Литературная матрица. Учебник, написанный писателями: Сборник. – В 2 т. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2010. – 3000 экз.
Постулат о солдате, который якобы плох, если не мечтает стать генералом, всегда вызывал у меня сомнения. Наверное, потому, что среди моих знакомых солдат таких мечтателей не водилось. Каждый мечтал только о том, как бы поскорее вернуться «на гражданку» и заняться своим делом. Но вот что каждый литератор страстно желает стать литературным мэтром, учить и наставлять, «пасти народы», а пуще того – давать оценки другим литераторам, – факт неоспоримый. И двухтомник «Литературная матрица» – вернейшее тому подтверждение. Четыре десятка писателей разной степени известности радостно оторвались от того, что в прежние времена называлось рукописями, и взялись за осуществление этого проекта.
ЛЕКАРСТВО ОТ ТОСКИ ЗЕЛЁНОЙ
Их усилиями родился на свет оригинальный учебник. Если бы не это слово в подзаголовке («учебник»), два тома были бы на вес золота: в оригинальных произведениях наши писатели слишком часто зависят от состава премиальных жюри, от тенденций и интенций, управляемых критиками и издателями. Здесь же они ограничены только школьной программой. Впрочем, П. Крусанов, числящийся в списке составителей, сразу после выстрела дуплетом, то бишь выхода двухтомника, поспешил заявить, что это – антиучебник. Маркетинговый ход очевиден. Учебники плохи (в глазах литератора, как и школьника, они заведомо собрание общих мест и тоска зелёная). Вот вам антипод учебника – свежий взгляд и собрание парадоксов, которым гений – друг. По прочтении не вполне понятно, пользуются ли четыре десятка гениев взаимностью со стороны мнений и мыслей, расходящихся с общепринятыми (парадоксов).
В значительном ряде случаев неясно и в чём они так уж расходятся. Разве что после статьи о том или ином классике не следуют вопросы и задания. Так, может, лучше бы уж следовали? На форуме, обсуждающем учебники по русскому языку и литературе, один из участников пишет неопровержимое: «Современный школьник очень мало читает, поэтому ему любой учебник покажется скучным. Я считаю, что любовь к предмету должен прививать не столько учебник, сколько учитель» (http://fsu-expert. ru/node/2306). Однако я отнюдь не собираюсь макать зоилово перо в отравленные чернила. Тем более что несравненный В. Топоров уже выстегал своих многолетних подопечных – в основном питерских авторов «Матрицы»: «Писатели, притворившиеся преподавателями, фактически оказались студентами и в целом успешно ответили по выбранным добровольно билетам некоему провиденциальному экзаменатору» (http://www. chaskor. ru/article/kak_obmanut_professora_20788). Как истинный мэтр, Топоров, вволю покуражившись, всем поставил положительные оценки. Как говорят в ЖЖ, «зачот».
И справедливо: абсолютное большинство статей учебника – или даже антиучебника – интересны, а многие – просто блестящи. Т. Москвина об Островском (который – «Гроза»), Е. Шварц о Тютчеве, А. Мелихов о Некрасове, М. Кантор о Маяковском написали так, будто от этого зависит их дальнейшая творческая судьба. Все без исключения авторы наслаждаются полной свободой, тайно и явно полемизируют друг с другом, сыплют цитатами и сверкают эрудицией. В. Тучков, например, считает раннего Маяковского антиглобалистом, анархистом, панком, хиппи, битником и стилягой, а позднего – «забрикованным» (от фамилии супругов Брик) мещанином, играющим в карты с дьяволом. А М. Кантор, напротив, – апостолом революции, жертвенником, сознательно отказавшимся от творчества во имя общественной деятельности. Дискуссия, однако! В традиционном учебнике, пусть его писал хоть целый коллектив, такое непредставимо. Или А. Битов, скажем, пришёл к выводу, что Лермонтов главнее Пушкина. Это, правда, напоминает знаменитый анекдот про грузина и армянина («Чем армянин лучше?» – «Чем грузин!»), но как смело!
Ну не знает О. Славникова, что устаревший глагол «суть» употребляется только во множественном числе. А кто знает? Что ж её за это – на первый курс филфака определить? Очерк о Набокове она сочинила мастерски. Не забыла упомянуть, что «Дар» впервые на Родине писателя был напечатан в журнале, где Славникова служила. Просто издатели на корректоре сэкономили. В двухтомнике сколько угодно незакрытых скобок и предложений, не увенчанных точкой. А уж причастия с существительными не совпадают в падежах даже у самых заядлых грамотеев. Но не в этом же задумка! А в чём? Разумеется, учебник (или антиучебник) по литературе – не роман «Большие пожары», который в конце 20-х оптом измышляли 25 советских писателей. Но вопрос, зачем это «собранье пёстрых глав» вышло под одной обложкой, не оставляет с первой страницы. Меркантильные соображения сразу отбрасываем. Едва ли гонорары, если они и выплачены, сделали наших сочинителей финансово независимыми и тем самым ещё более свободными.
Ну в конце концов авторы напрочь забыли, что пишут для старшеклассников, а не для номинации в «Большой книге». Так кто этих старшеклассников вблизи видел? Только Д. Быков, который, опасаясь последствий кризиса, пошёл работать в школу, а теперь утверждает, что преподавать литературу должны те, кто её делает (теперь хотя бы понятно кто!). Пассы в сторону неведомых зверушек – нынешних недорослей – надо признать самым неубедительным пунктом проекта. Все эти подмигивания и причмокивания, сленг «для понятности», чтоб сойти за своего, адресатов наверняка только рассмешат. Аттестация Н. Заболоцкого как «диджея» притянута за уши, бесчисленные отсылки к Интернету досадны (а то школьники не катают оттуда рефераты и сочинения!). Да многие, может, исходно и не подозревали, для кого трудятся. Писатели – они ведь как дети малые! Дай им только безотчётный импульс – за уши от клавиатуры не оттянешь! Говорят, к столу раздатчиков заказов стояла очередь алчущих порадовать «племя младое, незнакомое». Некоторые урвали аж двух классиков – и справились на славу (свою или классиков, другой вопрос).
СОЛЖ, ГОНЧ И РУСЛИТ
В издании соблюдён хронологический принцип – учебник всё-таки (или антиучебник?). Но каждый следующий курируемый почему-то отрицает, если не уничтожает предыдущего, а каждый предыдущий грозится следующему: «Ужо тебе!» Лермонтов противоборствует Пушкину. Тургенев нокаутирует Гончарова. Булгаков перечёркивает всю советскую литературу. Маяковский – всю литературу до него. Шаламов бодает Солженицына. Солженицын (в очерке – Солж) валит СССР и замахивается на остальной мир. Солжем лауреат Нобелевской премии поименован для узнавания целевой аудиторией. Принцип вызывает некоторые внутренние колебания (проассоциируют ли те, кто знать не знает Солженицына, его с неведомым Солжем?). Но можно было дерзновенно идти и дальше по этой дороге. Фамилии многих русских классиков отлично американизируются: Гонч, Тург, Тютч, Некр и т.д. Ну, Фет и само по себе коротко, а Лермонт и без того из шотландцев…
Допустим, авторы «Матрицы» вообще не ориентировались на результат, а руководствовались исключительно страстью и духовной жаждой. А может статься, здесь сработало универсальное обыкновение литературной жизни – «в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». Правда, смотря в какой круг – в ином не грех и помолчать, послушать. А то как бы не получилось, что антиучебник написали антиклассики! Но стили и повадки от внушительного окружения нимало не пострадали – наоборот. Как вдохновенно повествует А. Терехов о Солже всемогущем! Как Л. Петрушевская искусно стилизует слог под Арину Родионовну! Правда, она ограничилась лишь биографией Пушкина. Зато другие восполнили пробел и предались безудержному анализу целых поэм вверенных им персонажей. О, если бы собственные поэмы и романы они писали с таким чувством и рвением!.. Но тогда бы никакие матрицы не понадобились. Можно предположить и самую простую вещь: задача перед участниками проекта была поставлена нечётко – или не была поставлена вовсе. Проект вполне постмодернистский, а там всё от вольного – куда вывезет.
Взять хотя бы название. Матрица, как явствует из Википедии, есть (а не «суть»!) образец, модель, штамп, шаблон, форма, инструмент в серийном производстве объектов искусства и техники. Из перечисления применительно к случаю можно оставить «модель» и «инструмент». «Серийное производство», без сомнений, подтянется: авторские учебники (или антиучебники) теперь пойдут косяком. Ну и хорошо (да хорошо ли?)! В издательском деле матрица – «вогнутая часть формы, в которой пластическое тело формуется давлением». Однако кто тут «пластическое тело», а кто «вогнут»? Про математику, электронику и пр. говорить излишне. Первоначально заметно, что это очередная коммерческая «замануха» и прямую ассоциацию надо выводить из киберпанковской кинотрилогии братьев Вачовски. Её старшеклассники точно знают, что должно способствовать продажам. Ничего дурного или неожиданного тут нет: издание, да ещё столь специфическое, необходимо продвигать, затраты окупать.
Но куда девать «пустыню реального», как выражался герой трилогии Морфеус? Напомним, что та, голливудская, Матрица – интерактивная компьютерная программа. Она симулирует действительность, и к ней против воли подключены люди, из которых восставшие Машины черпают энергию. Реального мира эпохи потребления не существует – он создан ужасной Матрицей. Оставим в покое «симуляци» и «симулякры», дискурсы и нарративы – там до нас наворотили. Намекают ли авторы и составители двухтомника на то, что школьная программа по литературе впихивается в юные головы насильно? Так элемент насилия присутствует при обучении от века. Далеко не все в школе занимаются в охотку и без затруднений. Свободное образование по Ж.Ж. Руссо, Льву Толстому или С. Гессену остаётся идеалом – или рьяно оспаривается. Классно-урочная система преобладает пока в мировом школьном масштабе. А там позиция простая: учи, а то «опять двойка».
Одна из составителей, С. Друговейко-Должанская, руководитель программы «Филологические основы критики и редактирования» на филфаке СПбГУ (издание буквально вопиет к редактуре), член орфографической комиссии РАН (об отсутствии корректуры мы уже говорили), научный руководитель интернет-портала «Культура письменной речи» и прочая, и прочая, вполне адекватно оценивает ситуацию в российской школе, где «преподавание словесности мало чем отличается от вузовского» и «сегодня так учить уже нельзя». А вот мнение, будто «современные дети физически не способны прочесть, например, роман «Война и мир», потому что у них «клиповое сознание», небесспорно. Удивляет и то, что рука, приложившаяся к созданию нового учебника (антиучебника), бестрепетно выносит приговор потенциальным потребителям собственного продукта! Но главное в интервью учёной дамы другое – потрясает воображение информация, почерпнутая на одном из литпорталов: «…когда тульским школьникам предложили подчеркнуть в анкете слово, характеризующее их отношение к великим русским писателям («читал» – «не читал», «понравилось» – «не понравилось»), то более 40% вписали не предусмотренное опросником «ненавижу»…» Полудетское это «ненавижу!» через пару лет царства бабы ЕГЭ неизбежно превзойдёт сорокапроцентный рубеж и достигнет общенационального масштаба.
Обнаруживается в «Матрице» (впрочем, кажется, одним А. Тереховым) и более глобальное понимание беды. Что «проект руслит» (так ради сохранения стиля именуется русская литература) ныне закрыт, но что некогда эта «руслит» «…просияла, как церковь, – со своим Христом (Пушкиным), апостолами, евангелистами, раскольниками, митрополитами, певцами в хоре, расколоучителями и юродивыми…». А ведь их родители ещё наверняка знали наизусть «Белеет парус одинокий»! Так дети священнослужителей 150 лет назад проснулись воинствующими безбожниками. Политика в области школьного преподавания литературы чревата аналогичными последствиями – без всяких скидок. Прагматичные старшеклассники сегодня искренне не понимают, зачем им нужен первый бал Наташи и пятый сон Веры Павловны и чем так уж чуден Днепр, мчащий «полные воды свои» по территории иностранного государства.
МЕЖДУ «НЕ ПОНИМАЮ!» И «НЕНАВИЖУ!»
Русская классическая литература переживает времена, сравнимые даже не с концом XIX столетия, а с церковным расколом XVII века, когда патриарх Никон велел заново перевести богослужебные книги, и ревнители «древлего благочестия» ушли в сибирские скиты, навсегда разорвав преемственность веры отцов. Наша вторая после Церкви сакральная зона или – после недр – ресурсохранилище, наше великое Предание, последнее прибежище нашего языка, литературная классика рискует стать (и на глазах становится) уделом немногих начётчиков. 11-летняя дочь моих друзей, умница-красавица-отличница, не могла продраться сквозь заданного на лето Гоголя: «Ничего не понимаю!» «Гарри Поттера» постигла досконально, сумеречную сагу о вампирах С. Майер знает наизусть. А Гоголя не понимает! Это словесное пиршество для неё не более чем «многабукафф». О духовной трапезе здесь и говорить не приходится. Завтра девочка станет старшеклассницей. От её «не понимаю» до «ненавижу» – один шаг. Может, и вправду язык русской классики безнадёжно устарел? Или это мы так устроили, что маленькие носители нашего волшебного языка, как некогда отпрыски аристократов, а потом их лакеи (вспомните Яшу из «Вишнёвого сада»), чураются всего отечественного: «страна необразованная, народ безнравственный, притом скука…»? Мы уже вырастили «бескнижным», как говаривали в старину, целое поколение и с философским хладнокровием взираем на следующее, целиком переходящее на «падонковский» – или плохой английский – язык.
Что «ненавидят» наши несчастные дети? «Визжавшую под булавкой ленту», которую прикалывает Соня, собираясь на бал? Рубец от хлыста возлюбленного, который целует Зинаида в повести «Первая любовь»? Иголки и нитки «в бумажке», которые загодя приготовил Раскольников, чтобы пришить к подкладке пальто петлю для топора? Что им известно об умопомрачительных взлётах и безднах мысли и страсти, которые и есть русская литература? Мы вынесли им приговор («не способны прочесть»), а теперь ждём, что от наших проектов они придут в восторг и погрузятся в мир, который нам был роднее реальности, над которым мы проливали слёзы, не спали ночей, а потом безнадёжно опошлили собственную юность «насмешками поздними»! Ни на чём не держащаяся надежда: современные школьники читают. Так родители детей с задержками развития вкладывают смысл в каждое их гульканье и агуканье. Нет, сегодняшние старшеклассники в чём-то куда как умны и продвинуты. Только в «нашем всём» дикари и варвары. Они отстали культурно, эмоционально и национально. Даже когда на их футболках написано «Слава России!», они считают бейсбольную биту орудием русской народной забавы.
Имеет ли смысл посвящать подростков в суть конфликта между Тургеневым и Гончаровым или между Львом Толстым и Церковью, если они не разумеют исторического контекста описываемого? Интернет-сообщество в своё время рыдало над подлинным сочинением абитуриента Елабужского пединститута о том, как А.С. Пушкин «особенно хорошо дружил с Толстым»: «Они обоя писали произведения, которые происходили в их современной жизни. Много раз ездили на море, ходили на шашлыки, потом после всех этих занятий они стали как два неразлучных брата, которые много лет не виделись». Толстой, полагавший, что яснополянские дети пишут лучше профессиональных писателей, от этого пришёл бы в восторг. Но не сегодня. Сегодня он бы, поступившись принципами, вызвал на дуэль чиновников Минобрнауки.
Стоит ли вдаваться в подробности поэтики Тютчева и Блока, если «таргет-групп» в жизни не прочитала – и скорее всего, никогда уже не прочтёт – ни строчки того и другого? С этого ли надо начинать преодоление последствий литературного Чернобыля, разразившегося вовсе не из-за развития мультимедийных технологий? Или проще, зарыв голову в песок издательских грантов, делать вид, что всё идёт по плану? Есть программа по литературе, и мы её вам преподносим в эксклюзивном авторском дизайне. А вы уж как хотите: к сердцу прижмите или к чёрту пошлите. Мы своё дело сделали.
Да не сделали мы ничего – и продолжаем не делать! На наших глазах рушатся последние культурообразующие скрепы, а мы рассуждаем, кто был настоящим панком – Чацкий или Маяковский. Уж говорите прямо, господа питерские, – особенно применительно к первому тому: всё это безнадёжное старьё надо выбросить на свалку и читать нас! Так ведь не читают и вас, инновационных и модернизированных. Премиальные суммы растут пропорционально удорожанию книг и обратно пропорционально читательскому интересу. Помнится, «Литгазета» публиковала рейтинги самых премированных и увенчанных произведений современной литературы. Душераздирающее зрелище, как говорил ослик Иа.
Самым актуальным произведением XX века в этом жутком чернобыльском отсвете выглядит, увы, не «Тихий Дон», не «Архипелаг ГУЛАГ» и даже не «Лолита», а давнее произведение американца Р. Брэдбери «4510 по Фаренгейту». Помните? Пожарный Монтэг, истово осуществляющий приказ об уничтожении всех книг, оставшихся у жителей города, и постепенно пристрастившийся к чтению, уходит к отщепенцам, скрывающимся в лесу и занятым вспоминанием – и тем самым сохранением – истреблённого наследия. Лидер этих живых библиотек Грэнджер говорит: «Но заметьте – даже в те давние времена, когда мы свободно держали книги в руках, мы не использовали всего, что они давали нам».
ОНЕГИН, КОРЕШ МОЙ ХОРОШИЙ…
Обладатели неисчислимых сокровищ, всего менее века назад приобщившие к ним миллионы обездоленных неграмотностью, мы продолжаем не вспоминать, а забывать, «осквернять» и «плевать», процарапывать алмазами неприличные слова на заборах и колоть орехи золотыми слитками. И при этом утешаем себя тем, что Россия, в корне изменив отношение к литературе, «стала обычной европейской страной». Вот он, особый путь! В урну окурком не попадаем, а европейцами заделались! Не за горами тот день, когда литературные «никонианцы» потребуют адаптировать классические тексты к уровню Эллочки-людоедки пубертатного возраста. И издадут антихрестоматию, где «Евгений Онегин» будет изложен в транскрипции Фимы Жиганца, переводчика мировой поэзии на «феню»:
Онегин, кореш мой хороший,
Родился в Питере, барбос,
Где, може, вы шпиляли в стос
Или сшибали с лохов гроши.
Короче, Тург замочил Гонча, а тот ласты склеил. Дайджесты и комиксы, лайт-версии некогда канонических произведений уже сегодня заполняют прилавки. Путь наименьшего сопротивления всегда пользуется наибольшим спросом. Идти по нему легко и приятно. Вот только куда он ведёт? Не менее легко и безответственно «говорить на равных» с теми, кто ни слова не понимает из сказанного. А. Завьялов, обитающий в Финляндии, которая переживает небывалый образовательный бум, автор очерка о Твардовском в «Литературной матрице», без эмоций пишет: «По мере того как современная эстетика прощается с эстетизацией и с присущими той хорошим вкусом и хорошим языком, а современная этика – с героическим, разумным и благородным, как всё большее место в литературе и искусстве занимает человек в пороговом состоянии, как всё более проблематичным видится сам феномен человека и философы констатируют смерть человека (курсив везде авторский. – М.К.) в традиционном понимании этого слова, тем большее внимание антропологической мысли привлекают неортодоксальные, маргинальные, тупиковые линии общественной эволюции. Одной из таких линий было, безусловно, и советское общество».
Не стану опровергать это «безусловно». Любой эмигрант просто обязан постоянно оправдывать свой отъезд. Эмигрант-писатель – кольми паче. Это касается и таких гигантов, как Бунин и Набоков, хотя очевидна разница между вынужденным отъездом из России тогда и ситуативным, по собственной охоте и везению, теперь (воспользуемся любимым завьяловским курсивом). Можно попрепираться с автором относительно того, учился ли Твардовский в средней школе. Учился. Доучиться было не на что. В итоге будущий главред «Нового мира» окончил легендарный московский ИФЛИ. Но на биографические проколы в двухтомнике найдутся специалисты подотошнее меня.
На мой взгляд, в издании, адресованном старшеклассникам, было бы уместно не просто холодно констатировать сегодняшнее состояние эстетики, но подняться выше «финских хладных скал» и объяснить, что любое из таких состояний в истории культуры и «антропологической мысли» (мысль – вообще штука подвижная, изменчивая) – всего лишь этап, более или менее короткий период. И наблюдая или переживая его, только в классической литературе, не устаревающей в силу постоянно обновляющихся смыслов, можно найти отдушину. Но не один Завьялов в команде «питерских» заражён бациллой снобизма. Да, великую «книгу про бойца» – поэму «Василий Тёркин», – свободой и удалью которой восхищался Бунин (тоже, впрочем, гимназию не окончивший), читали не только бойцы с университетским образованием, а и малограмотные. Но над колыбелью этих «малограмотных» матери наверняка пели стихи Майкова («В няньки я тебе взяла / Ветер, солнце и орла») и Лермонтова («Спи, младенец мой прекрасный»), Некрасова, Кольцова и Никитина. И в школе – сколько бы классов ни пришлось отбарабанить – они читали (ну пусть учительница читала им вслух) Толстого (хоть «Филипка»), Тургенева (хоть «Муму») и Чехова (великолепную «Каштанку»). Если бы этого не было, ни поэма Твардовского, ни стихи Симонова, Суркова и Фатьянова никогда не стали бы народными.
В настоящем ситуация совершенно иная. Перед школой и обществом стоит проблема не столько преподавания классической литературы, сколько элементарного чтения. Дожила «самая читающая страна» и до таких времён! И любой, тем более альтернативный, учебник обязан в замысле подразумевать эту – и в первую очередь эту – задачу. Справилась ли с ней «Матрица»? О чтении как о празднике, ни с чем не сравнимом наслаждении, а не принудиловке, душащей «прекрасные порывы» (перекидывания междометиями в соцсетях), говорит, пожалуй, только А. Мелихов в очерке о Шолохове. Актуализацией классики, хоть какими-то аллюзиями на день нынешний озабочен, кажется, только С. Шаргунов, написавший о Грибоедове. Остальные решают собственные задачи – самовыражения, блистания, наконец, просто радости сообщничества (таков очерк С. Бодруновой об Ахматовой). Если даже изначально цель не была определена, а в процессе работы – неоднократно скорректирована, русский писатель во все времена реагировал на беды своего народа без всякой корректировки извне. По наущению партии не напишешь «В землянке» и «Враги сожгли родную хату». Напротив: партия ещё и влепит горячих за самоуправство.
Сегодня такой карающей десницей – для преподавателей-словесников, а не писателей – служит не КПСС, а ЕГЭ. Подготовить к нему старшеклассников не так уж мудрено. Привить одновременно привычку (не говорю: любовь) к регулярному чтению – практически несбыточно, особенно если учесть, что традиция семейных читок иссякает: родителям не до того, чтобы на ночь декламировать чадам «Сказку о царе Салтане», – одеть бы да накормить. Стоит ли всем беллетристам срочно подряжаться на работу в школе? Или там от их присутствия рухнут последние остатки дисциплины? Но помочь школьным учителям могут только литераторы – больше некому. Бросятся ли старшеклассники взапуски штудировать «Мёртвые души», прочитав нечто вроде «…принцип взаимной мимикрии образует микроуровень психической реальности» (А. Секацкий)? От таких озарений на старшеклассников, как выражался Смердяков, «не только что сумление может найти, но даже от страха и самого рассудка решиться можно».
И пока мы его ещё окончательно не «решились», надо определиться: учебники или антиучебники по литературе нужны российским школьникам? Каким образом скорректировать программу, чтобы качество обучения соответствовало уровню подготовки обучаемых? Может, действительно временно отказаться от изучения объёмных произведений? Или (при наличии уже 40 процентов «ненавидящих») вывести, пока не поздно, предмет «литература» за рамки школьной программы, в факультатив, чтобы сохранить в оставшихся 60 процентах душу живу и не обречь словесников на безработицу? Так фельдмаршал Кутузов оставил Москву, чтобы перегруппироваться и сохранить армию.
Начав за упокой, «лесной брат» Грэнджер в антиутопии Брэдбери кончает за здравие: «Да, мы память человечества, и поэтому мы в конце концов непременно победим».
Нам бы его оптимизм!