А о душе подумать некогда
Первое новообразование мне удалили восемь лет назад. Долго я ходил с этим пятном на животе, которое, не увеличиваясь в размере, постепенно меняло свой цвет. И чем я только не пытался его свести. Начал с йода, потом мазями всякими. Не помогло. Пошёл в нашу поликлинику к дерматологу и просто опешил, когда она мне сказала:
– Вам, батенька, не ко мне, а к онкологу надо.
Делать нечего, записался, пришёл. Пожилая женщина, помню, долго разглядывала моё «приобретение», щупала, что-то бормотала под нос. Потом выдала диагноз:
– Вы, конечно, можете жить и так пока… Но я бы на вашем месте его бы удалила. Только здесь мы удаляем без гистологии. Просто вырежем и выбросим. А гистологию делают в другом месте. Хотите дам вам туда направление?
Я не хотел. Я просто не мог прийти в себя.
– Коллега, – сказал я, уже, впрочем, приблизительно зная, что мне ответят, – а отчего бы это со мной случилось-то?
Онколог посерьёзнела и ответила:
– Видимо, слишком быстро стареете.
Кто бы сомневался. Ясно, что не молодею. А причин никто не знает. Всё от нервов.
В назначенный день хирург удалил мою «головную боль» на животе в «пределах здоровых тканей» и наложил швы. Вскоре о пятне напоминал один рубец. Я продолжал работать, и постепенно мысль об этом инциденте стала стираться из моей памяти. Но однажды, уже спустя лет шесть, в ванной я увидел точно такое же пятно, только уже на бедре. Страха не испытал, это было другое. Что-то склизкое и тёмное вползло в душу. Типа, вот тебе, за грехи твои тяжкие и расплата. И поделом. И где-то там, в самом низу, робкий вопрос неизвестно к кому: «За что?»
Начал опять йодом мазать, хоть и знал уже, что не поможет. Но всё хотелось оттянуть очередной поход в известный теперь кабинет. Да и в кабинет попасть я уже не мог, так как поменял место работы. Но случилась оказия. Послали учиться в Москву – в рамках национального проекта повышать свою врачебную квалификацию. На одном занятии пожилой профессор читал нам лекцию о современных перевязочных средствах.
После занятий я подошёл к нему со своим вопросом.
– Езжайте на улицу Короленко. Там НИИ, который всеми этими проблемами занимается. Только учтите, там всё платно.
Ну а где сейчас иначе? Только наша «скорая помощь», где я работаю, бесплатна и общедоступна. Оттого среди медиков мы одни и живём «прекраснее» всех. Поехал, записался. Только за консультацию полтыщи отдал. Но всё в кассу, честь по чести. В НИИ везде стерильность. Мы, пациенты, в бахилах. Всюду компьютеры. Огромный экран на стене с плавающими дельфинами. Но удивительнее всего, что и за деньги, как оказалось, надо долго сидеть в «живой» очереди.
Правда, есть в этой очереди свой плюс. Тут не принято разговаривать о своих болезнях. Редкие дети с мамами. На лицах взрослых написаны испуг и страдание. А дети непосредственны, шаловливы и одни нарушают гробовую тишину, не понимая, к счастью, для чего они здесь.
Доктор приветлив и вежлив. Посмотрел и… ну да, всё то же – «давайте отрежем». Тут же и калькуляцию составил. В назначенный день всё повторилось. В «пределах здоровых тканей», швы, повязка. Разница лишь в том, что здесь то, что вырезали, не выбросили, а отправили на патоморфологическое исследование. Главное, заплати и «живи спокойно». Только спокойствие придёт (или не придёт) не раньше чем через две недели, когда будет готов анализ. Мы тепло расстались с коллегой. Я посетовал на то, что вижу себя только спереди, и не могу увидеть, сколько «их» ещё может быть сзади. Он чёрно пошутил в ответ, сказав, что внутри «их» может быть ещё больше, а туда залезть ещё труднее. Тут он прав, конечно.
И вот я на работе. Завтра мне звонить в лабораторию и узнавать свой результат. От тягостных раздумий отрывает селектор.
– Одиннадцатая бригада на выезд. Ножевое ранение!
На профессиональном сленге это называется «резьба по дереву». Едем с сиреной и «мигалками». У нас есть свои маленькие профессиональные наблюдения, которые нас никогда не подводят. Так, состояние потерпевшего можно достаточно точно определить по поведению окружающих. Когда рядом с телом толпится народ, кричат и машут руками, то, как правило, ничего серьёзного там не происходит. Если народ разбегается во все стороны с ужасом в глазах, то случай явно тяжёлый.
Тут был как раз второй вариант. Мелко семенили прочь бабульки, растерянно метался пожилой мужик с портфелем. Тело женщины я видел со спины. Она полулежала в кустах, беспомощно раскинув руки и растопырив пальцы. На шее её с левой стороны зияла большая рваная рана, из которой неравномерными толчками вытекала тёмная кровь. Кофточка её вся пропиталась и обмокла. Сразу прикинул, что раз ещё жива, моргает и кровь не струёй, то «розочка» до сонной не достала. Ещё есть шанс.
Витя, опытный «водила», уже тащит разложенные носилки. Хорошо, с фельдшером перчатки уже надели в машине. Беру ещё одну перчатку из запасной пары и просто втыкаю комок латекса в дырку на шее. Фельдшер размотал, скомкал пару бинтов и просто накладывает всё это сверху. Туго не забинтуешь – задохнётся. И так еле дышит. Всё, чем затампонировали рану, держу одной рукой. Другой вместе с водителем выдираем её из кустов, кладём обвисшее тело на носилки, задвигаем в салон.
Сама как мел бледная, худая. Хорошо, что водкой прёт – хоть тут повезло. Предплечья с внутренней стороны иссечены шрамами, значит, уже вскрывалась, суицидница хренова. Вены – нитки, катетер втыкать не во что. Сдёргиваю туфлю. Есть вена! У фельдшера банка с «полиглюкином» уже готова. Воткнули, начали капать. Через джинсы втыкаем весь преднизолон. Хорошо, что недавно научился. Американцы во Вьетнаме при травмах своим по сто ампул преднизолона за раз делали. И с хорошим эффектом. У нас столько-то отродясь не было, но и так сойдёт. Машина срывается с места, только что на дыбы не встала. Продолжаю зажимать пропитавшиеся уже бинты. Вдруг она хрипло засипела:
– Ребята, вы там только в моей крови не испачкайтесь. У меня СПИД и гепатит С.
›шкин кот! Перчатка-то моя уже порвалась. Видать, когда из кустов тащили. Уже весь вымазался. Вижу, глаза закатывает. Ору:
– Не спать! Говори со мной! Как тебя зовут? Мария? Ну, Маша… говори, говори только!
Скривилась, слёзы потекли. Хрипит:
– Жи-ить хочу-у!
– Хочешь, ёлы-палы? Так не хватай меня руками! Молись!
И тут она вдруг быстро зашептала:
– Отче наш, иже еси…
И дальше, чего я не знаю, не ведаю. И всё так складно, но всё тише, тише…
– Ну держись же ты, корова-рёва Мария! Зря, что ли, мы все в твоей кровушке уделались по самые гланды?!
Так с матом и молитвами, катаясь по салону в этом долбаном уазике, доскрипели до больнички. Дальше – приёмное отделение, хирурги, анестезиологи, реанимация.
Сырой как мышь отмываюсь перед возвращением на станцию. Слабость и опустошённость. Мысли разбегаются. Гепатит С. Кожа на руках вроде целая, может, обойдётся. Но всё одно про это будет думаться. Хорошо, что жена ушла и детей забрала. Им-то за что, если что? Эх, ты Маша! А вот поди ж ты. И молитвы знает. И спидоносица, и вены резала, и вино кушает, а подумала о нас-то. Может, в последний для неё миг. Значит, Бог и с ними, такими, рядом? С пьяненькой, порезанной Машей? Нет, тут голову сломаешь от мыслей этих.
Кофе – лучший реаниматор для скоропомощника. Пять минут перекура. С наслаждением пью мелкими глотками. От таких вызовов несколько дней отходить надо. Но нам уже очередной вызов приготовили. А мысли всё там же. А, собственно, почему бы Богу и не быть с ней, с Марией? Он же для них таких и приходил. И распялся за них.
…Утром, после работы, с внутренней дрожью набираю номер телефона. Голос, так похожий на вчерашний Машин, откашлявшись, сипит:
– Лаборатория патоморфологии слушает…
, врач «скорой помощи», пос. КУРОВСКОЕ, Московская обл.