КНИЖНЫЙ 
РЯД
Александр Морозов. Соцреализм и реализм. – М.: Галарт, 2007. – 272 с.: ил.
Новая книга известного искусствоведа состоит из ряда взаимно дополняющих друг друга очерков. Размышления о реализме и соцреализме в первой части подхватываются в очерке о русском импрессионизме, в рецензии на книгу О. Ройтенберг, натолкнувшую автора на мысль о новом витке реализма на основе «вхутемасовского» опыта 30-х годов, в эссе-портрете А. Васнецова, обновившего, по мнению автора, традиции реализма в годы «оттепели»... Одна тема продолжает другую в свободном, прихотливом, порой несколько беспорядочном, но всегда скреплённом размышляющей авторской интонацией единстве.
Вот только немало удивляет, что в конце такой авторской книги мы вдруг неожиданно натыкаемся на информационный очерк М. Булановой о Музее русского искусства в Миннеаполисе. Какой-то непонятный для простого читателя вираж.
Ярко выраженная «эссеистичность» каждого очерка, несколько неожиданная для пера «академического» учёного, говорит о его настойчивом желании искать «новые формы». Тут и вкрапление личных воспоминаний, и полемика с «актуальным» искусством, и анализ историко-культурной ситуации, который может завершиться как в наиболее принципиальном для автора тексте о реализме и соцреализме пристальным вглядыванием в творчество П. Корина и В. Попкова, которых автор счёл «нетипичными» реалистами. В полном соответствии с духом свободного полёта мысли нет в книге и жёстких определений. Так, положим, реализм и абстракция рассматриваются как некие универсалии, к которым в разные периоды обращается искусство.
Вообще, самое сильное в этой книге – это желание пробудить мысль читателя, заострить внимание на нерешённых методологических проблемах реалистической живописи. Автор строит оригинальную типологию русского реализма, выделяя четыре модели – реализм передвижнический, русский извод импрессионизма и сезаннизма и «вхутемасовский» синтез авангардных и реалистических традиций. Весьма интересны и очень тонкие и точные сопоставления передвижнической эстетики с эстетикой социалистического реализма, подкреплённые многочисленными иллюстрациями.
Самое же спорное для меня – это сама интерпретация А. Морозовым соцреализма. По сути, всё наиболее талантливое и яркое в искусстве 20–30-х годов он выводит за пределы стиля в некую «зкзотику» в «другое» искусство. Мне кажется, автор слишком доверился здесь политическим декларациям эпохи, жёстким схемам партийной номенклатуры и критики, которая нередко боролась с самым талантливым. Но таков, заметим, вообще удел талантливого. Сейчас, мне кажется, необходим какой-то новый взгляд на ситуацию вне позиции художественных группировок и политических требований тех времён. Ведь и с Пушкиным в его время боролись и власть, и «чернь», предпочитая ему «понятного» Булгарина и верноподданнического Кукольника. Но, как тонко заметила Анна Ахматова, пора увидеть не то, что они сделали с поэтом, а что он с ними сделал! Где Булгарин с Кукольником и где Пушкин! Совершенно то же и в случае с соцреализмом. Хвалимых властью в наши дни сняли с музейных стен и отправили в запасники, а гонимые, Дейнека и Пименов, Фальк и Петров-Водкин, Древин и Соколов, засияли во всей красе, достойно представив подлинное искусство эпохи.
Мне представляется, что «большой стиль» времени с новой ритмикой и энергетикой, новыми темами и новыми лицами, с жизненным оптимизмом (который почему-то особенно несимпатичен автору) творили именно они – мастера первого ряда. Их имена в книге, безусловно, всплывают, но как-то вскользь, на отшибе стиля, представленного «парадными» тематическими полотнами подхалимов и лизоблюдов, чьи полотна в большинстве своём не проходят проверку качеством, блеском, новизной. Они мертвы и вторичны, как те самые «Советские консервы» Б. Яковлева, не раз с усмешкой упоминаемые самим Морозовым. Да и не реализм это вовсе, а, как отмечает сам автор, нечто академичное, в духе имперского классицизма, но при этом, добавим от себя, уже выдохшегося, эпигонского. И данная примета вторичности неистребима. Положим, автор отыскивает суриковские и репинские реминисценции в полотнах Б. Иогансона. Но ведь ясно, что речь идёт о ремесленной мастеровитости, а вовсе не о новых открытиях! Вот почему без «Боярыни Морозовой» Третьяковку трудно представить, а без «Допроса коммунистов» – очень даже легко! Автор и сам понимает, что все такого рода полотна имеют теперь только «музейную» ценность. Я бы добавила, что это ценность не столько художественных, сколько культурно-исторических экспонатов эпохи. Но, с другой стороны, вот «Красная гвардия в Зимнем дворце» А. Осмёркина (1927). Вроде бы тоже «тематическая» картина, однако пронизанная неповторимым личным переживанием и необычайно остро передающая миг трагического временного разлома. И это реализм и, если угодно, реализм социалистический (раз уж так назвали новый реализм эпохи ), и в самом деле овеянный новым дыханием и новой ритмикой. Такой реализм творили подлинные художники, а не чиновники от искусства и не мастеровитые ремесленники, прислуживающие властям. А то, что в те тяжёлые для искусства годы (кстати, а сейчас они какие?) не все творцы были «растоптаны», знаменуют живые полотна на стенах музеев – Ряжского и Пластова, Вильямса и Лабаса, Фалька и Дейнеки, сияющие свежестью, энергией и новой красотой, впитавшей, как правильно отмечает автор, опыт всех прежних реализмов, да, кажется, и авангардизмов тоже.
Эту книгу читаешь с карандашом в руке. Она взывает к спору. Она будоражит. Она ставит вопросы. И в этом её огромное достоинство.