Когда музей Освенцима (по-немецки – Аушвитца) закрывался на реконструкцию, многие из бывших узников высказывали опасения, что попытка приспособить концлагерь Аушвитц «к требованиям современной музейной педагогики» – а именно так была сформулирована одна из основных задач модернизации экспозиции – может закончиться созданием мультимедийного комплекса. А ведь Освенцим – это не только музей, где собрана информация о преступлениях нацистов против человечества, против советских военнопленных, против еврейского населения Европы и Советского Союза, против цыган – это одновременно и место преступления. Если говорить о силе воздействия, то это некий туннель во времени и пространстве, существующий для того, чтобы донести до нас стенания и плач детей, крики фашистов, лай собак, автоматные очереди и мёртвую тишину, когда открываются двери газовых камер… Чтобы заставить нас задуматься. Голос истории невозможно осовременить. Здесь, напротив, необходима высшая степень консервации, ведь свидетелей тех страшных событий, способных подтвердить или опровергнуть, становится всё меньше.
Однако опасность оказалась в другом. Руководство музея не смогло устоять перед искушением осовременить не только видение истории, но и сам рабочий процесс, а именно: перевести диалог из исторической в современную плоскость, причём в уже привычную для нынешних польско-российских отношений тональность. И блокировать, а попросту не открывать всю российскую, а по сути, советскую экспозицию, тем самым оскверняя память о жертвах, из-за одного исторически неоднозначного вопроса.
В европейской прессе цитировалось следующее высказывание директора музейного архива Петра Ситкиевича: «Речь идёт не о компромиссе, а о таком представлении исторических фактов, которое было бы приемлемо для Польши и западных стран». Последнее, видимо, соответствует польскому видению собственной роли в российско-европейском диалоге. В последнее время эта страна, откровенно ведущая свою предельно амбициозную игру в составе ЕС, активно самоутверждается на мировой арене, не забывая при этом постоянно обвинять Россию в наличии имперских аппетитов.
«Западные страны» отреагировали на первый взгляд весьма сдержанно. СМИ ограничились в основном пересказами заявлений сторон, историческими справками, правда, с изрядной путаницей в определениях того, что есть «русский», «российский» и «советский». Вот и получается, словно по «испорченному телефону», что Россия завышает число своих жертв, а западные Украина и Белоруссия по-прежнему непонятным образом являются российскими территориями. Горьким и непонятным в этой связи кажется молчание украинских и белорусских властей, очевидная неспособность отбросить сегодняшние политические разногласия перед угрозой, нависшей над общей памятью о войне.
Приводилось также высказывание ещё одного из сотрудников музея: «Если это были цыгане или эстонцы, мы не можем согласиться с тем, чтобы называть их русскими». Что это, свидетельство вопиющей исторической неграмотности, во что трудно поверить, или всё же тонкий расчёт, сознательная попытка сыграть на современной ситуации, на антироссийских настроениях?
В одном из музейных изданий 1998 года представлена историческая справка следующего характера. Музей Аушвитц не обладает полной документацией, на основе которой было бы возможным определение точного числа жертв. Число жертв определялось тремя сторонами – Госкомиссией СССР по расследованию преступлений немецко-фашистских агрессоров, Нюрнбергским международным Военным трибуналом и Верховным судом Польши – при помощи судебных экспертиз, на основе частично сохранившейся документации учреждений СС, лагерной комендатуры, протоколах допросов надзирателей, а также исходя из свидетельств участников лагерной организации сопротивления и других узников. И если ранее речь шла о 3–4 миллионах, то сегодня многие историки, ещё раз проанализировав частично сохранившуюся нацистскую документацию, пришли к выводу, что речь всё-таки должна идти как минимум о 1,5 миллиона еврейского населения, уничтоженного нацистами, причём вовсе не из-за их гражданства – польского или советского. Хотя здесь необходимо упомянуть, что, по воспоминаниям одного из сотрудников политотдела лагеря, члена СС Пери Брода, советское гражданство лишь усугубляло положение узников, будь то евреи или славяне. Существовала специальная красная печать – «советская рабочая сила». Наличие этого оттиска в личном деле не предвещало ничего, кроме страданий. Рацион, например, советских военнопленных, прибывших в Освенцим в 1941–1942 гг. был максимально занижен при тяжелейшей физической нагрузке…
Польские претензии к российской экспозиции встают в один ряд с событиями в Эстонии и Венгрии, с участившимися в последнее время попытками изменить трактовку событий 1939 года и представить Советский Союз в виде агрессора, по сути, захватившего путём «аншлюса» исконно польские земли. Этому способствует и неосведомлённость западноевропейцев в вопросах русской истории, если, конечно, речь не идёт о специалистах. Но вспомним выставку «Вынужденные пути – бегство и изгнание в Европе ХХ столетия», проходившую в Берлине в октябре прошлого года, и протесты польской стороны именно в связи с попытками «переписать историю» на тот момент со стороны тех, кто считает некоторые западные польские территории исконно немецкими. Двойной стандарт? В западной прессе, конечно, не упоминается о том, что 9 восточных воеводств, о которых сегодня идёт речь, отошли к Польше по Рижскому мирному договору 1921 года, положившему конец военному конфликту, развязанному Польшей против России. И если Западная Украина исторически – большей своей частью – довольно часто переходила из рук в руки, то области Западной Белоруссии уже с конца XVIII века (вплоть до польско-российской войны 1918-1920 гг.) находились в составе Российской империи.
Таким образом, сама история сводит на нет основной аргумент в этом споре: дескать, в 1939 г. гражданам Польши выдали советские паспорта, хотели они того или нет. Но ведь в 1921 г. сама Польша поступила точно так же, при этом поляки как народ составляли в этих землях абсолютное меньшинство. Получается, что к 1941 г. взрослое население этих областей вынужденно сменило по несколько гражданств. Так как же выяснить сегодня: кто из жертв Освенцима хотел иметь подданство какой страны? И как же цинично затевать спор о паспортах, зная, что люди, направляемые в газовые камеры, должны были предварительно снять с себя всю одежду, а в этих кучах тряпья в последний момент женщины тщетно пытались спрятать младенцев, порой ещё не имевших ни имени, ни гражданства.