ФЕСТИВАЛЬ
Документальное кино как вызов ТВ
В эпоху, с энтузиазмом осваивающую преимущества виртуального существования, цена на реальность, «всамделишность» растёт на глазах. Телевидение с его «прямыми эфирами», реалити-шоу, жестью хроники и патокой «фабрики звёзд» заточено на ловлю этой самой реальности. Но результат в большинстве своём обескураживает: ТВ походит на рыбака, пытающегося сетью вычерпать море. Реальность, хоть убейся, не ловится. Неудивительно, что авторы большинства фильмов, показанных на XVIII Открытом фестивале документального кино «Россия» в Екатеринбурге, от ТВ дистанцируются.
Исключение, например, блистательная работа Сергея Мирошниченко «Рождённые в СССР. 21 год» (приз зрительских симпатий), при создании которой наш канал «Россия» сотрудничал с английским телевидением, подтверждает правило. 170 минут, в которых рисунок судеб 20 детей складывается в историю ХХ века и которые смотришь на одном дыхании.
Но, как правило, дистанция, отделяющая документальное кино от ТВ, подчёркивается с наглядностью почти плакатной. Финал фильма сибиряка Владимира Эйснера «Другая жизнь» тут весьма показателен. Пьяненький мужичок, сидящий в придорожной забегаловке перед стаканом с пивом, отрешённо взирает на картинку в телевизоре, где отплясывают двое паяцев в белых костюмах, распевая «А на Канарах я и моя Маша…». Не надо быть Сократом, чтобы понять, что другая жизнь – это та, которую телеэкран не вмещает. То есть негламурная – раз, провинциальная – два, народная – три. Парадокс в том, что эта самая другая жизнь – непрезентабельная, готовая всегда поставить материал для милицейского протокола, беспросветно запойная и урожайная на тумаки, а то и поножовщину, – подаётся режиссёром в манере публицистической. Репортаж из деревенской жизни монтируется с кадрами из столичных стрип-клубов и теленовостями о задолженностях по зарплатам шахтёров. Иначе говоря, воюем с ТВ его же публицистическими средствами.
Поиски «другой жизни» немыслимы без поиска новых героев, не вписывающихся в стандартный набор телевизионных персонажей. Скажем, «Несгибаемый Денисыч», появляющийся в фильме Игоря Григорьева, напоминает шукшинских «чудиков». Для местного сибирского начальства он сплошная головная боль. Мало того что фермер, так ещё и устроил у себя что-то вроде реабилитационного центра для бродяг и прочих асоциальных элементов. Не то чтобы уж курорт там у него. Нет, конечно. Но кров и пищу даёт – за работу. Жители близлежащих сёл, понятно, не слишком рады такому соседству. А он считает, что на земле каждый человек не лишний – были бы силы и желание себя преодолевать. На экране портреты временных обитателей этой необычной фермы чередуются с монологами Денисыча. Самое странное – этот практичный по-своему человек, с крестьянской сметкой, не сказать, чтоб простак, в сущности, чистый утопист. Его утопия, понятно, родом из родовой крестьянской памяти об общине, об этических корнях земледельческого космоса. И её бородатый Денисыч, который дал зарок не стричься, пока с президентом не встретится, умудряется воплощать. Подручными, конечно, средствами. Так других ведь и нет.
Вообще упёртые герои, идущие поперёк течения, оказываются сегодня неожиданно привлекательными. Не потому, что они символизируют успех или потому, что их можно поставить в пример. Дело ж не в том, чтобы быть на кого-то похожим. Дело в том, чтобы быть самим собой. Герой картины Светланы Резвушкиной «Война и мир полковника Керского» от себя отрекаться не умеет. И не хочет. Ему есть чем гордиться. 57-летний полковник командовал 22-й бригадой особого назначения во время антитеррористической операции в Дагестане. Полковника Керского обещали представить к награде – ордену Герой России. Но потом раздумали. Из армии уволен. За время службы не заработал палат каменных, семью потерял. Его монолог, снятый крупным планом, смотрится на одном дыхании. Не только потому, что герой обаятелен. А потому, что этот жёсткий упрямец, не ведающий гражданского политеса, очень хорошо знает, что такое честь офицера. Она в том, чтоб у тебя погибло как можно меньше солдат. Желательно – ни одного. И ещё в том, чтобы страну защищать. Этот лаконично снятый фильм оказался на фестивале одним из самых обсуждаемых. Именно потому, что этические проблемы, связанные с войной, ответственностью военного и государства перед служивыми людьми, ставит остро.
Если вдуматься, удивительная вещь получается. Наше документальное кино, которое в первой половине ХХ века стремилось поспеть за сажеными шагами прогресса, воспевая новую машинную цивилизацию, в начале ХХI – напротив, обращается к персонажам, несущим традиционные представления о жизни. Это возвращение к «неудобным» героям, с их поисками смысла, добра, правды, похоже, определяется попыткой обрести потерянную подлинность жизни. Подлинность в век симулякров оказывается самой большой ценностью. В медийную эру документальное кино остаётся штучным продуктом. Оно позволяет себе роскошь поиска традиционных, народных и аристократических ценностей, оказавшихся за границами массовой культуры. По большому счёту позволяет себе роскошь оставаться искусством.
Неудивительно поэтому, что в лучших своих образцах оно по манере съёмки, подаче материала сближается с игровым кинематографом. Фильм «Мать» Павла Костомарова и Антуана Каттина (Гран-при фестиваля) перекликается с фильмом «Дитя» братьев Дарденн. Речь не только о тематических параллелях. Когда-то один из братьев сказал, что в фильме их интересовал процесс возникновения этического чувства – вне культуры. Костомаров и Каттин фильмом «Мать» показывают, что возникновение этого чувства – независимо от уровня культуры – всегда чудо. Блистательно снятая, отказывающаяся равно от сюжетных пояснений и приглаживания речи героев, картина «Мать» шокирует, удивляет, мучает. В этом сверхплотном фильме три года съёмок спрессованы в 80 минут, а жесть и любовь уживаются рядом. Непроницаемость границ чужого (а значит, и твоего) существования – это для голубого экрана. Искусство – всегда взлом границ. Документальное кино сегодня похоже на последнего диверсанта подлинной реальности в массмедийном мире.
, ЕКАТЕРИНБУРГ–МОСКВА