Игорь Гамаюнов. День в августе. – М.: Изд-во «МИК», 2012. – 175 с. – 1000 экз.
«День в августе» Игоря Гамаюнова пополняет собой целую галерею книг, авторы которых оказались длительными и пристальными наблюдателями жизни в каких-нибудь обжитых местах, будь то деревня или один из бесчисленных российских городков. Так, Ефим Яковлевич Дорош, работавший в послевоенные годы в «Литературной газете», осев после тяжёлой болезни возле Ростова Великого, в течение десятилетий публиковал «Деревенский дневник», ставший его главной книгой и замечательным документом эпохи. Можно вспомнить и другие имена – хотя бы Владимира Солоухина с его «Каплей росы», посвящённой родному Олепину (кстати – в той же Владимирской области, откуда «родом» и сюжеты книги «День в августе»).
Вот и Гамаюнов обживал не просто дом, купленный во владимирской деревне с распространённым названием Погост, куда прежде ездил к родичам жены, но и всю эту местность на Клязьме с её прошлым, где и легендарная битва Евпатия Коловрата с татарами, и жестоко подавленный крестьянский бунт в крепостную пору, – и тоже с весьма драматическим настоящим, когда, по выражению директора животноводческого комплекса Николая Шраменко, происходили «не столько переход, сколько стихийное – кувырком! – падение» к рыночным отношениям.
На первый взгляд ничего особенного в книге не происходит, просто ежедневный сельский быт, разговоры у навещающей деревню автолавки или в автобусе. Однако во всём чувствуются перемены самого разного свойства.
Выразительно уже название одной из глав – «Последняя корова» – и «динамика» событий: когда десять лет назад автор стал местным жителем, в деревне ещё нанимали пастуха для частных коров, и парного молока ребятне хватало. Теперь пьют привозное. И даже энергичная соседка Татьяна, у которой не дом был, а этакий минимолокозавод: обеспечивала и сметаной, и сливками, и творогом, – сменила корову на коз.
Многие жители подались в Москву, в охранные структуры (сутки дежуришь – двое дома). Читаешь – и вспоминаешь знакомый ныне столичный пейзаж: ленивые мордатые мужики у офисных дверей. «Через год-два с ними не о чем говорить, – сетует Николай Шраменко, – специальность утратили, ничего им не интересно, деградация полная!» И того пуще: в свободное время могут спьяна развлечься стрельбой по любой цели!
Слава богу, что есть ещё тот же Шраменко, чей животноводческий комплекс переживал в 90-х и (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) пережил величайшие трудности. Как их пережили окрестные селяне, будь то коренной житель, истовый умелец Николай Жиряков или занесённый волной миграции аж из Узбекистана «примак» в безалаберной семье Жуйковых Тынистан, упрямо сопротивляющийся милицейско-гаишным придиркам и местным обычаям («Много вы, русские, пьёте»). И, похоже, он таки настоит на своём, приструнит и выпивоху тестя, и шалопутную жену!
Много в книге и других сюжетов, вроде доживавшего в Погосте немногословного виртуоза топора – матроса с легендарного крейсера «Варяг». Словом – река человеческая, как назван один из разделов повествования!
В книге любопытно соседствуют профессиональные навыки автора, журналистская хватка, этакий зуд – готовность активно вмешаться в происходящее, скажем – в явную пробуксовку с насущнейшей задачей газификации деревни, – и стремление следовать неспешной манере любовного воспроизведения «драгоценных подробностей бытия», по собственным словам писателя, явственные отголоски любимого Паустовского и, пожалуй, Пришвина.
Закономерно и естественно входит в размышления на тему (опять-таки по авторским словам) родиноведения рассказ о собственной семье – от трогательных зарисовок её нынешних малолетних представителей до драматической истории всего гамаюновского рода, размётанного по стране бурями минувшего века.
Разворотливый, по воспоминаниям односельчан, прадед Капитон «за всё брался – кожи выделывал, колёса мастерил... все к нему – у него колёса крепче». Будучи сельским старостой, затеял сажать сосны – от песчаных бурь. Так и осталось – «Капитонов бор»!
А вот сыновьям дал духовное образование, как оказалось в революцию – не к добру: священнослужители! чуждый элемент!! Михаил был схвачен, но сбежал, ушёл на Каспий, в рыбацкую артель, однако и там был примечен шустрым гэпэушником, заторопился уезжать – да сердце не выдержало.
Афанасию удалось ареста избежать, двинулся вслед за братом – и на всю жизнь затаился в Дербенте под чужой фамилией.
Бесконечно метался туда-сюда и его сын, а своему мальчику, будущему автору этой книги, ничего толком не объяснял: «Видно, не хотел тебе папаня биографию портить», – сказал годы спустя дядя.
Описание поездки к своим истокам, в степное Заволжье, жестоко пострадавшее в начале прошлого века от голода и раскулачивания, рассказ о паломничестве на кладбище в Глотовке, где «зарябило в глазах от собственной фамилии», – горькие и драгоценные, страницы: «Я пошёл к церкви. Сухая ломкая полынь хрустела под ногами... Здесь, под стоящими и под упавшими уже крестами, под холмиками без крестов и надгробий лежала почти вся вымершая улица Гамаюновых».
С не меньшим пониманием и сочувствием читаешь заключительные строки книги, написанные при отъезде из ставшего дорогим для автора клязьминского уголка под «аккомпанемент бесконечного дорожного гула»:
«С чем мы останемся, обыватели душных мегаполисов, увязшие в цивилизации гламура, в потребительской суете, забывающие в эгоистическом угаре о глубинной России, её историческом прошлом, её сегодняшних и завтрашних утратах? Кому оставим зарастающие дикими травами безлюдные земли? Шумит-гудит нескончаемым автомобильным потоком Владимирский тракт, увозит жителей России из одной жизни в другую».