С интервалом в несколько месяцев в российских издательствах вышли два сборника Анатолия Либермана – лингвиста, литературоведа, переводчика, автора романа «Отец и сын» (2021), профессора Миннесотского университета (США), выступающего также как литературный критик в журнале «Мосты» (Франкфурт-на-Майне), а до 2004 года печатавшегося в нью-йоркском «Новом журнале».
В книгу «Сарынь на кичку!», выпущенную магаданским издательством «Охотник», вошли мемуарные очерки, рецензии, посвященные художественному переводу, статьи о поэтах Золотого века, а также автобиографические стихи. Сборник «Спиной к сырому сквознику» (М.: «Языки славянской культуры») составили уже главным образом рецензии – как на художественные произведения, так и на историко-литературные труды.
О том, для чего выпускать сборники рецензий, в чем сходство и разница научного и критического подходов, как изменилась русская литература и русское книгоиздание в последние десятилетия, Анатолий Симонович рассуждает в интервью «Литературной газете».
– Что приобретает и что, возможно, теряет рецензия, помещенная в составе сборника? Зачем вообще выпускать сборники рецензий?
– Я думаю, что хорошо аргументированная рецензия в принципе не отличается от статьи, но журнальные статьи, даже серьезные, а рецензии тем более — это камни, брошенные в воду: в лучшем случае всплеск и несколько расходящихся кругов, а книга, хотя и книг бесчисленное множество, — бутылка в море: вдруг выловят, записку найдут и с некоторым любопытством прочтут (это сравнение придумано не мной). Нет, как я думаю, большой разницы между сборником статей и сборником рецензий. Неслучайно филологи так часто готовят к печати свои избранные сочинения в двух, трех, а то и пяти томах и при этом не делают различий между статьями и рецензиями. Традиции избранного больше двух веков, и я знаю по своему опыту, как полезны эти по крупицам собранные тома.
Для меня публикация обоих сборников — выход из очень тесного круга на простор. Я писал и пишу свои ежеквартальные обзоры (примерно печатный лист в каждый номер) для двух периодических изданий: нью-йоркского «Нового Журнала» (1995-2004) и франкфуртских «Мостов» (2006 и по сей день). Поскольку речь идет о послеперестроечных временах, тот эти издания с самого начала были доступны по обе стороны бывшего железного занавеса (а «Мосты» только и появились в 1998 году). Всё же я думаю — сужу лишь по подписке, — что больше их читали и читают на Западе. В любом случае, номер журнала — вещь эфемерная, а книга рассчитана на вечные времена. Поэтому я и говорю о выходе на простор, хотя никаких иллюзий относительно открывшихся передо мной горизонтов не питаю: просто бутылка лучше, чем камень.
Есть и еще одно соображение. Я не журналист, а профессиональный филолог: моя специальность — языкознание и литературоведение, и я не делаю принципиального различия между статьей для узкого круга и отзывом, предназначенным для популярного журнала, хотя, конечно, жанр другой (о размерах публикации и говорить нечего: Белинский мог посвятить разбираемой книге пятьдесят страниц). К тому же в рецензии нет так называемого аппарата (ссылок на источники), специальных терминов и прочего. И всё же любая рецензия, которую я пишу, предполагает анализ и вывод, на этом анализе основанный. Мои рецензии отличает тот же подход к творчеству и та же система взглядов, которые определяют мои статьи для научных изданий. Вместе они образуют не мозаику, а целое. Если кому-нибудь интересны мои работы о Золотом веке русской поэзии, о природе литературного творчества и о художественном переводе, такого читателя может, как я надеялся, привлечь и «корпус» рецензий. Поэтому в магаданский том («Сарынь на кичку») я включил свои статьи о Лермонтове, Тютчеве и Боратынском. Они не привесок, а органическая часть целого. Но, конечно, читателю рецензий совершенно не нужно знать, чем я занимаюсь за пределами журнального жанра.
– Есть ли тексты, которые на страницах изданий смотрелись вполне органично, но в сборники вы их решили не включать? И если да, то почему?
– Да, конечно. В «Новый Журнал» книги на рецензию присылали отовсюду, и по неопытности я считал своим долгом писать обо всех. Делать этого не следовало. Несущественные и просто плохие книги (неумелые стихи, никому ничего не говорящие воспоминания, слабую прозу и прочее) надо было игнорировать, а не обсуждать с пристрастием. Эти отзывы я писал зря, и о том, чтобы перепечатывать их, не могло быть и речи. Для обоих сборников я отобрал рецензии на такие книги, которые, как я надеялся, могут заинтересовать многих.
В девяностые годы и несколько позже в России возникло большое количество эфемерных издательств. Авторы платили и распространяли книги за свой счет. Тиражи стали крошечными — всё это общеизвестно. Через мои руки прошло множество книг, посланных авторами в «Новый Журнал». О большинстве из них никто, кроме меня, скорее всего и не писал. Посылало мне почти всю свою продукцию и американское издательство «Эрмитаж» (его хозяином был покойный Игорь Ефимов). В том потоке выдающуюся роль играли нетривиальные и хорошо написанные воспоминания, и важно, что они не совсем затерялись в пустыне, хотя не ахти каким оазисом была моя рубрика. Мои отзывы на самые существенные из таких книг попали в оба сборника (больше в магаданский). Полное собрание сочинений, как давно замечено, выдерживает только Пушкин. Даже если бы я не был ограничен объемом, мне бы никогда не пришло в голову перепечатывать всё, написанное мной.
В «Мосты» книги посылают редко, и в основном я ищу подходящие материалы сам. В номер идет не больше четырех-пяти статей, и поэтому они гораздо длиннее, чем прежние. По своему выбору я много писал о самых влиятельных авторах: Пелевине (о нём речь шла еще в «Новом Журнале»), Прилепине, Улицкой, Дмитрии Быкове, Петрушевской, Токаревой, Бродском. Естественно, они моим мнением не интересовались, и, скорее всего, понятия о нем не имели, но отсюда не следует, что читатели не узнали от меня о творчестве этих людей ничего нового. Рецензии о названных выше авторах я разделил между обоими сборниками примерно поровну.
– Как влияет на вашу работу рецензента то, что вы вот уже полвека живете в США, а издания в которых публикуетесь, выходят не в России? При этом обозреваете вы в основном то, что выходит в России?
– Я думаю, что никак не влияет, разве что делает меня более объективным. Успех — дело наживное, но достоинства книги не зависят от того, где и каким тиражом она издана. Вспомним недавних прозаиков. Все восторгались уже упомянутым Пелевиным. Я в свое время прочел его ранние книги, оценил их броскую изобретательность, но усомнился в их ценности. То же произошло со многими сочинениями других звезд. Мне и вообще не повезло с современной российской прозой, что Эдуард Лимонов и Саша Соколов, что Петрушевская и Улицкая. Вернее, им не повезло со мной. Я читаю книги, удостоенные многих премий, расхваленные ведущими критиками и часто переведенные на несколько иностранных языков, и дивлюсь: неужели они и вправду всем нравятся? Между прочим, то же относится к романам, которые в последние десятилетия опубликованы английскими и немецкими авторами (премии, похвалы, переводы), и утверждаюсь во мнении, что слава славой, а достойной европейской и американской (англоязычной) художественной прозы сейчас нигде нет. (Мемуары и дневники — особый жанр.) Но о вкусах что спорить? Кому нравится попадья, а кому — свиной хрящик. Просто я не такой гурман, чтобы давиться именно хрящиком.
Возвращаюсь к зачину. Я не состою ни в каких творческих союзах, не участвую ни в каких тусовках и ни от кого не получаю гонораров за свои рецензии (кстати, никогда не состоял, не участвовал и не получал). Я могу себе позволить говорить то, что думаю. Допускаю, что вакуум не самая удобная среда для существования литературного критика. Но, живя сейчас в России, я бы наверняка испытывал давление со многих сторон, чего-то бы не пропускал редактор, что-то бы не устраивало издательство, где-то мешали бы дружеские связи. Но я абсолютно независим. Могу ведь я иметь разумное мнение о романах Золя или Томаса Манна, писавших в странах и среди людей, далеких от меня. Вот и на Токареву с Водолазкиным (еще два имени) я смотрю из такого же не всегда прекрасного далёка. Или историк литературы и критик — совсем уж несопоставимые специальности? Об этом я кое-что скажу и ниже. Кроме того, я часто рецензирую русские книги, опубликованные в англоязычном мире, Франции и Германии. Они лишь по превратности судьбы не вышли в России. Что бы я писал, живя сегодня в Петербурге, городе, где я вырос и сформировался как личность, сказать невозможно, но, если бы я не был стеснен никакими рамками, скорее всего, писал бы так же, как и сейчас.
– Были ли у вас учителя в этом ремесле, может быть, заочные?
– В прямом смысле слова, пожалуй, нет: никто не учил меня писать литературные рецензии для газет и журналов. Но я прошел долгий путь: педагогический институт, работа в школе, кандидатская диссертация, докторская диссертация, многолетнее преподавание в вузах двух стран и работа над огромным количеством выступлений, статей, отзывов на диссертации, рецензий на книги по лингвистике, но главное, конечно, писание массы собственных статей и книг.
Научная деятельность требует постоянного обсуждения работ предшественников: с кем-то соглашаешься (и надо объяснить, почему), с кем-то споришь и отстаиваешь свою точку зрения. Потом начинают спорить с тобой, и, если спор не вырождается в перебранку, овладеваешь искусством отстаивать свое мнение (или, увы, признаёшь правоту оппонента). Всегда есть ученые, которых ценишь за нестандартность мышления и искусство полемики. Сначала подражаешь им, а потом становишься самостоятельным. С ними можно разойтись, но всё равно остаешься их учеником, и эта глубинная связь прекрасна. Есть и такие исследователи, чей стиль и образ мышления для меня неприемлемы. Тогда стараешься быть непохожими на них.
В общих чертах такую школу прошел и я. Я восхищаюсь многими журналистами и филологами (например, Веселовским, Власом Дорошевичем, Тыняновым, моим главным учителем М. И. Стеблин-Каменским), но в любом случае я уже долгие годы иду своей дорогой. Добавлю, что в обсуждении искусства, будь то музыка, живопись или литература, не так уже много абсолютных истин и непреложных критериев. Картина и романс не теорема, и, если кому-то кажется, что в симфонии Моцарта слишком много нот, что можно на это возразить? Издевались над Моне, травили Шостаковича. Одному я, несомненно, научился у своих замечательных предшественников: любое свое мнение не «высказывать» (если вдуматься, кому оно нужно?), а обосновывать.
– Мне показалось, что к авторам бестселлеров и литераторам с именем вы гораздо более строги, нежели к авторам малоизвестным.
– В какой-то степени это наблюдение верно, хотя у меня, естественно, нет одной школы ценностей для начинающих, а другой для именитых. Как я уже рассказывал, в «Новом Журнале» я рецензировал всё подряд, но в последние годы я обычно отбираю прозу писателей с устоявшейся репутацией (начинающие почти не попадают в мое поле зрения, что огорчительно) и упорно разочаровываюсь. А в редких случаях, когда мне присылают книги молодых авторов (особенно если они живут далеко от больших культурных центров), то на откровенно слабые сочинения я не реагирую (хотя и благодарю в ответных письмах), а если нахожу, что напечатанное заслуживает не только внимания, но и поддержки, то радуюсь, что могу сказать о них доброе слово. Разумеется, и здесь я не переоцениваю своих возможностей. Мой отзыв не прославит автора, но я знаю, как трудно быть замеченным, и надеюсь, что мой дружеский разбор не пропадет зря.
– Как изменилась русское литература и русское книгоиздание за эти годы, на ваш взгляд рецензента?
– Изменилось, разумеется, всё. Я ведь уехал из страны не то развитого, не то зрелого социализма, не то социализма с человеческим лицом — не помню уже какого. А потом это здание обвалилось: социализм, цензура, самиздат. И случилось то, о чем многократно говорили до меня: выяснилось, что в столах шедевры не залежались. Потрясение испытали от того, что открыли спецхран. Спецхран осилили. Новая эпоха. Пиши, что хочешь, но чуда не произошло. Кажется, в раннем рассказе Анатолия Гладилина жена говорит автору: «Толя, тебя напечатали!» Он в отчаянии: «Теперь никто не будет меня читать!» Хотя цензуры нет, некоторых тем лучше не касаться — их и не касаются: благоразумие прежде всего.
Досадно, что в России не возник жанр всеохватывающей рецензии. На Западе десятки газет печатают отзывы на недавно вышедшие книги. Конечно, всюду господствует мода (а иногда и подкуп). Однако в Англии и Америке докричаться до критика легче, чем в России, а без широкого круга рецензентов как же пробиться к читателю? Издать за свой счет можно всё, но мало в этом доступном жанре радости. Я не раз спрашивал своих знакомых в Петербурге и Москве, читали ли они романы, которые я рецензирую. Почти все отвечали: «Да, имя это слышал(а), но не читал(а). Я и вообще читаю в основном воспоминания или то, до чего раньше не доходили руки». Конечно, мой взгляд — это взгляд со стороны, и опыт мой ограничен, но в какой-то мере и он, видимо, отражает истину.
– Мне кажется, рецензировать поэтические тексты очень сложно. Как вы решаете эту задачу?
– Я полностью согласен с вами. Нигде различие между критикой и литературоведением не проявляется так ярко, как в поэзии. Михаил Леонович Гаспаров заметил в своих «Записях и выписках», что критика отвечает на вопросы, задаваемые произведением, а литературоведение восстанавливает вопросы, на которые отвечало произведение. Если ограничить наш разговор лирикой, то стиховедение (а ему и посвящены основные работы Гаспарова) занято анализом формы, как это принято, например, у музыковедов, а критик пытается объяснить впечатление, которое стихи производят на читателя, но не в состоянии даже доказать, хорошие перед нами стихи или плохие.
В оценке прозы разногласий меньше. Почти все, наверно, согласятся, что «Мастер и Маргарита» — хорошая, даже замечательная проза; «Крошка Доррит» и «Остров сокровищ» — тоже. Но стихи одним «нравятся», а другим — нет. Есть люди, которые вообще не нуждаются в стихах. Лев Толстой притворялся, что он один из них. Что же делать рецензенту? Поэты — ведь люди, как и прочие смертные, и тоже с нетерпением ждут отзыва.
Есть, конечно, стихи, которые на всех действуют, как молния. Их интересно анализировать, но анализ не отзыв. Белинский восхищался «полной божественного огня» «Думой» Лермонтова. Придирчивый и злоязычный Дмитрий Святополк-Мирский, классифицируя поэтов, о Есенине написал «От Бога». В журнальную рецензию ни «божественный огонь», ни «от Бога» не вставишь.
Я изредка рецензирую поэтические сборники, но лишь в тех случаях, когда мне кажется, что автор нашел нестандартные слова для миллион раз высказанных мыслей.
Если попадает мне в руки сборник стихов молодого или малоизвестного автора и мне кажется (кажется!), что стихи заслуживают внимания, то я с радостью пишу о них, стараясь объяснить, почему я это делаю. Замечу мимоходом, что в разговоре о стихах рецензенты чаще позволяют себе упиваться сарказмами и вспышками негодования. Не раз и не два читал я фразы вроде: «Пропущена важнейшая запятая, и сразу теряешь доверие ко всему сборнику», — или: «Прочтите первую строфу. Это же просто возмутительно». Что за радость служить палачом на полставки?
– Была ли за эти годы обратная связь – от авторов, от читателей, от издателей?
– Я написал много книг — в Америке до перестройки только по-английски (я приехал в Америку, уже свободно владея языком), если не считать одного очень давнего стихотворного сборника «Врачевание духа». Ниже я останусь в рамках темы «русская литература». Здесь главное мое достижение — комментированные переводы (рифмованные и размером подлинника) почти полного корпуса стихов Лермонтова, Тютчева и Боратынского. О них писали специальные журналы и газеты во всем англоязычном мире. То же относится к моему изданию избранных статей знаменитого фольклориста В. Я. Проппа, за которое я получил главную британскую премию по фольклору. В России этих книг, скорее всего, почти нигде нет. Я посылал кое-что (Лермонтова) сам, но тогдашняя цензура часто не пропускала бандероли (а книги не возвращала: где-то они лежат до сих пор). В поэтическом переводе и фольклоре обратная связь, которую Вы упоминаете, работала образцово, но не в России.
После перестройки в Москве вышла по-английски моя книга о скандинавских мифах. За ней последовали перевод сонетов Шекспира (со вступительной статьей) и сборники в Москве и Магадане. На мифы (опять же в англоязычном мире) откликов было множество, о сборнике «Спиной к сырому сквозняку» появились две дружеские в целом короткие рецензии. «Сонеты», «Отец и сын» и «Сарынь на кичку» в поле зрения рецензентов вроде бы не попали. Но я уже говорил о трудностях пробиться к российским критикам. Для меня очень важно, что А. Д. Кошелев и П. Ю. Жданов сами предложили мне издать книги, о которых выше шла речь.
Я знаю, что пишу не зря. Самые разные люди рассказывали мне, что и «Новый Журнал», и «Мосты» начинают читать с моего раздела. Те мои статьи и переводы, которые гуляют по интернету, читают сотни людей. Мои бутылки плавают по волнам, и я верю, что ни одна не утонет.
– Не думали ли вы завести блог и публиковать рецензии на своем собственном ресурсе (социальные сети, другие площадки), минуя журнальное посредничество – к читателю, так сказать, напрямую?
– Нет, такой идеи у меня никогда не было. Уже восемнадцать лет каждую среду на сайте издательства Оксфордского университета появляется мой блог о происхождении английских слов (этимология — одна из моих главных лингвистических специальностей). На большее по этой части у меня не хватило бы времени. Но ведь и виртуальное пространство тоже переполнено до предела, и нет уверенности, что толпы поклонников набросились бы на пришельца.
– Баскетболиста Майкла Джордана на пике его карьеры спросили, при каких условиях он готов оставить баскетбол. Тот ответил: «Миллиард долларов сразу и время подумать над вашим вопросом». Что можно предложить вам, чтобы вы оставили занятие рецензента?
– Писание рецензий важное, но далеко не единственное занятие в моей жизни. У меня полная нагрузка в университете, я много пишу и печатаюсь (статьи, книги — давно уже всё по приглашению), выступаю перед разными аудиториями, рассказываю об английском языке по радио, участвую в конференциях. Вот эту жизнь я бы не отдал ни за какие деньги. В баскетбол в старости не играют, а новым ощущениям и новым идеям предел не поставлен. Да и что бы я делал с миллиардом долларов? Их надо было бы вкладывать, хранить, раздавать и тратить на ненужную мне роскошь. Ни дворцы, ни яхты не привлекают меня. Я ведь вырос в коммунальной квартире, и то, что, приехав в Америку, мы уже через год смогли купить дом (в нем и живем до сих пор), — вполне достаточная награда за мои труды. Лучше бы мне почаще присылали хорошие книги и почаще читали то, что пишу я сам.
Беседу вел Сергей Князев