Откуда у отца оказалось ружьё – не помню. То ли от деда-сторожа, то ли от соседа, но возглас «на охоту!» прозвучал как радостный призыв. Я прямо загорелся весь, ярко представляя, как мы пробираемся через камыши или, замерев, на заре вглядываемся в поле, а потом у костра, в сгущающейся темноте, всё таинственнее надвигающейся со всех сторон, загадочно, страшно и весело течёт река охотничьих небылиц. Но был уже вечер, часов пять, холодный ветер жестоко рвал низкие облака, и никто никуда особенно не собирался. Отец завёл старый «Ковровец», я прыгнул сзади, опираясь на самодельную коляску, в которой из-под брезента высовывался чёрный ружейный ствол. Получалось, что едем мы только вдвоём, сборов никаких, как будто на прогулку, и, конечно, не было ни поля, ни камышей, ни реки. Мы просто носились по прибитой дождём пыли и вертели головами по сторонам. Несколько раз, правда, останавливались перед стаями ворон – уж очень хотелось стрельнуть, но этим плутовкам известно не так уж мало о людях: они мигом срывались и с криком уносились прочь. Думаю, больше часа мы так колесили, как вдруг на холме, где стояли столбы телеграфной линии, увидели парящую птицу, и отец, повернув руль, прибавил газ. В нём забушевал азарт погони. Мы остановились. Зверино-мягким движением, не глядя, отец вытащил одностволку, на ощупь взвёл курок. А я, почему-то съёжившись, видел это всё со стороны, как будто боковым зрением, потому что сам, как и отец, не мог оторваться от известной по книжкам картины – птица на проводах, но тут птица была ещё и живая, и ещё было ружьё. Я видел, как она взлетела и снова уселась на провода, а ствол винтовки стал неумолимо подниматься. Я вдруг ощутил твёрдое убеждение, что если я возьму ружьё и даже очень захочу попасть, всё равно промахнусь, промажу самым смешным образом, потому что невероятно тяжёлым казался воронёный ствол, и я был совершенно уверен, что не смогу высоко держать его, что ружьё у меня будет дёргаться в руках и в момент выстрела отдачей больно ударит в плечо, я не устою, а значит, ствол дёрнется ещё больше и обязательно, непременно пуля улетит куда-нибудь в облака. Но мне было страшно, я не готов был к этому всему. Я знал резкий нрав отца, меня ещё никто не учил тогда спорить за своё, совсем наоборот, но призрачная, неожиданная, неосознанная, против решения взрослого, идея спасти птицу продралась сквозь страх и нарастающий ужас. Это было так ново для меня, так вдруг, что я смешался, но всё-таки попросил, нет, промямлил или даже прохныкал, мол, пап, дай я!
Он не услышал, скорее всего. Ствол неожиданно плюнул дымом, а птица, это осталось ярче всего, вдруг снялась, наклонила голову вниз, крылья расправила на всю ширь и так, крутой спиралью, ринулась вниз, в жнивьё.
Я сразу подумал, когда мы подбежали, что таких не едят. Не утка, не глухарь, не кто-нибудь ещё. Серовато-пурпурная шея, такая же, с дымчато-лиловым оттенком, спина и передняя кромка крыльев излучали в сумерках загадочный свет. Посредине крыльев, сверху, тянулась блестящая, невозможно красивая полоска оперения цвета морской волны. Я такого ещё не видел. Отец неуклюже взял птицу в руки, и мы пошли обратно. Молча. Я не знал, что с ней делать теперь, да и он сам, вроде бы, тоже не понимал. Мы потоптались у мотоцикла, уложили ружьё, а птицу в конце концов сунули в ящик для инструментов.
Потом целых два дня, куда бы я ни бегал с мальчишками, всё думал о птице и никак не мог забыть этот ящичек – тесный, холодный, тёмный и ржавый внутри. Я не решался что-либо спрашивать у отца, помня, как неловко ему было на поле. Мне казалось, что и он так же мучается этими мыслями и в ответ на вопрос скажет что-нибудь резкое. И только в городе, на обратном пути, когда что-то случилось с мотором и пришлось остановиться, отыскивая нужные ключи, отец вскрыл правый ящик, и ему на руки выпала птица.
– Фу ты! Я и забыл! – пробормотал он.
Именно так он и сказал, но я видел, что ему неудобно передо мной. Он не привык сомневаться в своих действиях, новое ощущение злило его.
Рядом строили тротуар. Отец мгновение подумал, оглянулся и бросил птицу на груду мокрого песка у дороги...
Нет, я не сужу задним числом. Это было бы жестоко и вряд ли правильно. Но нам надо помнить о том, какие мы перед детьми, ибо они повторяют нас. Или отвергают. Чёрт возьми, я на всю жизнь запомнил, как падают птицы на песок! Как яблоки. Нет, мягче – ЖИВО. Даже мёртвые.