активную подпольную революционную деятельность.
Впрочем, не это главное.
Главное же то, что все эти звания, награды, премии, которых у него было предостаточно, давались ему вполне заслуженно. Ибо танковский талант от Бога, талант мощный, благодаря которому на протяжении не одного десятилетия рождались поэтические произведения, вошедшие в золотой фонд белорусской литературы.
Он писал много, издавая едва ли не ежегодно по новой книге (иногда и по две). Он был настоящим тружеником. Казалось, литература для Танка – это всё, вся жизнь, весь внешний и внутренний мир. Но тот, кто так считал, ошибались. Его сын Максим вспоминал: «Для отца самым главным была семья, жена, дети, хата. Забота о семье у него была просто патологической. Кто-то заболеет, например, ангиной, так он уже ходит, спрашивает о температуре, звонит врачам, знакомым. Он к этому почти болезненно относился – не дай Бог, чтобы что-то случилось в семье».
Эта забота о близких ему передалась от родителей. Как и трудолюбие. Отец Максима Танка был мастером на все руки. Он работал на верстаке, плёл корзинки, в которых можно было носить воду. Держал ульи, которые сам и мастерил.
Очень интересным и оригинальным человеком был дядька Максима Фадей. Во время службы в армии он стоял на посту у Кремлёвских ворот. Потом попал в Чехословакию, где учился на ветеринара, но присоединился к тамошнему революционному движению – и был приговорён к расстрелу. К счастью, ему удалось бежать. Домой он вернулся, когда здесь уже свершилась революция. Но к новой власти он привыкал недолго и вскоре стал председателем колхоза.
Вот эти, казалось бы, несовместимые стихии, два мира, представителем одного из которых был отец поэта, а другого – его дядька, слились в характере Танка в одно целое, примирив в нём бунтаря и путешественника с добрым, внимательным и заботливым семьянином и хозяином.
Один из поэтических сборников Максим Танк назвал «Пройти через верность», утверждая в нём, что самое сложное испытание для человека – испытание верностью. По этой дороге поэт шёл всю свою жизнь – и ни разу не сбился с неё.
Максим ТАНК
***
– Кто там поёт?
– Пан стражник, это
Смертник поёт в ожиданье рассвета,
Поёт, пока он ещё не мёртвый,
Поёт в изоляторе
тридцать четвёртом…
– Но почему он поёт? Для чего?
– Другого оружия нет у него.
***
Вся земля в цвету. И перед нею
Оробел я. Столько прошагав,
Замер вдруг. Ну как пройти посмею
Но устам её певучих трав,
По былинкам, влажным, как ресницы,
И по звёздам этих глаз живых?
Видно, что в рассветный тихий миг
Понял, отчего летают птицы.
Марк Шагал
Бог странствий, и меня ты
Привёл к Шагалу в дом.
Хозяин помнит свято
О Витебске былом.
Мерцает на полотнах,
Доселе не забыт,
В огнях свечей субботних
Летучий, зыбкий быт.
– Ну, как там город старый
Над Западной Двиной
С моей соседкой Саррой,
С её козой смешной?
Где служка колченогий
В потёртом сюртуке,
Что жил у синагоги,
От нас невдалеке?
Освенцимское пекло,
Ни праха, ни имён…
Но Витебск наш из пепла,
Я знаю, воскрешён.
Он при любой погоде
Сюда, в Сан-Поль-де-Венс,
Ко мне во сне приходит
В рассветных флагах весь.
Кандинский, Пэн, Малевич –
Друзья… Давно их нет.
Дано судьбою мне лишь
Дожить до наших лет.
Едва глаза прикрою,
Раскинут город мой
Под замковой горою
Над Западной Двиной.
Ему поклон мой низкий
Ты передай, смотри ж!
Когда б не зимний возраст
Я побывал бы там…–
Простились мы.
Я еду
В сегодняшний Париж,
Он во вчерашний Витебск
Пошёл – к своим холстам.
***
Когда в полях цветёт гречиха,
Земля поёт и хорошеет.
Над нею пчёл созвездья реют.
Соцветия, колеблясь тихо,
Мерцают благостно, как свечи.
Ах, если б и грядущим летом
Мы повстречались в мире этом
В полях, среди цветущей гречи.
***
Жара. Чуть небо посветлеет,
Трава на сеножати млеет.
И птицы жаждут в поднебесье –
В их клювах пересохли песни.
Дорога, от слепней слепая,
Спасается, в Двину ныряя.
А поле пылью сплошь дымится.
Куда от духоты податься?
Ты – у колодца…
Дай напиться.
В тени ресниц укрой скитальца.
Франтишек Богушевич
Никогда я прежде
Его не видел,
Не сиживал с ним
За одним столом,
Не беседовал с ним о жизни
У повстанческого костра,
Не присутствовал
При его конспиративных свиданиях
С Калиновским,
С кушлянскими мужиками.
Я только слышал звучанье
Его «Белорусской свирели».
И всё же
свои мемуары
Я считаю такими же достоверными,
Как свидетельства его современников.
Судя по тому,
Как далеко он заглядывал,
Франтишек был на голову выше,
Чем любой из его наставников.
Судя по тому,
Как он защищал правду,
Он был справедливее,
Чем все святые
В Жупранском костёле.
Судя по тому,
Что он сумел отвалить
Глыбу могильного камня,
Под которым почти задохнулась
Белорусская наша речь,
Нетрудно себе представить,
Каким силачом он был.
Перевод