Рихард Вагнер в прозе

В преддверии 211-й годовщины со дня рождения Вагнера мы беседуем с Вячеславом Власовым, писателем и исследователем творчества великого композитора.

– На первый взгляд проза о Рихарде Вагнере может быть интересна разве что поклонникам его творчества, любителям оперы, музыковедам. Вы пишете для них или же в вашей прозе есть что-то, что сможет заинтересовать более широкую аудиторию?

– Многие удивятся, но Рихард Вагнер интересен не только своими музыкальными шедеврами, украшающими лучшие оперные дома мира. Не только тем, что он смог реформировать такой консервативный жанр, как опера. Примечательно, что мысли, вложенные композитором в тексты своих произведений ещё в XIX веке, будоражат умы и остаются актуальными до сих пор. А вагнеровские целеустремлённость, трудолюбие, вера в собственный талант, его тернистый путь на музыкальный олимп сквозь жизненные невзгоды, шквал непонимания, отторжение – всё это может послужить примером для каждого, пытающегося достичь высот даже на далёком от музыки поприще.

– А чем история жизни и творчества немецкого композитора может привлечь именно российского читателя?

– Наследие Рихарда Вагнера уже давно стало наднациональным, принадлежит всему человечеству. Тем не менее читателю будет любопытно узнать, что Вагнера и Россию связывало многое. Например, первые шаги в своей творческой биографии он сделал в Риге, которая тогда была частью Российской империи. Прототипом Зигфрида, героя тетралогии «Кольцо нибелунга», стал Михаил Бакунин, с которым Вагнер вместе сражался на баррикадах в Дрездене. Самый крупный гонорар композитор заработал во время гастролей в Санкт-Петербурге. Маэстро дружил с русским композитором Александром Серовым, а последние месяцы своей жизни провёл в компании русского художника Павла Жуковского, который оформил первую постановку мистерии «Парсифаль». Русское общество никогда, за исключением периода двух мировых войн, не расставалось с творчеством композитора. И, сложись история по-другому, весь мир съезжался бы сейчас на ежегодный вагнеровский фестиваль не в Байройт, а в Северную столицу. На страницах моей прозы я с удовольствием раскрываю читателю эти и другие факты.

– О Вагнере написано множество книг по всему миру. Почему вы взялись за эту тематику – неужели ещё не всё освещено?

– Я увлекаюсь творчеством Рихарда Вагнера уже более четверти века и вижу своё призвание в том, чтобы помочь читателю познакомиться с его музыкой или открыть её для себя с новой стороны. Биографических, музыковедческих, научно-популярных книг о Вагнере предостаточно, но не художественных.

Жанр исторического романа даёт мне как автору больше свободы: он позволяет углубиться в мысли и чувства Вагнера, людей, его окружавших или прикасавшихся к его музыке. Именно о них повествуют мои рассказы о рижской юности Вагнера («Воссоединение на берегах Даугавы») и о последних месяцах его жизни («Закат в Венеции»). Художественная проза способна подогреть интерес и к абсолютно новым фактам. Так, мои читатели узнают о закулисье первого представления тетралогии «Кольцо нибелунга» в Петербурге или о процессе цензуры первого русского «Парсифаля». В основу этих историй легли реальные архивные документы, скрытые от глаз широкой публики.

– Ваша последняя по­весть – «Грааль и цензор» переносит читателя в 1913–1914 годы и завершается триумфом вагнеровского «Парсифаля» в Санкт-Петербурге. Но ведь сразу после этого началась Первая мировая война, потом революция и Гражданская война в России – эти события не могли не повлиять на судьбу «русской вагнерианы». Вы не думали написать продолжение?

– В повести «Грааль и цензор» я стремился показать, что грандиозный успех мистерии «Парсифаль» в Российской империи был закономерен, поскольку её идеи близки русской душе, вечно находящейся в поисках Бога. Триумфу «Парсифаля» не смогла помешать даже всемогущая цензура. Дальнейшие исторические события, вы правы, серьёзно повлияли на судьбу вагнеровской музыки в России. Началась Первая мировая война – и ей был объявлен бойкот, как и всему немецкому. Стоило пушкам умолкнуть – оперы Вагнера моментально вернулись на сцену. Но испытания продолжились: победившая советская власть захотела «приспособить» Вагнера к идеалам нового строя.

И жизнь героев моей повести кардинально изменилась. Те из них, кто избежал «красного террора», бережно хранили в эмиграции русские культурные традиции. Я кратко упомянул об этом в эпилоге, но мои герои требуют продолжения повествования! Начало уже положено: новая глава – «Отменённый Грааль» и исторический очерк о «бойкоте Вагнеру» опубликованы в журнале «Аврора» и вскоре появятся на страницах литературного сборника «Ностальгия по будущему».

– Как вы сами считаете: ваши повести о Вагнере больше тяготеют к документалистике или же к художественной прозе? И трудно ли соблюдать на протяжении всего повествования баланс между реальными документами и фактами и их творческим переосмыслением?

– Я сам считаю свои повести художественными. Но, поскольку они тесно связаны с конкретными историческими событиями, поддержание «здорового баланса» между фактами и их переосмыслением становится первостепенной задачей. Процесс её выполнения непрост, но меня он увлекает.

Возьмём, например, продолжение повести о цензорах. До того как взяться за перо, я провёл скрупулёзный анализ тысяч номеров газеты «Обозрение театров» за 1914–1918 годы. Официальная пропаганда периода Первой мировой войны и в России, и в странах-союзниках убеждала: «Бойкот Вагнеру» – явление правильное! Но стоит углубиться в редакторские заметки, материалы дискуссий, письма публики, да и просто в театральные слухи того времени, приходишь к совершенно иному выводу: людям не хватало вагнеровской музыки, они ждали её. С этим пониманием я смог выстроить диалоги цензоров и эмоционально окрашенными, и исторически выверенными.

– Люди считают музыку Вагнера очень сложной для восприятия. Способно ли художественное слово изменить это предубеждение, побудить читателя пойти в оперный театр «на Вагнера»?

– «Очень сложная» – это ещё самая нейтральная характеристика. Используются и более жёсткие эпитеты: тяжёлая, оглушающая, дискомфортная и долгая, невыносимо долгая. Оскару Уайльду приписывают изречение: «Бедные люди, пришедшие на Вагнера: час сидят в театре, второй час, утомились, смотрят на часы – прошло всего двадцать минут!» С предубеждениями работать сложно, но можно. Ещё Модест Мусоргский сказал: «Мы Вагнера часто ругаем, а Вагнер силён, и силён тем, что щупает искусство и теребит его».

Я уверен, что художественное слово может помочь читателю правильно настроиться на восприятие музыки Вагнера. Она действительно сложная, необычная, не похожая ни на какую другую. Она создана не для отдыха, а чтобы заставить мозг работать, размышлять о проблемах мироустройства, о борьбе добра и зла, о самопознании, самопожертвовании и искуплении. Каждый человек рано или поздно задаётся этими вопросами, и в такие моменты музыка Вагнера станет неоценимым помощником.

– Кроме продолжения истории о цензорах первого русского «Парсифаля» работаете ли вы сейчас над каким-нибудь новым произведением о Вагнере?

– Несколько лет назад я написал небольшой исторический очерк «Рихард Вагнер и Великая княгиня Елена Павловна». Он повествует о том, как во время гастролей Вагнера в Петербурге в 1863 году русская княгиня помогла ему понять роль власть имущих в судьбе творческого человека. По этому очерку телеканал «Санкт-Петербург» в своё время снял передачу «Петербургская элегия Вагнера». Тема гастролей Вагнера в Российской империи, отношений таланта и власти не отпускала меня все эти годы. Мне захотелось развить её и донести до читателя уже не публицистическими, а художественными средствами. Сейчас я воплощаю свою идею в новой повести под названием «Рандеву с мадам Мишель» и по традиции публикую написанные главы в журнале «Аврора».

«ЛГ»-ДОСЬЕ

Прозаик, публицист. Член Общества Рихарда Вагнера в Великобритании. Член Российского союза писателей, финалист премии «Писатель года» в основной номинации (2022, 2023), в номинации «Дебют» (2020). Автор рассказов о жизни Рихарда Вагнера в Риге, Санкт-Петербурге, Венеции и о постановках его опер в Российской империи. Соавтор ряда культурных проектов, направленных на популяризацию творчества композитора.

______________________

Глава VII.

Концерт

 - Ну что, Франц, удалось тебе подобрать для меня нарядный жилет на вечер? – строго вопросил князь Василий Андреевич Долгоруков, с неодобрением рассматривая принесённый молодым камердинером чёрный фрак с узорчатыми пуговицами. – Угораздило же мсьё Вагнера выбрать для концерта именно зал Дворянского собрания! Нет чтобы выступить в Большом театре – избавил бы нас от хлопот. Надел бы я по этикету привычный парадный мундир с орденами, и в путь! А теперь пожилому генералу от кавалерии придётся осваивать азы моды, и это в мои-то лета…

 - Ваше Сиятельство, прошу вас, не волнуйтесь. Обещаю, что вы будете выглядеть, словно с обложки модных парижских журналов. В Петербурге господа до сих пор считают верхом изящества серый фрак и белый пикейный жилет, но в столице Франции такой наряд – вчерашний день. Ваше Сиятельство произведёт на всех неизгладимое впечатление, если фрак наденет чёрный, а жилет к нему золотистый, и галстук белоснежный, под цвет рубахи и перчаток, на три тона светлее, чем брюки. И лаковые туфли не с острым носом, как носили ещё при Императоре Николае, а с закруглённым, доставленные только вчера из Лондона.

 Князь с изумлением взглянул на шёлковый золотистый жилет в руках Франца, затем опять на фрак:

 - Только не чёрный фрак. Унеси его! Её Императорское Высочество пригласила меня в храм искусства, а не на поминки. Да и эта позолота разве что щеголеватым юнцам подойдёт.

 - Позвольте не согласиться с Вашим Сиятельством. Парижская мужская мода этого года предписывает надевать на концерт фрак именно чёрного цвета, как признак тонкого вкуса. Я уверен, что Её Императорское Высочество непременно обратит на это внимание. И не угодно ли Вашему Сиятельству ещё раз задуматься о золотистом цвете? Он и вправду больше подойдёт молодым офицерам, но ведь возраст определяется состоянием души, а не записью в метрических книгах! Душа у Вашего Сиятельства юна и бодра, и ей не повредит лёгкое смущение от восхищённых взглядов барышень-модниц, обычно приходящих на концерты в Дворянское собрание. Сделайте одолжение, примерьте весь наряд полностью и посмотритесь в зеркало.

 «Он ведь прав, – подумал Долгоруков. – Всего лишь музыку слушать – и серый фрак сгодился бы. Но поразить Великую княгиню только-только входящим в моду чёрным фраком – прекрасная идея, Елена Павловна от меня такого явно не ожидает. А золотистый цвет жилета обязательно привлечёт взор несравненной красавицы Елены Егоровны Стааль, которая пообещала сегодня сопровождать княгиню. Это что ж получается: за один вечер убьём сразу трёх зайцев? Во-первых, отдадим дань уважения Её Императорскому Высочеству. Во-вторых, убедимся, что в музыке нашего гастролёра Вагнера нет скрытой крамолы. И, наконец, неужели под старость лет я снова слышу в душе чарующие звуки весны? Пусть только Франц причешет мне волосы так, чтобы залысину спрятать».

 На сборы ушло почти три часа, что было нехарактерно для начальника тайной полиции, обычно собиравшегося к выходу по-военному быстро. Князь даже немного утомился с непривычки, но предвкушение встречи с баронессой Стааль побороло усталость. И вот он, статный, одетый по последней парижской моде, с нафабренными и напомаженными усами, благоухающий ароматом кёльнского одеколона, бодро, словно юный корнет, выскочил из своего экипажа и вошёл в зал Дворянского собрания. Успевая отвечать на приветственные поклоны, Долгоруков направился вдоль белоснежных мраморных колонн прямо к императорской ложе, украшенной пальмами и покрытой бордовым бархатным балдахином с золотой вышивкой (какой же Франц молодец, угадал с цветом жилета!). Елена Павловна со своей свитой была уже там.

 Мадам Мишель выглядела торжественно. Её грациозную фигуру подчёркивало расшитое нежными цветами пышное шёлковое тёмно-лиловое платье с глубоким декольте и открытыми плечами. Неизменно чёрная вуаль на русых волосах и чёрная прозрачная накидка на открытых плечах, украшенные пурпурными магнолиями, добавляли наряду парадной строгости. А светлые камни в ожерелье и в серьгах, как и лёгкий веер с узорами белых лилий, утончали величественный образ, придавали ему мягкости и нежности. Завидев Василия Андреевича, Великая княгиня улыбнулась и кивком головы пригласила его подойти, снимая тем временем с руки длинную перчатку – готовясь к целованию.

 - Ваше Императорское Высочество! Только прикажите, и верный слуга сиюминутно окажется в любом назначенном вами месте, – по-армейски отчеканил Долгоруков, поцеловав протянутую ему руку и низко склонив голову. Затем он отвесил поклоны находившимся в ложе рядом с княгиней фрейлинам Эдите Раден и Елене Стааль, а также композитору Антону Рубинштейну, руководителю Русского музыкального общества и недавно открывшейся Консерватории.

 - Нисколько не сомневаюсь в вашей верности, мой старый добрый друг, любезный князь Василий Андреевич. Я безгранично рада вам. Но что случилось? Я впервые вижу моего генерала не в мундире! Помню, сорок лет назад, когда я только прибыла в Российскую империю в качестве невесты Мишеля, государыня императрица Мария Фёдоровна рассказывала о том, как молодые дворяне одеваются для похода в театр по последнему писку моды в надежде найти себе там подходящую партию. Я никогда этому не верила, а вот сегодня, наконец-то, убедилась, что так оно и есть, – игриво промолвила пребывавшая в великолепном настроении мадам Мишель.

 Все заметили, как щёки шестидесятилетнего генерала зардели от смущения, а княгиня, одарив Долгорукова широкой улыбкой, обратилась к своим фрейлинам:

 - Ну что, милые мои, будем сегодня искать Василию Андреевичу невесту? Даже и не знаю, поискать прямо в этой ложе, или пройтись по залу Дворянского собрания?

 Несложно было заметить, как на этот раз румянец появился на щеках баронессы Елены Егоровны Стааль. Она прикрыла лицо изящным веером из перламутра с нежно-розовыми пластинами, усыпанными голубыми топазами. Елена Павловна поспешила исправить неловкость ситуации:

 - Или же я всё неверно понимаю, и наш дорогой князь своим видом французского модника всего лишь маскирует реальную цель своего визита на концерт мсьё Вагнера? Он, наверняка, охотится здесь за каким-нибудь шпионом. Не за немецким ли?

 - Не стану отрицать – ничто не скроется от прозорливого взгляда Вашего Высочества, – почтительно поклонившись, произнёс Долгоруков, подыгрывая Великой княгине. – Даже радость от сегодняшнего большого праздника, годовщины освобождения крестьян, и наслаждение прекрасной музыкой в компании Вашего Высочества и её очаровательных фрейлин не дают мне, начальнику Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, права хоть на миг отставить в сторону свой служебный долг. Ведь и среди окружающих нас людей, самых благообразных, немцев иль русских, могут оказаться заговорщики и революционеры.

 - И это вы говорите мне, немке по происхождению, что была верным другом покойного бунтаря Пушкина? – усмехнулась Елена Павловна.

 - Покорнейше прошу простить меня, Ваше Высочество. Я всего лишь хотел сказать, что со мной вам не о чем беспокоиться. В любое время и в любом месте вы находитесь под моей надёжной защитой.

 - Вы тоже не сердитесь на меня, князь. Я высоко ценю ваше преданное служение и искреннюю заботу, и даже сама хочу посодействовать в ваших расследованиях. Но об этом поговорим после. Концерт начнётся ровно в восемь, осталось совсем чуть-чуть. За это время мы не успеем ни шпиона поймать, ни подходящую невесту отыскать. Подготовимся лучше к восприятию музыки. Антон Григорьевич, – мадам Мишель обернулась к Рубинштейну, – скажите, какую самую главную вещь нам всем непременно следует узнать перед тем, как мсьё Вагнер встанет за пульт?

 Молодой, энергичный, статный композитор, по возрасту годившийся Долгорукову в сыновья, кивнул головой, взмахнул огромной копной волос и заговорил с энтузиазмом в голосе:

 - Ваше Императорское Высочество, Ваше Сиятельство, милостивые государыни! Буду беспристрастным и позволю себе процитировать слова моего самого яростного критика и музыкального антагониста Александра Николаевича Серова, которые он опубликовал в сегодняшних газетах. Серов считает, и я на этот раз полностью согласен с его мнением, что Рихард Вагнер есть самый гениальный дирижёр современности. Наравне с Францем Листом и Гектором Берлиозом, коих мы с вами когда-то имели честь видеть в этом самом зале. Я прошу вас стать свидетелями тому, с какой тонкостью мсьё Вагнер передаёт характер и смысл исполняемой музыки. В первом отделении маэстро представит Героическую симфонию Бетховена, которую композитор изначально посвятил Наполеону.

 Слова Рубинштейна заинтриговали собеседников – всем хотелось продолжения рассказа, да только в этот самый момент музыканты оркестра и певцы хора Петербургского филармонического общества начали выходить на сцену. Елена Павловна и её спутники умолкли и обернулись в их сторону. Долгоруков принялся считать количество занимающих свои места оркестрантов, но сбился на второй сотне. Затем он осмотрелся по сторонам: зал был переполнен, стулья приставлены близко друг другу – и ни одного свободного места, а за колоннами люди даже стояли. Сегодня собралось не менее трёх тысяч человек.

 Под аплодисменты на сцену вышел Рихард Вагнер – в тёмном фраке, невысокого роста, худощавый, с зачёсанными назад волосами. Маэстро кланялся приветствовавшей его публике, а Долгоруков пребывал в растерянности. Пусть он и не являлся завсегдатаем симфонических концертов, но одно знал наверняка: перед дирижёром обязательно должен находиться пюпитр с нотами. А перед Вагнером его не было! И как же немецкий гастролёр собрался управлять музыкой?

 Случившееся далее поразило князя ещё больше: после поклонов маэстро отвернулся от зрителей и, вынув из внутреннего кармана фрака дирижёрскую палочку, обратился лицом к своему оркестру. Неужели Вагнер будет дирижировать, стоя… – Долгоруков пытался подобрать подходящее слово – спиной к Её Императорскому Высочеству? Какая неслыханная дерзость – в Российской империи так не принято!

 Затем сюрпризы продолжились: взмах дирижёрской палочкой, и… вместо ожидаемой третьей симфонии Бетховена раздался русский гимн «Боже, царя храни!». Шеф Третьего отделения, вместе со всей публикой, мгновенно поднялся со своего кресла, вытянувшись по струнке. Из расположенной по центру зала императорской ложи ему было хорошо видно, как с первыми звуками гимна несколько бородатых молодых людей вскочили со своих мест и с возмущёнными лицами поспешили к выходу.

 «Вот она, моя клиентура, пошла… Бегите, бегите, в последнем ряду вас заключат в крепкие объятья мои агенты и объяснят, что выход из зала во время концерта есть признак дурного тона и разрешён только для препровождения на допрос в Третье отделение! – с ухмылкой прошептал Василий Андреевич и затем подумал. – А гастролёр-то наш, каким молодцом оказался! Молитвой русского народа дирижирует по памяти! Ничего не скажешь: тронул мсьё Вагнер верного слугу императора до самой глубины души. Или же это он специально так поступил, для конспирации? Над этим стоит поразмышлять».

 Однако бетховенская музыка не оставила этим размышлениям ни малейшего шанса. С первых же звуков она подействовала на Долгорукова очень необычно – напомнила о годах прекрасной юности, но почему? Стало ли причиной известие о посвящении этой симфонии Бонапарту, которым Василий Андреевич тогда восхищался? Или же повлияли недавние присказки Франца про «молодого душой» князя? А, может, всему виной шутка Елены Павловны про поиск невесты?

 Величественное начало симфонии всколыхнуло в памяти Долгорукова чувство восторга от его первой встречи с императором Николаем, предопределившей цель жизни тогда ещё юного корнета – беззаветное служение царю и отечеству. Стоило мелодии перемениться на лиричную, Василий Андреевич ощутил прилив романтики, робости и волнения, словно в день помолвки с драгоценной Ольгой Карловной. Затем музыка стала тревожной, трагической и навеяла воспоминания о первой военной кампании князя – жестокой битве под Варшавой. Последовавший за ней похоронный марш явил перед взором образы его боевых друзей, героически погибших молодых офицеров. Разные музыкальные темы продолжали переплетаться между собой подобно жизни во всём её многообразии, и, к удовлетворению князя, увенчались торжественными, радостными аккордами – финал утверждал победу добра над злом, а жизни над смертью.

 Рассказывая в антракте Великой княгине и её окружению об этих своих впечатлениях, Василий Андреевич признался, что никак не ожидал такого эффекта от музыки: меньше чем за час времени он испытал целую гамму чувств и будто жизнь заново прожил. А последняя часть симфонии вышла созвучной его собственному жизнелюбию и была исполнена настолько душевно, что князь с удовольствием присоединился к бурным овациям, устроенным публикой мсьё Вагнеру и его оркестру.

 - Ваше Сиятельство, – в голосе Антона Рубинштейна звучало явное одобрение, – если бы я не знал про род вашей деятельности, то предположил бы, что вы – опытный музыковед. С первого раза понять мысли, вложенные Бетховеном в свою самую любимую симфонию, к которой он даже не оставил описания, – для этого нужно иметь природный дар. Снимаю перед вами шляпу.

 - Наденьте шляпу обратно, Антон Григорьевич, – мадам Мишель, до сих пор пребывавшая в задумчивости от музыки и от слов Долгорукова, оживилась и перевела взгляд на Рубинштейна. – Чтобы поразить нас своим кругозором, князь всего-то-навсего вызвал дух почившего композитора в контору тайной полиции на Фонтанке и одному ему известными методами выпытал у него подлинную суть этой симфонии.

 Все рассмеялись, а Елена Павловна продолжила:

 - Простите меня, дорогой Василий Андреевич. Так давно вас не видела, что не удержалась от шутки. Я не единожды слушала Героическую симфонию, и всегда испытывала те же самые чувства, что и вы сегодня. Вагнеровское исполнение, по моему мнению, было превосходным. Вы согласны со мной, мои милые? – Великая княгиня обратилась к фрейлинам.

 - Полностью согласна, Ваше Императорское Высочество, – вступила в разговор Эдита Фёдоровна Раден. – Оркестр звучал великолепно. Меня поразила манера управления музыкантами мсьё Вагнера: в отличие от наших капельмейстеров, он дирижирует обеими руками, и не просто отбивает такт, но словно создаёт настрой оркестрантам, заряжает их эмоциями и заставляет музыку следовать за театральными движениями своих рук, головы, да и всего тела. А то, что смотрит он при этом не на публику, как принято у нас, а на своих музыкантов, словно желает вступить с ними в более тесный контакт, – воспринимается очень необычно, да музыка Бетховена от этого только выигрывает.

 - И я согласна, Ваше Императорское Высочество, – Елена Егоровна Стааль выглядела не менее восторженной, чем баронесса Раден. – Трудно было не любоваться мсьё Вагнером: он ни разу не взглянул в ноты, их перед ним просто не было – от начала и до конца маэстро дирижировал бетховенской музыкой наизусть, как будто это его собственное сочинение!

 Улыбнувшись и дотронувшись открытым веером поочерёдно до губ и до сердца, баронесса Стааль впервые за этот вечер посмотрела Василию Андреевичу прямо в глаза:

 - Уму непостижимо! Вы не находите, Ваше Сиятельство?

 Пожилой генерал застеснялся и промолвил:

 - Как и вас, милостивая государыня, меня более всего поразило, что маэстро дирижировал по памяти, у него это получилось блестяще.

 Почему именно эта фраза вырвалась из уст Долгорукова? Ведь он практически не следил за Вагнером на сцене, почти час предавался воспоминаниям, время от времени поглядывая то на открытые плечи, то на цветы и розовые атласные ленты в волосах сидящей впереди него прекрасной фрейлины. Однако ему захотелось выразить баронессе безоговорочную поддержку.

 «Нет, не может быть! Дело не только в искрящемся взгляде этих бездонных голубых глаз!» – осенило князя. В далёкой молодости Ольга Карловна учила его наблюдать, как женщины используют «язык веера» для передачи тайных посланий своим кавалерам. Только что сделанный Еленой Егоровной жест на этом языке означал: «Ты мой идеал!». А сам веер! Розовый с голубыми камнями – точно такой же держала в руках его невеста, когда он приехал к её родителям свататься. Эти цвета означали любовь и верность. Неужели под звуки Героической симфонии баронесса Стааль осознала, кто её настоящий герой? Князь чувствовал себя окрылённым, но хотел сохранить в тайне и свою внезапную догадку, и неподобающее увлечение «языком веера». Поэтому он вернулся к светской беседе, обратившись к Рубинштейну:

 - Милостивый государь Антон Григорьевич, сделайте одолжение, помогите мне, человеку военному, понять, в чём именно заключается заслуга мсьё Вагнера? Музыканты ведь играют по нотам, написанным композитором, и, если каждый оркестрант выполняет свою работу добросовестно, почему же они не могут обойтись без капельмейстера?

 - Управление оркестром, Ваше Сиятельство, мало отличается от командования в армии: здесь тоже требуются дисциплина и единообразие. На сцене сто двадцать музыкантов, и надобно, чтобы все они одинаково поняли указания композитора, исполнили именно то, что он сочинил, звучали в унисон. Дирижёр, словно боевой командир, руководит этим процессом, правда утончённее и изящнее, нежели армейские офицеры.

 - Антон, – Великая княгиня погрозила композитору пальцем, – мне кажется, что вы вводите князя в заблуждение. Помните, когда мы создавали Русское музыкальное общество, я отдала вам залы во дворце для оркестровых репетиций?

 - Ваше Высочество, невозможно забыть вашу щедрость и деятельное участие.

 - Так вот. Однажды я тайком пришла на репетицию оркестра и стала свидетелем тому, как капельмейстер ругает своих музыкантов самыми грязными и грубыми словами. Да я от солдат не слышала ничего подобного за двадцать пять лет визитов в гвардейский корпус Великого князя! А вы говорите: дирижёры – натуры более тонкие и изящные…

 - Наверняка, Ваше Высочество, в тот день маэстро сильно разнервничался, хотя мы, дирижёры, действительно бываем чересчур строгими, но только ради торжества искусства, – хитро улыбнулся Рубинштейн и, обернувшись к Долгорукову, продолжил сравнение профессий капельмейстера и полководца. – Как командир в армии поднимает боевой дух солдат, так и дирижёр в оркестре создаёт атмосферу, помогающую раскрыть суть музыки, передать публике эмоции и чувства. Вот сегодня – мы все оценили мсьё Рихарда Вагнера, ибо услышать такое чувственное прочтение Героической симфонии есть великое счастье и эстетическое наслаждение.

 - Очень признателен за столь доходчивое объяснение, милостивый государь. Получается, если сегодня кто-нибудь в этом зале смог составить для себя портрет подлинного, настоящего героя, – Долгоруков сияющим взглядом обвёл всех собравшихся в ложе, – то должен благодарить мсьё гастролёра?

 По распоряжению Великой княгини в ложу принесли шампанское и фрукты. Мадам Мишель предложила поднять бокал за талантливого дирижёра. Антон Григорьевич выразил уверенность, что уже через час они с удовольствием поднимут ещё один бокал за Вагнера, на этот раз – одарённого композитора, и ознакомил всех с программой второго отделения концерта, состоявшей из фрагментов опер «Летучий голландец», «Тангейзер» и «Лоэнгрин». Внимательно выслушав краткий пересказ сюжетов этих опер, князь Долгоруков вопросил:

 - Скажите, милостивый государь, часто ли композиторы вкладывают в либретто своих опер тайный подтекст? Мне любопытно, мсьё Вагнер действительно хочет, чтобы мы сопереживали обречённому на скитания моряку, падшему во грехе рыцарю, или не умеющей совладать с собой герцогине? Либо же за этими мифическими образами скрыто иное значение?

 Вместо Рубинштейна ответила Елена Павловна:

 - А почему бы нам, милый Василий Андреевич, всем вместе не узнать об этом у самого композитора? В четверг Эдита Фёдоровна пригласила его на свой традиционный вечер во дворце. Приходите ко мне часам к девяти: обсудим в моей гостиной, как лучше допросить мсьё Вагнера, и затем примемся за дело, если хозяйка вечера нас обоих позовёт, конечно же.

 Идея пришлась по душе всей компании. Княгиня улыбнулась. Долгоруков поклонился в знак согласия. Баронесса Раден мгновенно подтвердила своё приглашение каждому и уже собралась поделиться задумками на вечер четверга, но ей помешал раздавшийся шквал аплодисментов – зал снова приветствовал маэстро.

 Вагнер дирижировал отрывками из своих ранних опер, и для каждого в них обнаружилось нечто особенное, близкое сердцу. Так, Елена Егоровна Стааль с придыханием слушала увертюру и балладу Сенты из «Летучего голландца». Её – красавицу, выросшую на побережье Ревеля, – очаровала и романтика бушующего моря, и окутанный мистикой поиск вечной любви капитаном корабля. «Оказывается, любви все возрасты покорны. Сколько лет Голландец искал верную жену – тысячу, больше? И Сента его всё равно полюбила – как уверенно она поёт об этом, никто не усомнится! Хотя с богатствами Голландца это и не мудрено, – размышляла баронесса. – А мне любопытно, отчего князь Долгоруков не женится вновь? Неужели он такой же требовательный, как вагнеровский моряк-скиталец?».

 «Меня, конечно, больше впечатляют хоры и марши, – думал Василий Андреевич. – Ну разве не хорош этот бодрый, мужественный хор матросов из «Летучего голландца», или торжественное шествие рыцарей из «Тангейзера»? А вот лирики я побаиваюсь. Музыка вроде притягательная, но вспомнишь сюжет – перекрестишься: что ни женщина – обязательно умрёт! Хотя, если бы мне встретилась такая же обольстительная, как Венера, преданная, как Сента, да ещё и целомудренная, как Елизавета, я бы собственным примером подал мсьё Вагнеру идею для жизнеутверждающей оперы!». Пожилой князь украдкой взглянул на баронессу Елену Егоровну и тихонько вздохнул.

 Лишь только раздался хор пилигримов из увертюры к «Тангейзеру» – этот символ непоколебимой веры – Эдита Фёдоровна Раден застыла в благоговейном трепете. Музыка казалась такой чистой, глубокой, родной, что она влюбилась в неё с первой же ноты. А как зазвучал полный чувственной красоты мотив Венеры, так баронесса полюбила и его. «Удивительно, насколько естественно и правдиво получилось у мсьё Вагнера передать музыкой одинаковую притягательность этих двух совершенно противоположных, борющихся между собой, сущностей каждого человека, – рассуждала она. – Не автобиографическое ли это произведение? Постараюсь деликатно расспросить об этом композитора в четверг».

 «Похоже, что мсьё Вагнер не только обладает огромным талантом, но и прекрасно чувствует публику, – задумался Антон Рубинштейн, наслаждаясь мелодией из «Тангейзера». – Не стал он сразу же шокировать зрителей своими новшествами, а решил их подготовить – начать с более ранних произведений, полных романтизма. Может, полюбив их, слушатели благосклонно отнесутся и к последним, драматическим сочинениям маэстро? В любом случае, надо позаимствовать у композитора такую тактику… Ах, какое чудо этот романс Вольфрама «К вечерней звезде», просто шедевр любовной лирики! Расскажу Вагнеру при встрече, как Франц Лист подарил мне собственное переложение романса для рояля, и я исполнил его для очаровательной грузинской княжны Веры. С каким восторгом она на меня тогда смотрела – всем сердцем хотелось бы повторить эти мгновения!».

 Великая княгиня полуобернулась на своих спутников и, увидев, как зачарованно они внимают музыке, глубоко выдохнула и произнесла про себя: «Свою задачу на сегодня я выполнила: шутками и прибаутками расположила к таланту мсьё Вагнера и Антона, который несомненно передаст этот настрой всему Русскому музыкальному обществу, и Эдиту – к её мнению прислушиваются все наши композиторы. Даже излишнюю бдительность тайной полиции усыпила, переключив дорогого князя на более важные дела – амурные. Теперь можно и душой отдохнуть».

 Тем временем зал Дворянского собрания наполнился звуками любимого ею вступления к «Лоэнгрину». Елена Павловна растрогалась и прикрыла лицо веером, чтобы никто из зала случайно не заметил стекающих по её щеке слёз. Мадам Мишель мысленно поблагодарила композитора за чувства, вызванные плавной, струящейся, постепенно усиливающейся мелодией: уже не в первый раз за вечер она вспомнила Мишеля – своего недоверчивого, странствующего Голландца, мечущегося в поисках истинного себя Тангейзера, но навсегда оставшегося в сердце таинственным и лучезарным Лоэнгрином.

 «Любопытно, как воспримет эту музыку русская публика? – подумала княгиня, и, стоило утихнуть последним аккордам, с гордостью отметила. – Не может быть! Люди рукоплещут стоя, они кричат «бис»! Что скажете, мсьё Вагнер? Он кланяется, жестами просит публику успокоиться, разворачивается к оркестру… Взмах дирижёрской палочкой, и увертюра звучит вновь. Браво!»

 Концерт завершился, и, казалось, овации публики не схлынут никогда. К полному радостных эмоций гулу зала Дворянского собрания присоединились оркестр и хор, аплодировавшие своему дирижёру со сцены. Невысокий человек с копной седых волос забрался на стул в первом ряду и, словно капельмейстер, взмахом рук призывал публику повторять крики «Браво!». То был Александр Николаевич Серов. Рихард Вагнер выходил на поклоны уже несколько раз, но пребывающая в экстазе публика не собиралась его отпускать.

 «Какой прекрасный вечер, какая чудесная музыка! Я вижу, что она впечатлила каждого из нас. Сегодня я спешу в Зимний дворец, но приглашаю всех ко мне в четверг, до начала вечера у Эдиты Фёдоровны, чтобы обменяться впечатлениями», – обратилась мадам Мишель к своим спутникам.

 Настала пора откланиваться. Рубинштейн пообещал Великой княгине и Эдите Раден, что прямо сейчас передаст Рихарду Вагнеру слова их благодарности за концерт. Князь Долгоруков обратился к Елене Егоровне – выразил надежду увидеть её во дворце в четверг, на что баронесса, кокетливо улыбнувшись и прижав веер к сердцу, утвердительно кивнула головой. Мужчины выполнили ритуал целования рук, и дамы, облачившись в принесенные камеристками меховые накидки, направились к выходу. Долгоруков вызвался их проводить.

 Уже в пустынном фойе Елена Павловна попросила фрейлин подождать в стороне и обратилась к князю:

 - Василий Андреевич, милый, задержитесь на минутку. Я хочу наедине поблагодарить вас, моего оппонента по крестьянской реформе, за то, что сегодня вы назвали освобождение крестьян праздником. Я счастлива, что мудрость и державные интересы взяли верх над личным мнением.

 - Премного благодарен, Ваше Высочество. Позвольте и мне сказать вам наедине: когда я слушал Героическую симфонию, вспомнил Его Высочество Михаила Павловича и наши с ним военные походы. Мне очень не хватает Великого князя.

   - Спасибо, мой преданный друг. Я тоже думала о Мишеле весь вечер. А романс «Вечерняя звезда» напомнил мне о вашей Ольге Карловне, её светлый образ никогда не исчезнет из моей души. Как же рано они нас покинули... Если вы, милый князь, вновь решитесь связать себя узами брака, не ждите, как Голландец, ещё семь лет – обратите внимание на Елену Егоровну и поговорите со мной. Прощайте, Василий Андреевич!

 Мадам Мишель направилась к ожидающим её фрейлинам, но, сделав несколько шагов, внезапно обернулась и весело добавила:

 - И подумайте до четверга, любезный князь, что угрожает государству больше: освобождение крестьян или царский гимн в блестящем исполнении бывшего германского мятежника?

 Глядя вслед уходящей княгине, Долгоруков прошептал: «Потрясающая женщина с государственным умом, и такой тонкий, чуткий человек – ярчайший бриллиант в короне нашей империи!»

***

 - Дядюшка Вася! Какая неожиданность! – юноша в меховом пальто окликнул Долгорукова, ожидавшего свой экипаж у парадного входа в Дворянское собрание.

 - А, мсьё Серж! – обрадовавшийся князь крепко пожал руку своему крестнику.

 - Неужели крёстный отец пришел на концерт, чтобы лично проконтролировать, как я выполняю его задание? – промолвил Сергей шёпотом.

 - Прошу тебя, прости старика – я совсем запамятовал сообщить, что тоже буду на концерте Вагнера. Меня пригласила Великая княгиня Елена Павловна – так что, никакого контроля с моей стороны нет, но… Что может быть лучше одного сыщика? Два сыщика, которые непременно должны обменяться мнениями!

 За их беседой наблюдали стоявшие рядом два молодых человека лет двадцати – элегантно одетые, гладко выбритые, с румянцем на щеках, и весёлым блеском в глазах. Сергей подозвал их жестом и сообщил крёстному, что это его товарищи по консерватории.

 - Князь Долгоруков, – представился Василий Андреевич, снял перчатку и протянул юношам руку в знак приветствия.

 - Пётр Чайковский, Герман Ларош, – поочерёдно назвали себя студенты, пожимая руку князя и склоняя головы в поклоне.

 - Так вот вы какие, Пьер и Герман – любители вина, музыки, лекций господина Серова и, как оказалось, вагнеровской драмы! – усмехнулся Долгоруков.

 - Откуда Вашему Сиятельству известно, как величают меня в кругу друзей, и что мы любим вино? – удивился Пётр.

 - Нашему ведомству известно всё! – весело ответил Василий Андреевич. Скажите мне лучше, милостивые государи, понравился ли вам сегодняшний концерт?

 Молодёжь бодро ответила, что Вагнер как дирижёр впечатлил всех троих, а мнения о нём как о композиторе разошлись. Чтобы окончательно определиться со своим мнением, хочется услышать и другую музыку Вагнера, поэтому в следующий понедельник они пойдут на очередной концерт.

 - Прекрасная идея! – отреагировал князь. – Я бы тоже хотел пойти, да государственные дела не позволят. Что вы скажете, мои юные друзья, если я приглашу вас на будущей неделе, сразу после концерта, к себе, на Большую Морскую? Обменяемся за ужином впечатлениями, а я перед этим проинспектирую винный погреб и основательно подготовлюсь к вашему визиту.

 Пётр и Герман смутились, но Сергей ответил согласием за всех. Вскоре подоспел экипаж Долгорукова, князь откланялся, а молодые люди медленным шагом двинулись по заснеженной Михайловской улице, громко обсуждая, какой же вердикт вынесут Вагнеру русские музыкальные критики.

 С юношами поравнялся композитор Александр Николаевич Серов. До него донеслись отголоски их разговора: «Зал набит битком, овации не смолкают, даже у шефа тайной полиции радостное настроение! Русским людям вагнеровская музыка определённо пришлась по душе, и плевать я хотел, что скажут какие-то там критики!»

 «Дай Бог, чтобы именно так!» – усмехнулся Серов, ускорил шаг и помчался дальше, в апартаменты Рихарда Вагнера – подготовить вино и закуски к возвращению маэстро после концерта. Сегодняшнее событие непременно следовало отпраздновать.

Продолжение следует…