Алёна Алексина. Суть вещи. – М.: Corpus, 2023. – 576 с. – 2000 экз. – (Русский Corpus).
Вот вопрос, на который я как-то до сих пор не встречал внятного ответа: что заставляет автора (чаще, впрочем, авторку, но, кажется, это теперь экстремизм; есть на этот случай красивое советское слово «пишбарышня», но это и вовсе сексизм, так что будем держать в голове, а писать – автора: заставляет автора) из раза в раз выбирать для романа героя с диагнозом? Аутизм, СДВГ, пограничное расстройство личности – каким угодно, но без него ни-ни?
Автор романа «Суть вещи» Алёна Алексина сообщает нам, что придумала свою героиню, стоя в номере дорогой (они там все дорогие) флорентийской гостиницы и наблюдая за работой уборщицы. Уборщицы «неизбежно узнают о нас гораздо больше, чем мы хотели бы показать им», так почему бы уборщице не расследовать преступления? Что ж, богатой мадам писать роман из жизни простолюдинки – бедной, но с чистым сердцем – эту традицию мы знаем с французского Просвещения. Но что заставляет Алексину наделить свежеизобретённую уборщицу ещё и особенностями развития?
Правда ли, что авторов поголовно так сильно волнует проблема инклюзии клиентов психиатров? Может быть, в прогрессивной среде авторов, издателей и критиков в какой-то момент образовался некий консенсус, в соответствии с которым герой без особенностей развития считается не заслуживающим внимания? Заметим в сторону: не нарушает ли такой консенсус принцип инклюзивности? Правда ли, что читателя хлебом не корми – дай почитать про ещё одного аутиста?
Отвечать на все эти вопросы следовало бы обстоятельнее, чем позволяет формат газетной заметки, и на куда большем материале, нежели предполагает жанр отзыва на книгу, поэтому нам ничего не остаётся, кроме как подвесить их в воздухе и обратиться, собственно, к роману.
Итак, наша героиня обладает особенностями развития, а значит, быть сложной или неоднозначной она не имеет права: её нравственные и интеллектуальные качества безупречны, она идеал современника. Мало того, в качестве гиперкомпенсации она получает гениальные математические способности: сообщается, что в 19 лет она доказала гипотезу Римана, однако её достижение приписал себе бессовестный научный руководитель, поэтому из математики она, хлопнув дверью, ушла и теперь занимается уборкой в доме шарлатана-остеопата – богача, подонка и педофила.
Поскольку тот факт, что убийца – садовник, сообщается нам на самых первых страницах детектива, причём сообщает его, демонически хохоча, сам же антагонист, то есть шарлатан-остеопат-педофил, интрига в тексте остаётся только одна: что же всё-таки за такие особенности развития у главной героини?
Откровенно говоря, на середине этого 600-страничного тома меня посетило почти непреодолимое желание забросить чтение, но я всё же взял себя в руки и героически дочитал до конца, поэтому теперь могу поделиться с теми, кто дочитать не смог, удивительным открытием. Всю дорогу я думал, что речь идёт об аутизме. Вроде бы на то указывали проблемы с распознаванием эмоций, нарушения социальных взаимодействий, эхолалия и прочие симптомы. Однако к финалу героиня благополучно излечилась от аутизма, когда перестала принимать таблетки, которыми её зачем-то пичкала бабушка, – поэтому теперь я не могу даже и предположить, какой именно диагноз у неё был изначально. (Кстати, вот ещё одна баба-яга, терроризирующая бессловесную красну девицу, – в копилку к свекрови Яхиной, снохе Манойло, учительнице Некрасовой и далее везде; но это рассуждение уведёт нас уж слишком далеко в сторону.)
Одним словом, я не психиатр, с аутистами никогда не сталкивался и мало про них знаю. Я не знаю, лечится ли аутизм, и не могу сказать, насколько достоверно Алексина воспроизводит внутренний мир аутиста. Вообще говоря, для меня это и не важно. Важно другое: удалось ли автору создать плотную, убедительную ткань текста, внутри которой таких вопросов просто не возникает? Искусство ведь на то и искусство, что в обрамлённом пространстве создаёт искусственную достоверность, обладающую силой самой себя учреждающей убедительности.
И вот автор упорно, страница за страницей, во всех мельчайших подробностях расписывает каждое взаимодействие героини с вещью ли, с человеком ли: на то, чтобы взять в руки какую-нибудь вещь, нужна страница, на то, чтобы обменяться двумя репликами с кем-нибудь, отводится три – однако перехода количества в качество не происходит. Вернее, происходит, но только в качество читательского раздражения: ну понял я, что, осматривая любую вещь, героиня может сказать, кто и как последний раз ею пользовался. Ну понял, что она разговаривает с числами и те ей отвечают. Положим, я в это не верю, но списываю на художественную условность. Проблема в том, что за всеми скрупулёзными описаниями сверхспособностей героини я никак не могу увидеть художественного образа. Внутреннего мира героини, если хотите. Что она любит? В чём сомневается? Что ей дорого? Что её мучает?
Я слышал, что аутисты не так уж сильно отличаются от людей без диагноза и испытывают, в общем, примерно тот же спектр эмоций, – так, может, я смогу узнать себя в каких-то душевных движениях героини? Нет, не узнаю, хоть кол на голове теши. Или это вовсе невозможно, и внутренний мир человека с особенностями развития герметичен, как монада, и не поддаётся наблюдению, как чёрная дыра? Так нет же, я вспоминаю «Школу для дураков», вспоминаю слёзы, которые я лил над страницами этой великой книги, и убеждаюсь, что поддаётся, ещё как поддаётся, только писала ту книгу не скучающая пишбарышня… Извините, сорвался. Не скучающий автор от нечего делать, а вдохновенный художник от переполняющего его чувства прекрасного.
Впрочем, нынче критику вроде как не полагается пользоваться словами «вдохновение» и «чувство прекрасного». Что ж, объясним проблему чисто технически, по-литературоведчески. На протяжении всего романа автор последовательно использует приём остранения в режиме свободного косвенного дискурса. Однако, во-первых, остранение как приём работает только с вещами, читателю хорошо известными (Толстой, Наташа, театр, Шкловский). Изначально странные для читателя вещи, такие как сознание аутиста, не могут быть остранены. А во-вторых, свободный косвенный дискурс как режим работает изнутри сознания героя (Толстой, Анна, ребёнок, Падучева) – сознания, в котором его действия и взаимодействия с окружающим миром априори странными быть не могут; ведь там, внутри, они естественны, как дыхание.
Таким образом, роман Алексиной в теоретическом смысле подобен нескончаемому, утомительно подробному математическому доказательству, в самом начале которого было произведено деление на ноль, а в практическом – он скучен, как бухгалтерская ведомость незнакомой жилконторы.
В этой связи пересказывать сюжет романа, перечислять все рояли в кустах, все ружья Бондарчука и все deos ex machina нет никакой необходимости. Читатель, если будет на то его свободная воля, может сам ознакомиться с «Сутью вещи» и насладиться крепким сюжетом и неослабевающей интригой. А заодно, кстати, и не согласиться со мной ни по одному из пунктов: разумеется, я не претендую ни на божественное откровение, ни на универсальность моего эстетического чувства. Лично мне показалось, что я прочитал дурно переведённый третьесортный шведский детектив, ну а кто-то может думать, что это «именно то послание, которое нам всем так важно услышать сегодня» (Г. Юзефович – нет, не Гжегош, а Галина). Вот только кому «нам» и кому «всем», я сказать затрудняюсь. Очевидно, ваш покорный слуга из этого необъятного множества, если так можно сказать, деинклюзирован. Ну и славно, ну и хорошо.