ЛИТПРОЗЕКТОР
Есть в истории христианства такие сюжеты, простые и пронзительные одновременно, такие «истории любви», которые не могут быть воплощены средствами светского искусства. Житие великой угодницы Божией Святой Блаженной Ксении Петербургской начинается с обыкновенной человеческой любви, с женского семейного счастья, которое было разрушено в один миг внезапной смертью любимого человека. Простая человеческая любовь, которая оказалась сильна как смерть, открыла 26-летней женщине путь не к новому замужеству, а к великому подвигу юродства Христа ради. Да, земная привязанность обернулась светом вечной Божественной любви. Великий сюжет для великой книги.
Ничего этого нет в книге Елены Крюковой «Юродивая», хотя главная героиня этого опуса тоже носит имя Ксения, тоже теряет мужа (правда, не венчанного, но кого это волнует в начале XXI века). Есть и другие частные совпадения биографий: как и св. Ксения, героиня романа Крюковой после смерти мужа носит его одежду и откликается на его имя. Нельзя сказать, что на этом сходство заканчивается. Сходство даже не начиналось.
Есть мнение, что сила воздействия текста прямо пропорциональна количеству греховных страстей, разлитых в повествовании. Роман Елены Крюковой – яркий пример обратного положения вещей: глумление над святыми именами оборачивается полным литературным провалом. И здесь опять-таки нет никакого мистического возмездия. Всё дело в образе мира и образе человека. Несмотря на то, что текст переполнен церковнославянизмами и различными псевдомолитвенными восклицаниями, к христианству он не имеет никакого отношения. Мировоззренческие истоки его вполне прозрачны и ничуть не оригинальны – это гностические ереси IV века, для которых характерно представление о мире как о творении дьявола, темнице для души и юдоли страданий.
Для христианина мир лежит во зле, но мир не есть зло. Для гностиков мир – темница души, которую нужно покинуть как можно скорее. Темница же эта преисполнена всякой мерзости и не заслуживает ни любви, ни сострадания. Именно так видит мир Ксения, именно таким изображает его автор этого опуса. «Юродивая» – это не вполне роман, но не потому, что он перерос рамки жанра, а потому, что он до этих рамок недорос. В «романе» Крюковой отсутствует форма, потому что форма – это способ отношения с миром, но от мира автор брезгливо отстраняется, как от кучи мусора.
Этот текст по-своему уникален. Его можно начинать читать с любой страницы и остановиться в любой момент. Можно читать его от начала к концу или наоборот, перескакивая через страницы в любой последовательности. Ничего не изменится, потому что ничего не происходит. Нет, формально там много всего: смерти, рождения, воскресения, распятия, любови, клятвенные заверения и хождения по воде. Но при этом ровно ничего не происходит ни с героиней, ни с миром, который силится описать автор, ни с читателем, который силится всё это понять. С первой до последней страницы (а страниц там много!) Крюкова выдерживает одну и ту же унылую ноту экзальтированного голошения. Героиня может родиться, умереть, воскреснуть, переспать с первым встречным, не меняя ни тона повествования, ни выражения лица. То же касается и других героев этого вроде бы романа. Все они – шофёр, монах, царь Давид, художник Юхан (художник Рембрандт) – неотличимы друг от друга, все они нужны автору только для того, чтобы ещё и ещё раз показать читателю небывалую красоту и сексуальную привлекательность главной героини.
Однако система в этом безумии, безусловно, есть. Вся эта книга – бесконечная песня (само)обожествления, которое прямо противоположно христианскому идеалу – обожению. Главная и единственная героиня романа «Юродивая» наделена даром ясновидения и чудотворения, она запросто беседует с ангелами и Богом, воскрешает мёртвых налево и направо, обладает вполне реальной физической властью карать грешников, может в буквальном смысле слова испепелить их. Кроме того, она потрясающе красива, несмотря на то, что ходит в рванине, через которые просвечивают её «прелести». Нет никого, кто встретился бы на её пути и не захотел бы «поять» её, как «изысканно» выражается автор романа. Ксения ощущает себя то идолом, то иконой и если не Богородицей, то уж точно владычицей мира.
Что же она сделала, чтобы стяжать эти «дары»? А ничего. Она такая от рождения. Избранная. В тексте описывается её чудесное таинственное рождение, кощунственно пародирующее Рождество, её странствия, и чудотворения, и смерть во искупление всего мира, конечно же, на кресте. Ксения – это фактически бог, «Христос в юбке», как не постеснялась сказать сама Крюкова. Этот «бог» может понравиться неоязычникам и феминисткам. Но Тот, кто родился в вертепе и умер на кресте, согласно православному богословию, был одновременно совершенным Богом и совершенным Человеком. И именно это даёт возможность человеку подражать Его святости. Обожение – это и есть идеал святости, норма, которая стала чудом в реальности падшего мира.
Но секулярное сознание не понимает, что такое чудо святости, подменяя его фантастической экзотикой. Крюкова пытается изобразить в образе Ксении бога, но реально не может изобразить даже человека. Ксения – не человек, потому что в ней нет ни настоящей боли, ни настоящей любви. Она – морок, недотыкомка серая с золотыми волосами. Да, она может ходить босиком по снегу, легко переносит физические и нравственные издевательства. С чего бы ей унывать, если после смерти она воскресает, а насильники и мучители падают пред ней на колени, предлагая ей руку и сердце? Этакое фэнтези из жизни бомжей. А если нет? А если насильник выбил бы ей парочку зубов и заразил скверной болезнью? Писатель не обязан быть реалистом, а жёсткий натурализм – не самый лучший способ описания страданий. Но любая, самая смелая фантазия не отменяет того факта, что боль – это страшно, насилие – мерзко, а катастрофа не имеет ничего общего с марлезонским балетом. Как описать боль? Прежде всего для этого нужно чувство такта. Елена Крюкова демонстрирует запредельную бестактность по отношению к любой трагедии.
Образ «святости», который предлагает нам Крюкова, доказывает только одно: что нельзя жить в обществе и быть свободным от его заблуждений. Как бы ни старалась писательница изобразить свою героиню существом не от мира сего, её религия проста как пять копеек: освобождение человека от «пут зла» означает сексуальную вседозволенность. Обливаясь просветлёнными слезами, героиня просто-напросто отдаётся каждому встречному, и это в понимании Крюковой и есть снисхождение благодати. Есть в этой, с позволения сказать, «вести» какой-то глухой отзвук хлыстовства. Но те же символисты, к примеру, отдавшие дань хлыстовским мотивам, чувствовали их смертельную опасность интуицией художника. Крюкова не знает сомнений. Что нужно сделать, чтобы спасти мир? А «раскорячить ноги» (так в тексте!) – и вся недолга!
«Надо просто Богу своему молиться и белый свет любить?» Да ничего подобного! Прежде всего Крюкова не любит людей, это видно хотя бы потому, что в её тексте нет ни одного нормального человеческого лица, не искажённого ненавистью или похотью. Но хуже всего того, что этот адский котёл совокупляющихся фигур автор пытается залить тошнотворным сиропом слащавых слов. Особенно невыносимы её любовные излияния, адресованные Христу. Да, среди многочисленных любовников Ксении мелькает герой, носящий это имя. Их многословные диалоги достойны пера Козьмы Пруткова.
«– Видишь, какие мы с тобой одинаковые. Как одна мама родила.
– Брат с сестрой, что ли?.. – скривился он, и внезапно его улыбка из волчьего оскала снова стала сгустком света.
– Брат с сестрой, – выдохнула Ксения.
– Или муж с женой?.. – Нежность его голоса обволокла Ксению с ног до головы».
Дальше будет именно то, о чём вы подумали, но я обрываю цитату, дабы не тиражировать мерзости. Если Бога нет, то всё позволено.
Но совершенно неожиданно эротические всхлипы сменяются другой интонацией – интонацией обвинения. И обвинения эти обращены, конечно, не к ряженому, а к настоящему Христу: «Где высокий суд Твой!.. Как Ты судишь их, бедных, болезных, плачущих, дерзких еретиков, наглых торговцев, кровожадных убийц, бессердечных палачей… А у палача сердце есть?!. И так везде, Исса!.. И так во всём!.. И Ты небезгрешен, выходит?!.» Вот чего хочет от Бога «простой» обыватель эпохи потребления. Он хочет, чтобы Бог назвал его грех святостью, а мерзость – любовью. Но грех и мерзость, как их ни назови, остаются грехом и мерзостью.
Святая Блаженная Ксения Петербургская, прости нас!
, САРАТОВ
Юродивая. – М.: Эксмо, 2011. –384 с. – 2100 экз.