Отрывок из романа «Кто хочет стать президентом?»
–И что вы со мной теперь будете делать? Нина сидела на трёхногом табурете посреди фирмы «Китеж», по-прежнему держась маленькими руками за бублик чёрного шарфа. Лицо у неё было усталое, выражение усталого лица – ироничное.
Майор Егоров располагался напротив, за столом, Кастуев сидел на подоконнике. Бобёр возился с какой-то аппаратурой в предбаннике. Одна нога Кастуева была без ботинка и сильно замотана бинтом. Пятнистый его комбинезон весь в пятнах сажи и горюче-смазочных материалов. Майор выглядел, хоть и без ран, не намного лучше. Странным образом на облике и одежде Нины её участие в только что состоявшемся похищении практически не отразилось. Правое крылышко носа было перечёркнуто то ли мелкой царапиной, то ли просто чуть испачкано.
– Вы хоть глаза мне завяжите, когда будете вывозить отсюда. Да, у вас и машина, кажется, ёкнулась, да?
– Да, машина слегка неисправна. – Стараясь демонстрировать полнейшее спокойствие и абсолютное владение собой, сказал майор и слегка переставил огромные, замызганные локти на куске оргстекла, покрывавшем стол.
– Но к тому моменту, когда вас надо будет отсюда, как вы выразились, вывозить, с ней всё будет в порядке.
Кастуев с сожалением поглядывал то на ногу, то на майора, жалко было и её, и его. Кроме того, у работника фирмы «Китеж» крепло ощущение, что сделали они огромнейшую глупость, влезли в дело, из которого ещё надо будет суметь выпутаться. Когда, уже по дороге домой, выяснилось, что похитили они не телережиссёршу, как им казалось, или лаборантку Лапузиных, что было бы ещё полезней, а лицо, приближённое к самому господину Винглинскому, они сделались задумчивы и неразговорчивы. Первым порывом было сразу выбросить её на дорогу, но это не гарантировало полной безопасности. Она могла как следует рассмотреть машину, да и похитителей запомнить, ибо средства маскировки они использовали небрежно и пару раз обращались друг к другу по имени – сказывалось отсутствие настоящего бандитского тренинга.
В конце концов Егоров решил: раз уж украли, так уж украли. Собственно, что дёргаться – у них в руках человек, много знающий о том деле, ради которого он, вольный московский майор, и прибыл в эти края.
– Мне хотелось бы, Нина, чтобы вы нам кое-что рассказали.
Девушка поджала губки, как-то автоматически начиная кокетничать. Эта сторона женской натуры не была её сильной стороной, но до какой-то степени она умела ею пользоваться.
– А что «рассказали»? Вы же сами почти всё видели, насколько я понимаю.
– И всё же я прошу ответить на несколько вопросов.
Кастуев поморщился. Ему всё не нравилось и то, как майор ведёт «допрос», и то, что нога начала ныть намного сильнее, чем прежде.
– Нас интересуют некоторые технические детали и некоторые научные тонкости того действа, что произошло сегодня ночью в ангаре институтского филиала.
– Тогда вам надо было красть кого-нибудь из братьев. Кроме того, там были ещё несколько докторов технических наук, почти такие же сумасшедшие, как братья. Они бы вам объяснили. А я журналист всего лишь.
Майор поиграл желваками, одновременно пытаясь улыбнуться. Он знал, что обладает мужественным и очень даже привлекательным обликом, короче, нравится бабам из самых разных слоёв общества. Если немного поднапрячься, проявить немного остроумия плюс пара великодушных жестов… нет, бред. Как-то само собой понималось, что здесь его мужественное, голубоглазое обаяние даст сбой. Очень трудно расположить к себе женщину, настроенную по отношению к тебе иронически. Она считает, что они сделали глупость, украв её, и переубедить её нельзя.
Мелодично вздохнул мобильник в кармане у Кастуева. Мобильник Нины.
– Если вы будете благоразумны, можете сказать несколько слов. Успокоить родственников, – предложил майор.
Нина кивнула.
Кастуев спрыгнул с подоконника, подгарцевал на одной ноге к ней, приложил аппарат, и Нина сообщила в Шереметьево Винглинскому, что с ней всё в порядке.
Ну вот, благородный жест в её адрес сделан, но уровень иронии в её улыбочке не сделался ниже.
– Так на какие вопросы вам ответить?
Кастуев аж зажмурился – похищенная переходит в атаку на похитителей. Впрочем, этот финт со звонком одноногий оценил на пять с плюсом. От этого места можно начать маневрировать. Пусть майор продолжает, может, у него всё же что-нибудь получится.
– Ну спрашивайте, раз уволокли среди ночи по грязи.
– Скажите, Нина, как вы относитесь к своей Родине?
Всё же на секунду её удалось сбить с толку.
– Кто это такой?
– К России, она женского рода.
Нина уже собралась со всем своим ядом.
– Как женщина к женщине, я отношусь к ней неплохо. Нам пока нечего делить. Родина не забирала у меня сыновей на войну, не калечила родителей. Позволяет не сдохнуть с голоду. Заниматься делом, за которое я могу себя уважать. В общем, неплохо я к ней отношусь. А вы?
– А вот я её люблю. До такой степени, что готов быть цепным псом у границ её интересов. Из меня мог бы получиться неплохой учёный, при большей усидчивости, или серьёзный военный, при наличии настоящего врага. А так пребываю в какой-то умственной и нравственной расслабленности. И пользуюсь каждым случаем, когда Родина посылает мне сигнал бедствия, чтобы прийти к ней на помощь.
Нина нахмурилась, потёрла нос, покосилась на Кастуева, но он, судя по всему, больше всего интересовался ногой.
– Не совсем поняла, товарищ офицер, вы жалеете, что на нас в данный момент никто не нападает?
– В каком-то смысле. Мы, русские, лучше всего себя чувствуем в обороне против превосходящих сил противника, идеально – когда нас берут за глотку. Такой вечный «Варяг». Тогда у нас появляется всё, что надо, – не только стойкость, отвага, но и организованность, порядок, деловитость даже.
– Но я вот тоже «русские», но я совсем не хочу нормального самоощущения такой ценой. Я не люблю, когда меня держат за глотку. Русский – не значит распятый! Как хотелось бы думать многим. Таким, как вы. Кстати, больше всего об этом кричат те, кто сами ни за что на крест не полезут. К тому же сейчас как раз тот случай, когда можно попробовать жить по-человечески, по-русски, ни в отношениях ни с кем не доходя до кровопролития.
Майор медленно покачал головой.
– Это иллюзия.
Нина даже чуть привстала.
– Что иллюзия?
– Что в настоящий момент нас никто не держит за глотку или, по крайней мере, не пытается приступить к этому очень любимому в мировом сообществе занятию.
Маленькая украденная дама схватилась руками за горло и начала раскачиваться из стороны в сторону, постанывая: «Да сколько же можно, сколько можно питаться этой тухлятиной». Потом остановилась и проговорила быстро и чётко, глядя прямо майору в глаза:
– Это называется «осадное сознание». Каждый народ в какие-то моменты своей истории бывает осаждён в своём доме, в своём храме, и мудрость вождей заключается в том, чтобы вовремя понять, что осада уже прекратилась. Те, кто осаждал, заняты своими делами, а то и перегрызлись из-за так и не добытой добычи. Хуже всего, когда на башне, то есть у власти, останутся те, кто будет вечно бить в набат – вставайте, люди русские! Когда звучат эти крики, крикунов невозможно сместить, потому что любые разговоры на эту тему тут же объявляются предательством. Однажды применённая жёсткость не должна признаваться управленческой панацеей. Представьте врача, который однажды успешно вылечил перелом наложением гипса, а потом против всех болезней прописывает только гипс, гипс, гипс! Даже против гриппа! Вот так мы до сих пор и живём. Все мечтают Россию «подморозить».
В это время Бобёр, заглянувший на огонёк этой речи, застыл в дверях, вытирая руки клетчатым полотенцем.
Майор играл желваками. Он знал, что самый слабый ход – это перебить даму. Начала изливать, пусть уж. Пожар женской истерики бесполезно заливать своими словами.
Умолкла. Нет, кажется, ещё что-то скажет. Нет, просто махнула рукой.
– Теперь послушайте меня.
Она даже не глядела в его сторону, настолько он был ей ясен и не интересен идейно, не говоря про остальное.
– У нас разногласия, в общем, не принципиальные, – продолжал майор. – Тут вопрос качества настройки оптики. Ваши глаза моложе, но у меня зрение опытнее. Вы не видите, извините за гомерически банальный образ, эти руки, что тянутся к горлу моей Родины, а я вижу. Или, по крайней мере, чувствую, что могут протянуться. И предполагаю откуда.
– Ещё про мировой заговор расскажите, – скучным голосом сказала Нина.
Майор опустил голову, как будто заинтересовавшись рисунком царапин на оргстекле, покрывавшем стол.
– Вы бывали в Лондоне?
– Неоднократно.
– Значит, были в районе Пикадилли.
– Естественно. Хотите обменяться экскурсионными впечатлениями?
– В какой-то степени.
– Вы не видели памятник, посвящённый победе английской короны в Крымской войне?
– Нет, товарищ похититель, памятники такого рода меня не интересуют.
– Да, обычный русский турист, скорее, пойдёт в национальную галерею или к мадам Тюссо, но памятник, если вдуматься, интереснее. В нём больше пищи для ума. Он громадный, он величественный. Истерическое, самодовольное воплощение государственной британской гордыни. Короче говоря, британцы этим памятником дают понять, что победили в очень большой, очень важной войне. А что такое большая война? Война со смертельно опасным врагом. Мы, Россия, и до Крымской войны, и после неё всегда остаёмся смертельно опасным врагом. Как вы думаете, почему?
– Хочу послушать вашу версию.
– Потому что мы для них другая цивилизация.
Нина скривилась:
– Знакомая песня, слишком знакомая. Если мы и другая цивилизация, то только тем, что отстающая. Мы бредём вслед за Европой, влюблённые в неё, самозабвенно повторяя её ошибочные шаги, силясь переболеть всеми её комплексами, и тем самым сродниться. Это в глубине души. А как реакция на подсознательное признание своей вторичности – «осадное сознание», железные занавесы.
– Да, мы другая цивилизация. Только я бы не согласился с нарисованной вами схемой движения вперёд. Не след в след, а по соседней тропе. К тем, кто двинулся вслед за ним, Запад относится благожелательно, взгляните на Турцию. Когда-то она всерьёз пугала западный мир, теперь ей позволяют бежать следом за телегой европейской судьбы, держась за край. У России совсем другая роль. Это как бы запасная цивилизация западного типа с азиатским геном для большей жизнеустойчивости. Эта цивилизация и технологически, и этически готова сменить настоящий Запад, когда он провалится. Окончательно выгрызет сам себя изнутри, превратится в собрание одиноких сладострастных молекул. В поэтической форме это звучит так: «Отдайте Гамлета славянам!»
Нина замотала головой:
– Только вот знаете, про литературу не надо. И про балет. И про Гагарина. И про то, что русские изобрели телевизор и вертолёт с помощью таблицы Менделеева.
– А про литературу, русскую литературу девятнадцатого века, можно объяснить всё в двух словах. Бог истории, устраивая глобальный центр силы в великой азиатской лесостепи, обеспечив его железом, энергией, волей и научным рассудком, срочно вынужден был дать этому молодому, бешено развивающемуся центру великую литературу. Русская литература удивительно мудра, несмотря на свою поразительную молодость. Бог истории знал, что голая сила, чистая мощь, без этического намордника, опасна. У России был реальный шанс возглавить планету, но не на переводных же французских романах должна была стоять идеология мирового гегемона. Старая, Византийская церковь и великая литература…
– Это всё новые песни о Третьем Риме.
Майор устало вздохнул:
– Нет, это старые песни о старом. О былом. Теперь у нас другие цели и задачи. Наша главенствующая мировая роль не состоялась. Говоря футбольным языком, Россия вышла в финал мировой истории, но там её засудили. Матч длиною в двадцатый век. Но проиграли мы всё-таки в финале. И эти сомнительные, в общем-то, победители не имеют права выбрасывать нас вообще за пределы нового розыгрыша. Мы не требуем матча-реванша, но имеем законное право на уважение. И уж ни в коем случае не собираемся строить какие-то стены вокруг отечества. Мы хотим общаться и работать вместе со всеми и на равных. Мы теперь другие, мы не навязываем миру всемирную отзывчивость своей души, не лезем со своей вооружённой любовью, но законно рычим, когда у нас пытаются отобрать исконно наше. Мы прекрасно понимаем, что мир разнообразен. У нас прёт из земли газ, а где-то прёт из земли рис. Рисовую кашу можно сварить на газовой плите. Сколько ни бей вологодского крестьянина, он не сделает супертелефон, но вернуть ему возможность производить вологодское масло надо. Я уж не говорю про космос. Ну, космический мы народ, что поделаешь. Мы хотим быть самими собой, занять своё место, не просто место где-то, а положенное и заслуженное. И мы хотим сами устраивать свою жизнь. Не с помощью заграничных надсмотрщиков. Должны же вы согласиться, что все наши бывшие братья получили только одну свободу – свободу выбирать себе хозяина. И им тут же посадили на трон американцев и канадцев с якобы прибалтийскими корнями. Даже Ющенке не доверяют, обеспечили западной жинкой.
Нина молчала.
Майор повертел головой, разрабатывая шею.
– Я не надеюсь вас ни в чём убедить.
– И правильно делаете.
– Но ваша, или правильнее сказать, Лапузинская установка…
– Так вы что, в этой черепахе усмотрели что-то опасное для нашей с вами замечательной Родины?!
– Я должен разобраться, что это такое. Послан.
– Ну так даже с ваших махровых позиций лютого патриотизма моё поведение заслуживает только похвал и всяческих моральных вознаграждений. Наши доморощенные гении выдумали, может быть, идею века, и я, подручная олигархического вампира, впившегося зубищами прямо, ну вы знаете куда, устраиваю так, что испытания производятся дома, даже не в Москве, а в здешнем медвежьем углу. Сзываю наиболее местных наиболее патриотов, чтобы возвестили, чтобы не дали разбазарить, вывезти и поставить на службу мировому капиталу и сионизму, и вот меня же вы за всё за это крадёте и пытаете дикими речами. Как это называется?
Майор переждал и этот второй прилив истерики, а потом спросил:
– Скажите, Нина, как, на ваш взгляд, эта штука, так сказать, настоящая? Не фикция, не «красная ртуть»?
Нина вздохнула и отвернулась.
– Я больше всего боюсь, – продолжал майор, – что это мыльный пузырь, и надувают его как раз в целях…
– Если бы я сомневалась, я бы не стала в обход приказов Винглинского устраивать и снимать испытания здесь, в Калинове.
– Так, значит, он был против?
И майор, и Кастуев, и Бобёр одновременно по-охотничьи шевельнулись. Главное было сказано и услышано.
Нина поняла, что проговорилась, несмотря на всю свою маскировочную болтовню. Она не только не подчинилась сегодня шефу, она его ещё и продала. И кому? Каким-то, скорее всего, комитетским крысам.
– Не вздыхайте, Нина.
– Заткнись, сволочь, только попробуй сочувствовать. Тебя подослали, и ты свою работу сделал. Теперь…
– А теперь ничего не будет. Вас просто отвезут куда вы скажете.
...Когда Бобёр вернулся, всё так же вытирая руки клетчатым полотенцем, майор и Кастуев пили водку. Уже вторую бутылку, и настроение у них было отвратительное.
– Глаза завязал? – спросил Кастуев.
– Да. Да она ещё в шарф закуталась и плакала всё время.
– Налить?
– Конечно.
Выпили. Бобёр закусил чем-то из тарелки, служившей по совместительству пепельницей.
– Знаете, что она сказала, когда я довёз. Сказала, что стала с нами разговаривать только потому, что видела, как к нам собаки местные хорошо относятся.
– Да? – спросил Кастуев, тоже ища, чем бы закусить.
– Говорит, подумала, что мы, наверно, хорошие люди.
– А мы их просто хорошенько прикормили.
Егоров встал.
– Чего ты? – спросил Бобёр.
– Пойду, пройдусь. Подышать хочется.
Майор вышел.
Бобёр и Кастуев не смотрели в его сторону. Один разливал, другой молча нарезал колбасу. Эта идиллическая картина мгновенно разрушилась, когда снаружи раздался взрыв.
Роман выходит в издательстве «АСТ»