...Худой, как жердь, М. Светлов был знаменитым острословом: с лукавым прищуром, готовый высмеивать всё – себя в первую очередь. Его шутки расходились, делались знаменитыми в литературных кругах. Они сверкали: ярко и остро.
А в его поэзии была прекрасная открытость жизни и легко совмещались конкретика и романтическая возвышенность:
Четырём лошадям
На фронтоне Большого театра –
Он задаст им овса,
Он им крикнет весёлое «тпру!».
Мы догнали ту женщину!
Как тебя звать? Клеопатра?
Приходи, дорогая,
Я калитку тебе отопру.
Скука и серость претили творцу «Гренады». Он был советским человеком – в лучшем смысле этого понятия, и метафизический флёр, наброшенный на ряд стихотворений, всё равно связывался именно с этим, советским ритмом бытия:
Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах –
Любовь моя и молодость моя.
Иду по следу. Трассу изучаю.
Здесь шина выдохлась, а здесь прокол,
А здесь подъём – здесь юность излучает
День моего вступленья в комсомол.
А вот – и чистая романтика:
К застенчивым девушкам,
Жадным и юным,
Сегодня всю ночь
Приближались кошмаром
Гнедой жеребец
Под высоким драгуном,
Роскошная лошадь
Под пышным гусаром...
Гусарство вообще не было чуждо Светлову: оно вспыхивает в разных строках его, пенится, вино льётся в кубки.
Жизнь трепещет и плещет.
Смерти нет – поэзия преодолевает её, если звучит и мчится «Гренада», дальше и дальше, через поколения, что бы ни предлагало время в качестве антиидеалов.
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая –
Степной малахит.
Вспыхивал этот живой малахит, переливалось стихотворение огнями мужества, спокойной стойкости и безудержной отваги…
Поэзия должна быть романтична.
...Совершенно неожиданно увиденная дорога – и поезд идущий, оснащённый позвонками, превращается в живое существо: словно почувствовал поэт необыкновенное единство всего:
Мосты и тоннели,
Холмы и отроги,
Равнины и солончаки...
И поезд проходит,
И профиль дороги
Колеблет его позвонки.
Ясность поэзии Светлова была хрустальна; плотность её начинки – кони, поезда, холмы, люди – велика чрезвычайно: каждый называемый предмет отличался резкостью ракурса.
Есть жуткое стихотворение «Двое»: где штурмуемая, как крепость, тайна смерти остаётся, конечно, тайной, опаляя сознание читающего мерой зафиксированной ситуации:
Они улеглись у костра своего,
Бессильно раскинув тела,
И пуля, пройдя сквозь висок одного,
В затылок другому вошла.
Их руки, обнявшие пулемёт,
Который они стерегли,
Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лёд,
Никак оторвать не могли.
Тогда к мертвецам подошёл офицер
И грубо их за руки взял,
Он, взглядом своим проверяя прицел,
Отдать пулемёт приказал.
Но мёртвые лица не сводит испуг,
И радость уснула на них...
И холодно стало третьему вдруг
От жуткого счастья двоих.
Жёсткая стальная синева стиха, завершаемая неожиданной улыбкой счастья в смерти, словно протыкает штырём обычную жизненную логику.
Много намешано в поэзии Светлова; многое входит в мир его, и, протягивающая лучи в наши дни, даёт она образцы интеллектуального блеска, которому сложно возразить…